goos : Заметки натуралиста

ОН полз, лениво перебирая лапами, никуда не спеша, да и собственно, не имея конкретной цели. Трава под брюхом гнулась и ворчала, мол, ползают тут всякие, нет от них покоя. Но потом поднималась, разглаживала помятости, и снова стремилась вверх, к небу, где вяло висели мохнатые облака, тяжёлые и налитые, словно вымя недоеной коровы. И уже бы излиться парным дождём на лес, на луга, на одинокого путника, бредущего через бескрайнее ячменное поле, сорвать с него ветром шляпу, настращать акустическими эффектами и электрическими разрядами, но доярка всё не приходила, и пар всё поднимался со старого пруда, и с быстрого ручья, и с придорожной лужи. Облако ещё больше набухало, приобретая синий гангренозный оттенок, падало густой тенью на голодную землю.
А ОН продолжал свой путь, не поднимая головы и не замечая ни неба, ни облаков, ни стрижей, чёрным пунктиром расчерчивающих воздух. Беспозвоночные членистоногие, чуя дождь, опускались ближе к земле, чтобы успеть укрыться в свои потаённые схроны и не попасть под гигантские тяжёлые капли. Тяжесть приближающейся непогоды прижимала их ниже и ниже. Стрижам, любящим простор и размах, приходилось проделывать фигуры пилотажа, дабы схватить своей безобразной пастью горсть зазевавшихся мошек, чтобы заткнуть на время ненасытных малышей, нервно вопящих в норах песчаного обрыва на берегу реки. Пролетая над водой, стрижи полосовали стремительными тенями водную гладь, пугая трусливого малька и раздражая старика сома, греющего шершавые бока на нагретой солнышком отмели.
Сом дремал, иногда пошевеливая усами, ему снились шаловливые русалки, которых он застал ещё в молодости, аппетитные утопленники, неосторожно доплывшие до бездонного омута и опустившиеся на илистое дно с выпученными от ужаса глазами. Детский смех вдалеке напомнил о пухленьком мальце, которого сом чуть было не утащил в пучину. Но его отбили, и сом сам еле спасся; глубокий шрам от ржавого багра до сих пор напоминал о себе на перемену погоды. На берегу что-то зашуршало в траве. «От греха подальше» — решил старик и стал сползать с мели дальше и дальше в прохладу глубинных течений.
ОН поднял голову и увидел мокрую чёрную спину, затем удар хвоста по воде, и чудовище скрылось под встревоженной гладью. ОН вздохнул тяжело, устав от бестолкового передвижения в пространстве, но движение – жизнь. И нужно снова продолжать путь, чтобы не умереть и не превратиться в тухлую кучу, кишащую жирными червями. Внезапно на самый кончик носа что-то уселось, закрыв обзор. Из-за близости к глазам рассмотреть храбреца оказалось невозможным – лишь яркое разноцветное размытое пятно. ОН мотнул головой, и это что-то вспорхнуло, сказав: «Пардон, ошиблась, не поймите неправильно». Большая бабочка закружила над головой, потом понеслась стремительно вверх, размахивая радужными крыльями, тонкими и переливающимися, как бензиновая плёнка.
Бабочка боролась с поднявшимся ветром, но устав, поддалась его воле, его силе и упорству, и сразу стало легче, и приятнее. Всё лучше, чем сопротивляться, теряя последние силы. Что с меня взять? Я слабая женщина. Не подумайте ничего такого, но я всегда имела слабость к сильным мужчинам. Они умеют увлечь за собой, они так надёжны и нежны, носят меня на руках, шепчут томными голосами. Этот ветер был так настойчив – я не смогла ему отказать. Я полечу с ним на край света. Пока не надоест, вон до той полянки. А там сяду на какой-нибудь цветок и сложу крылышки, чтобы он потерял меня из виду. А пока пусть думает, что я во власти его похоти. Только бы не сильно потрепал.
Ветер поднял бабочку вверх, над кронами деревьев, закружил в беззвучном вальсе. Он вёл в танце, уверенно, но в то же время осторожно. Бабочка смеялась и кокетничала, пока её не схватил внезапный стриж, и не расплющил страшным клювом хрупкое хитиновое тельце. И лишь оторванное крылышко ещё долго порхало в воздухе, как напоминание о короткой любви.
Ветер не очень расстроился, а возможно, даже и не понял, что произошло. Через мгновенье он уже отплясывал с очередной любовью, и даже не с одной.
Чувство голода пришло внезапно, просто не было случая подумать о еде. И вот, случайно мелькнувшая мысль напомнила, что не помешало бы подкрепиться. ОН остановился, повертев головой, но ничего съедобного вокруг не обнаружил. Пожевав травинку, расцарапал дёсны и во рту остался привкус горечи. Насекомых есть ОН брезговал. Спустился к воде и напился, чем слегка обманул чувство голода.
Вдалеке загремело раскатисто и долго. Небо у горизонта почернело, и эта чернота ползла неумолимо и стремительно. Яркая вспышка распорола тучи. И снова протяжный рокот вызывал вибрацию в барабанных перепонках. Ветер перестал танцевать, расшвырял, растерял своих партнёрш, и теперь лютовал не на шутку, метался в безумном забытье: то гнул ветки деревьев в слепой ярости, то швырялся песком, то завывал в сердечной тоске. Вот от первых капель задрожали листья на деревьях.
ОН нашёл укрытие в вымытых корнях дуба, забился поглубже и слушал, как дождь шуршит всё громче и громче. И воздух наполнился свежестью и запахом озона. Слышно было, как разговаривают жучки, живущие под корой. Это убаюкивало, закрывало веки, и ОН всего на мгновенье положил голову на лапы, и мгновенье это растянулось, словно дождь смыл время. Всё смешалось – сошедшие с ума часовые стрелки, накопившаяся усталость, песня падающей воды, морок и тяжесть век, за которыми ждут своего часа сновидения. И он уснул, глубоко и крепко. И спал, пока сон не стал густым и чёрным, и пробежало странное кино воспоминаний, и воздух вдруг пропал, и нечем дышать, да и не нужно уже. И ветерок выхватил из-под дерева пушинку и понёс в освободившееся от тучи небо, к солнцу, к звёздам, к бесконечным бездыханным мирам…