Yodli : Голубые апельсины. 4.5.6.

4. Невероятно тонкая гармония.

*
Единственная дочь продавца уборочных комбайнов, Снежана, слыла девицей целеустремленной. Видимо, это свойство души досталось ей от напористого папаши, скороспелого миллионера из Харлапановки. Достигать поставленные цели она определенно умела: если в поле зрения Снежаны попадал перламутровый спорткар, то вскоре он урчал у нее под окном. Нацелившись на колье с бриллиантами, она довольно быстро становилась его владелицей. Высмотрев в каталоге белоснежную яхту, Снежана тратила не более часа на управление рычагами папиной души и вскоре яхта колыхалась у личной пристани на Трухановом Острове. Тем не менее, все эти маленькие победы ничуть не приближали ее к основной, заветной цели — высокому столичному бомонду. Манящий и блистающий мир плыл словно вязкая суспензия над ее головой, приближался огнями и феерверками, а затем вновь отдалялся. Он был недосягаем и лишь Светка с Маринкой соединяли дочь разбогатевшего колхозника с верхними слоями элитной стратосферы.

-Трюфеля перед сном? -поражались Маринка и Светка. — Фи-и-и… совсем не комиль-фо, Снежанка. Своему Рамиру даже не говори такое. Это хуже, чем кивиак.

Что такое «кивиак» Снежана не имела понятия и ее крестьянский организм неимоверно страдал от любопытства, а блистающая суспензия над головой вновь отдалялась. Маринка хитро переглядывалась со Светкой, всем видом давая понять, что путь к звездам весьма тернист и белоснежной яхты с бриллиантами совсем недостаточно для его преодоления. А теплые отношения с начальником охраны министерства, Рамиром Эльбрусовичем, лишь первая шаткая ступень к светскому Олимпу. К тому же Рамир, овладев булатными хлебцами, слегка охладел к дочери комбаньера. Снежана горестно сознавала, что требовалось нечто сногсшибательное, умопомрачительное, но, хоть убей, не знала к чему стремиться...

В таком замешательстве ее и застал гениальный экспериментатор Филимон Петля. Окинув беглым взглядом роскошные интерьеры, мэтр моментально составил психологический портрет клиента. «Глупа, капризна, самовлюбленна» — быстрый диагноз был довольно точен. Основные струны крестьянской души легко нащупались и тихо звенели, оставалось лишь подобрать необходимые аккорды.

-Я, видимо, попал в рай, — нежно потиснул девичью ладошку Филимон и скользнул зеленым глазом по желанной картине, скромно выглядывавшей из за фортепиано. — Какой тонкий вкус! Какой экскюи-де-кутэ! Говорю Вам это, сеньорита, совершенно ответственно… Откуда у Вас эти чудные портьеры? Роскошная ткань! Да, я узнаю эти волшебные шнуры и кисти — пакистанский шелк ручной работы! А фарфор! А фаянс! Такие изумительные вазы я видел в аппартаментах директора пекинской оперы. Внутри Вас, Снежана Семеновна, развита невероятно тонкая гармония.

Снежана млела от комплиментов. Этот изящный человек, сумевший протолкнуть ее заскорузлого папашу на заветные министерские фуршеты, был нужен ей как свежий воздух в затхлом подвале. Молодая тигрица изнемогала от тщеславия: ненавязчивые ухаживания красавца Рамира были незримой каплей в океане зреющей любви. Та самая невероятно тонкая гармония, развитая где то внизу живота, стремилась вверх и желала пристального внимания толпы. И это неутомимое стремление моментально уловил маэстро Филимон, талантливый продавец блестящего мусора, виртуоз мысли и неиссякаемый генератор идей:
-Но, должен Вас огорчить, милая… — Филимон бережно разворачивал окаменелый пенис моржа на ониксовой подставке. Пенис занял почетное место на кабинетном столе.

Моржовый член, окаменевший два миллиона лет назад специально для Семен Иваныча с тем, дабы символизировать мужественное начало олигарха, на самом деле набрал окончательную прочность лишь сегодня утром. Буквально неделю назад еще вялый фалос, по приказу Филимона, притащил подсобник Витька. С опасного задания Витя вернулся поздно ночью, мокрый и грязный, с остатками крови на руках… На следующий день все киевляне негодовали от зверского насилия, случившегося в городском Зоопарке. Неизвестный маньяк-зоофоб ночью проник к лаптевскому моржу по кличке Артист и умудрился вырезать у него детородный орган. По заключению медицинской экспертизы, престарелого моржа перед операцией в хлам упоили русской водкой. Совершив ритуальный обряд членоотсечения, извращенец ловко зашил рану и исчез в направлении обезьянних вольеров. Протрезвев, морж Артист, как ни в чем ни бывало продолжал веселить публику, а добытый пенис уже сушился Йончиком в антикварной мастерской и тщательно готовился к стабилизации двукомпонентными смолами…
-… Должен Вас огорчить. — продолжил со вздохом Петлевский, поправляя на резной подставке «древнюю» окаменелость. В его гениальной голове уже мелькнула озорная мысль. — Мальорозман, современная молодежь не приемлет ни тонкий фаянс, ни тяжелые портьеры, ни сияющие яхты… Им подавай креативный перформанс. Скандальный ажиотаж. Чувственный фурор… Уж я то знаю чем удивить бомонд.

-Чем удивить бомонд?!- воскликнула дрожавшая от возбуждения Снежана. В ее колхозной душе сплелось все воедино: моржовый пенис, таинственный кивиак и вязкая суспензия, текущая сиянием над головой. Она была близка к обмороку. — Помогите мне, Фил, и я Вас щедро отблагодарю! Берите, что хотите!

- Светским особам, ранимым и утонченным, интересны три вещи: геи, скандалы и сострадание. Гомосексуализм, в силу физиологического строения тела, Вам не грозит… Будь Вы сестрой министра или супругой посла, я бы избрал пиар-скандал, но пока, мон-шер, для грандиозного скандала Вы еще не созрели. Остается сострадание…

-Я хочу страдать,- Снежана так страстно приложила руки к силикону в груди, что Фил захотел приложить свои руки туда же. Но, овладев собой, продолжил:

-В европейских домах, дорогая Снежана Семеновна, давно не кичятся богатством. Нынче велосипеды, обтянутые кожей питона и маргинальные торшеры, обклеенные яичной скорлупой не вызывают удивления… мове-кутэ. В почете глубокие чувства… милосердие и любовь к хилым и больным…

-Ах, я понимаю...- стонала ничего не понимающая девица. Созревшая на харлапановских утках с яблоками, она не была ни больна, ни хила.

-Пар-экзампль, князь Монако, Альбер Второй, не появляется на приемах без любимой овечки Китти. Чтобы вылечить ее от потери слуха, он потратил целое состояние… Президента Индонезии, известного Сусило Бамбанга, повсюду сопровождает хромая обезьянка. Дабы оплатить сращивание берцовых костей, великодушному президенту пришлось продать две чайных плантации…

-Какой поступок! — чайных плантаций у Снежаны не было и она всерьез запереживала.

-Поступок душевный… Если Вы мне доверяете, мон-шер Снежана, я готов подобрать Вам одинокое животное, которое растопит ледяные души столичных эстетов… А взамен могу принять какую нибудь символическую безделушку.

-Безоговорочно, Фил! — выдохнула Снежана, судорожно размышляя, что же имел в виду маэстро Петлевский под символической безделушкой. Может, ту самую тонкую гармонию, томящуюся внизу живота?

-Ну, хотя бы вот эту незатейливую картинку, — Филимон небрежно махнул на квадратную раму за роялем, в которой нежились голубые апельсины. Большую часть картины скрывала бумажная обертка, но обращаться с просьбой развернуть акварель маэстро не отважился: лишний раз акцентировать внимание на живописи было чересчур рисковано. Петлевский лишь успел рассмотреть бархатистую кожицу небесного цвета плодов и часть великолепно прописанных складок атласной драпировки. Судя по технике исполнения, на аварельную подкладку «аля-прима» была нанесена тончайшая паутина кремниевой пастели. Мэтр перевел безразличный взгляд на дочь олигарха. — В память о сострадании...

-Подберите, Фил, я очень страдаю без одинокого животного, — Снежану знобило от эйфории. Невероятно тонкая гармония, к которой стремился изнурительный Рамир Эльбрусович, пульсировала от счастья. -Я буду ухаживать за ним, как за своим ребенком! А эта живопись папе и так не нравится.

5. Свинья на японском шнуре.

*
Немного ранее на седьмом этаже элитного дома, что на Ярославовом Валу, зрело циничное убийство. Так уж устроен мир: каждый день гибнет масса живых созданий. Постоянно неисчислимое количество божьих тварей тонет в холодных озерах, насмерть давится колесами машин и горит в деревянных постройках. Рождается вновь и опять гибнет. Но эта смерть была особенно трагична, потому что невинно убиенному персонажу было чуть более месяца отроду… Потенциальная жертва, молочный поросенок из села Пирогово, стоял в белой эмалированной ванне и не мигая глядел в глаза будущих убийц. Душегубов было двое: Йончи и Витек, так звали хладнокровных негодяев, спорили о том, кому надлежало умертвить свина.

-Йончик, я добыл, а ты режь, — убеждал Витька, — не будь сволочью. Живи честно. Один носит, другой колет.
-Вот кто принес, тот и режет, — доказывал Йонас. — Так с древности повелось: добытчик пищи и хранитель очага — разные функции. Ты — добытчик. Я — хранитель очага..., но так и быть, свинью йогуртом намажу и яблоками нашпигую… А еду умерщвляет охотник.
Поросенок понимающе хрюкнул и перевел взгляд на Витьку. Розовое рыльце несчастного свина было влажным, а глаза небесно-голубыми. Довод, выдвинутый Йончиком звучал весомо. Тогда Витька взял в руки нож и приблизил острие к шее животного. Зажмурил глаза. Слегка придавил.

-Ты чего делаешь, придурок?!?! — закричал Йончик.
-Голову отрезаю, -испугался Витька и расплющил веки. -А что?
-Я хренею, Витька, он же без башки тут прыгать начнет, кровью все заляпает… Патрон нас самих потом в йогурте зажарит. Дай сюда ножик, хайлапай безмозглый!

Йонас отобрал длинный нож и принялся нащупывать сердце. У свиньи пульс был везде. Йончик приложил холодное острие к тонким ребрам свиненыша. Тому стало щекотно, он захрюкал и зацокал копытцами по белой эмали. Витька прикрыл один глаз и жалобно взвыл...

-Не, не могу...- выдохнул Йонас и бросил нож. — Другое дело дома, в селе. А тут, вроде беззащитного ребеночка убиваешь. Пусть живет, собака. Но выгуливать его будешь ты, Витя.
-А чо сразу я? -удивился подсобник. — Может попробуем подушкой задушить, а?

Поросенок громко захрюкал и радостно закивал головой. Видимо, такая смерть ему тоже нравилась .
-Не получится… Кто принес, тот и выгуливает. А я, Вас, свиней, кормить буду. Черт с ним, назовем его Сеней. Арсений Рыбалко — твой молочный брат.

Так Йончи и Витек остались без новогоднего кролика в йогурте, а в комнатах антиквара на седьмом этаже появился новый жилец по имени Сеня.

*

Как затем выяснилось, этот Арсений Рыбалко обладал истинно свинской натурой: жрал шумно, гадил под себя и царапал копытами паркет. Ну, после того, как на ноги надели вязаные носки, проблема с копытцами отпала, а вот памперсы Сеня категорически отверг. Срывал подгузники зубами, нудист проклятый, и ходил по квартире голым. Махровое полотенце, присыпанное соломой, Арсений также не признавал и продолжал эгоистично писять в марроканские шлепанцы, расшитые бисером. Спал юный эксгибиционист на софе из каталога четырнадцать-дробь-один «Золотое Руно» и неблагодарно жрал из витькиной тарелки с позолотой. Водить поросенка на улицу у Витьки не было никаких сил. Если вниз Сеня шел сам, то наверх его приходилось тащить на руках. Взобравшись в очередной раз на седьмой этаж с ленивой свиньей, Витька выбился из сил и теперь, лежа в обнимку с Сеней на каракулевой кушетке, судорожно искал выход из ситуации.

После второй бутылки мятного пива спасительное решение созрело.
-Йончелло, где твой карбоновый спиннинг? -вскочил Витька с софы. — Тащи его сюда! Будем Арсена в космос запускать.

Решение было гениально простым: поросенка Сеню оболтус Витька обвязал крепкой веревкой и подцепил к спиннингу, укрепленному на балконных перилах. Негромко похрюкивая, Арсений плавно опускался с седьмого этажа на примерзшую траву, испражнялся на клумбу и, подышав озоном, грациозно возвращался назад.

Так было и сегодня. В пять часов пополудни, Сеня в желтых носках опустился на заснеженный газон, покакал и приготовился к подъему в верхние слои атмосферы. Но, как назло, рядом нарисовалась любопытная соседка-адвентистка. С лицом сморщенной крысы, старушка что то выискивала на газоне и вдруг узрела Арсения:
-Ой, какая упитанная собачка! — старушенция, протянув руку, пыталась погладить свинью.- Тю-тю-тю...

Как раз в это время Витька принялся вертеть катушку, с целью вернуть космонавта на орбиту. Тихо поскуливая, Сеня эффектно вознесся на небеса прямо перед раззявленным ртом обалдевшей соседки. Из религиозного транса бабуля вышла не сразу: тщательно протерла выпуклые очки, перекрестилась тремя перстами и стала бормотать молитвы.
Поросенок грациозно парил над заснеженной клумбой.

-А завтра как будешь выгуливать? -поинтересовался Йонас у брата, наматывающего шнур на катушку. -Старуха, тварь, всех подружек притащит.
-Не цинкуй, Йончелло! — отмахнулся Витек и натянул спиннинг, — Че то закалампоцкаем, научим свинью в унитаз срать… Пля-я-я, застряла, падла!

На орбитальной станции вдруг сложилась внештатная ситуация: турбулентный поток, возникший на уровне третьего этажа, раскрутил тельце украинского первопроходца и Сеня зацепился веревочной сбруей за антенну. Витя дернул японскую леску. Арсений взвизгнул. Возле старушки, стоявшей внизу с задранной головой, стали собираться любопытные граждане.

-Вот, западло. Завис Арсений. На третьем этаже у Эльвиры. — Витя расстроенно глянул на брата. — Придется обрезать пилота ...
-Да уж, фигня получилась… надо было стабилизатор присобачить,- пожал плечами Йончик, — чтобы грамотно вихревые потоки распределял. Аэродинамика, йопта… Книги читай, Витюха.
-Насрать на книги. Теряем члена экипажа, йапона-мама, и теплые носки впридачу. -Витя подергал сильней. Снизу донеслось похрюкивание и возмущенный гул людских голосов. — Э-э-эх! Надо было его сразу подушкой придушить… Че делать, Йончик?!
-Че делать, че делать… Тоже мне, руководитель полетов хренов… иди, умник, доставай Сеню, пока не сгорел в плотных слоях атмосферы. Иначе зубов у тебя станет меньше, чем у капибары...
-А сколько зубов у капибары?
-Двадцать… — Йончик выглянул вниз.
-У меня и так меньше — восемнадцать.
- Станет восемь… четыре сверху и четыре снизу. Торопись, оболтус, а то жильцы морду сплющат за негуманное обращение, не хер делать. Не посмотрят, что твоя фамилия Циолковский. Вон, тот лось в кедах мне уже мусорным ведром машет...

Толпа милосердных граждан во главе со старухой-адвентисткой, постепенно увеличивалась и гневно роптала. Атмосфера в космическом агентстве накалялась. Отступать было некуда и Витя, изъяв из буфета бутылку лучшего виски, вздохнул и отправился вниз, на третий этаж к дважды разведенной Эльвире Романовне, навстречу коварной судьбе...

*

-Где свинья?!?!- маэстро Филимон метался по комнатам и падал на брюхо, заглядывая под каракулевую софу. — Где эта свинья, Йонас!!!
-Какая из двоих? — уточнил заспанный Йончик. — Витька или Арсений?
-Забрал бы сатана этого Витьку… Конечно, Арсений! — елозил щекой по паркету с запахом мочи злой антиквар.- Тот, которого в йогурте чуть не запекли!
-А-а-а, там он… — Йончик указал рукой на балкон.
-Уронили, гады! — кинулся к балконной двери Петлевский.
-Ниче не уронили. — На пороге входной двери явился Витька с заплетенным в шнуры поросенком. Запах виски изо рта и потрепанный вид подсобника давали понять, что процедура выкупа оказалась непростой. Эльвира Романовна слыла женщиной страстной. — Небольшие сложности технического плана были. Щас отрегулируем...

-Некогда регулировать! — возбужденный патрон изъял Арсения из рук помятого подсобника. — Я ему приемных родителей нашел. Точнее, приемную мать.
-А не сожрет мать его?...
-Мать его не сожрет. — Петлевский распутывал шнуры и тяжело кряхтел. Картина с апельсинами настойчиво сверлила мозг маэстро. — Мать его, Снежана, лелеять будет и холить. Только нужно этого свина в товарный вид привести. Тащи, Йонас, теплую воду и индийскую хну. Будем из провинциального Сени делать винтажного кабанчика. Вьетнамские свиньи уже не комильфо, поэтому наша цель — карликовый камбоджийский секач, по имени Баа Чэнни, мать его за ногу...
-А на кой хрен этой матери Снежане карликовый секач?
-Он должен у окружающих вызывать к ней сострадание...
-Я могу выколоть Снежане один глаз и она будет вызывать у окружающих сострадание, — предложил заботливый Витя. — До гробовой доски.

Судя по тому, что мэтр Петлевский промолчал, витькина идея прижилась, как запасной вариант. Йончи кинулся в подвал за спиртом и индийской хной.

6. Сострадание и слезы Гелиад.

*
В нашем мире существует немало мужчин, способных завинчивать шурупы и заколачивать гвозди. Еще большее количество людей умеют переплетать книги и вязать макраме. Специалистов, овладевших тонкостями выпиливания лобзиком — не счесть. Наряду с ними усердно развиваются граверы и краснодеревщики, судомоделисты и вязальщики жгутов, овощеводы и печники, однако, людей, вобравших в себя все эти навыки сразу и воедино крайне мало.

Одним из таких уникумов был никто иной как мастер Йонас. Он умел многое: дубить кожу, ковать ножи, травить металл и резать древесину. Ему не состаляло труда извлечь из болота железную руду, выплавить ее в тигле, рафинировать в металл и из полученного тамахаганэ отковать прекрасную самурайскую катану. Йонас, венгр по отцовской линии, имел золотые руки и, воистину, светлую голову. Патинирование бронзы, спекание мокуме, шлифовка мамонтовых бивней — все это Йончи проделывал блестяще и с большим удовольствием.
Благодаря книгам, он знал все: пороги термообработки легированных сталей, методику вакуумной стабилизации древесины и особенности начеса узбекских ковров. Имея в руках горсть каолина и муфельную печь, Йонас легко создавал тарелку. Кокон шелкопряда мог сплести в тончайший платок, а затем обратно — в кокон. Из подержанной стиральной машины шутя складывал галтовочный барабан, походный примус и духовку одновременно. А оставшихся деталей хватало на изготовление вибромассажера с будильником. Творил из кошачьих фекалий раритетные броши и серьги, предварительно высушив и пропитав какашки глассакрилом. После тонировки марганцем и присыпки мельхиоровой стружкой, комплект из кошачьего дерьма обретал название «Слезы Гелиад» и, соответственно, сертификат качества за подписью мэтра Петлевского. В сертификате указывалось, что ювелирный набор изготовлен карельским мастером-артельщиком Хайло Лууппуки из загустевшей миллионы лет назад янтарной суспензии, найденной в прибрежных песках Белого Моря. Для большей убедительности на сертификате ставилась синяя печать карельского комбината «Калевала» и в глассакрил запекалось пару муравьев.

Читал Йонас упоенно. Если бы люди пили водку так, как читал Йонас, то водки бы уже на Земле не осталось. Впрочем, людей не осталось бы тоже… Свободно владея русским, венгерским, украинским и чешским языками, Йончи обильно черпал знания из всех возможных источников. Одолев еще в школе «Астрофизику для начинающих», «Основы термодинамики» и «Секреты свиноводства», юный Йонас быстро впитал «Металловедение», «Спектральный анализ клееных фиброплит» и «Логистику пространственных структур». Затем, наполнив голову тоннами прочитанных справочников, кодексов и инструкций, Йончи понял, что читать нужно выборочно. Действительно, на кой хрен зубрить «Атлас пчеловода», если разведением пчел не занят, а «Методика грунтовых экспертиз в районах с повышенной сейсмической активностью», само собой, невероятно увлекательное чтиво, но необходимо лишь проектирующим в сейсмозонах.

Как было сказано ранее, все эти знания прекрасно реализовывались на практике. В просторном подвале мэтра Петлевского, раскинутом под антикварным салоном «Империор» кипело творчество. Йонас бурлил. Идея создания из пироговского свина редкого камбоджийского секача охватила мастера полностью. Для начала Арсений, он же Баа Чэнни, был тщательно вымыт и обезжирен ментоловым мылом. Затем Витька придал поросенку диковатый вид побрив ему наголо ножки и взъерошив холку. Тем временим Йончи замешивал стоматологическую массу для запекания в матричных формах. Индийская хна была растворена в теплом спиртовом растворе и ждала своего часа. Поросенок Арсений чувствовал, что наближается великий день и потому был полон дерзкого достоинства. Он внимательно наблюдал как маэстро Петлевский выбирает из старых сундуков пестрые тряпки и пояса.

-Что за дрянь тут набралась?! — сокрушался порхающий эстет. — Куча цветного барахла, а подходящего не найти… О! Вот! Этот будет как раз.

Филимон вытянул на поверхность бирюзовый пиджак, расшитый люриксом. Одного рукава у блестящего пиджака не было. Наступив ногой на оставшийся рукав, мэтр оторвал его и, удовлетворенный результатом, протянул полученный жилет, Витьке:
-Готовь лекала, подсобник. Но выкройку точно режь, это тебе не каракуль.
-Патрон, все будет чики-чпоки, не мандражуй!

Витька орудовал ножницами, Йончик лепил клыки, а Филимон Петля, сидя у стола, воссоздавал печальную историю болезни карликового секача Баа Чэнни. Ибо степень вызванного сострадания заключалась теперь именно в безжалостности медицинских формулировок.

Здесь необходимо отметить, что Петлевский, изворотливый прохвост и тонкий психолог, прекрасно разбирался в механике человеческих душ. Виртуозно манипулируя чувствами светских дам, их тайными страхами и скрытыми терзаниями, ему удалось ловко взобраться на вершину сияющего Олимпа. Не было равных Филимону в выжимании горьких слез из глаз министерских жен и хрустящих купюр из их кошельков. Он знал: Сострадание — дочь Злорадства. Так же как стая гиен зализывает открытые раны падшему соплеменнику, одновременно хохоча и насыщая свои желудки свежей плотью, так и люди: льют слезы над растерзаным оппонентом и в тоже время, алкая крови, ищут выгодные слова для утешения. Ибо мы живем страдая и пожирая близких.

Спустя несколько часов на свет родился сухой медицинский документ, разящий своей жестокостью. Неутешительный диагноз был короток, но печален. Личный ветеринар посла Камбоджи в Украине (в лице Петлевского) обнаружил у бедного животного массу наприятных заболеваний. Ознакомившись с картой пациента, можно было понять, что карликовый камбоджийский секач, по кличке Баа Чэнни, двадцати двух лет отроду, среди прочих травм и хвороб имеет еще «повреждение соска зрительного нерва, повлекшее за собой дальтонизм и болезнь Шляттера...». Также бедняга где то подцепил «хронический нанизм» и очень опасную «аллотриофагию». Немного поразмыслив, посольский ветеринар Филимон Петля добавил слезоточивого драмматизма, наделив свинью фатальной «Травмой статоаккустического анализатора, вылившуюся в синдром микропсии (AIWS)».

Читая диагноз, Витька ни хрена не понимал, но чуть не плакал от сострадания:
-Э-эх, Йончик, вон оно как бывает… «хронический онанизм»...- смахивал подсобник слезы, — а я, подлец, хотел Арсения подушкой задушить…
-Нанизм, дурень, на-ни-зм! — уточнял Йончик.
-Как это? Оно не заразное? — запереживал Витек.
-Это такая карликовость у животных. Они не растут. Расстройство гипофиза… Волосы выпадают, зубы...

Лысый Витя испуганно потрогал редкие зубы во рту.
-Тебе не грозит, не сцы...-засмеялся Йонас.- Ты больше от аллотриофагии страдаешь.
-Шо за хрень?
-Лучше тебе не знать. Умрешь спокойно...-Йонас извлек из муфельной печи форму с клыками. — Тащи сюда Арсения, брателло. Будем камбоджийскому секачу клыки наращивать.

*

Синие сумерки объяли Ярославов Вал, когда в салон «Империор» вошли два человека неприятной наружности. Уверенно, не глядя по сторонам, они сразу направились к владельцу антикварной лавки Филимону, ползающего вокруг старинного кресла. Возле кресла на полу были разложены выкройки и кривые лекала — Петлевский перекраивал бирюзовый с блестками пиджак под поросенка Сеню. Первый неприятный человек — Батрак, покрупнее и с наглой мордой, грузно сел в резное кресло. Второй, Узваров — убийца с детским лицом, застыл над согбенным маэстро Петлевским. У Филимона похолодели внутренности. Розовый мелок треснул в бледных пальцах антиквара. «Началось… неужто десять дней уже прошло?» — обреченно подумал Петлевский, но виду не подал. Наборот, порхающий эстет резво вскочил на ноги и, собрав волю в кулак, пошел в наступление первым:
-Ты, Батрак, встань с раритетного образца! — дерзко обратился Петлевский к мордатому и сразу испугался своей смелости. — Это кресло...
-Тоже из аппартаментов графини Харданян? — язвительно перебил антиквара мордатый. В руках у него появился африканский клевец, тот самый, подареный Петлевскому Рамиром.
-… и тоже двойная пропитка шеллаком? — нарочито удивленно пощупал кресло второй, Узваров, и глянул на Петлевского. На лице Узварова отразилась насмешка, но Филимон знал: такие пепельные глаза, присыпаные черными точками, бывают лишь у хладнокровных убийц. Это были глаза волка, выжидающего добычу. Зрачки — черные дула, а вокруг — сухие камни с угольками. Мертвые глаза на лице ребенка.

Узваров пристально смотрел на антиквара, а мордатый пускал полированым топориком разноцветных зайчиков по стенам антикварного салона.

-Тебя, Петля, шеф заждался. — мордатый сонно озирался по сторонам, — В гости ждет. Требует соси… сафи…
-Сатисфакции, — подсказал Узваров. — Ты же знаешь, Петля, наш Петр Фомич — человек не гордый, но обидчивый. Опозорил ты его. Сильно оскорбил и унизил. Теперь одними реверансами не откупишься.
-Возмещения ущерба требует. -кивнул мордатый Батрак и тюкнул острием клевца по своей коленке. — Так что, ты подсуетись, антиквар… что бы мне потом не пришлось суетиться. Бегать за тобой, пачкаться… кстати, конура у тебя не хилая — центр Киева, стены кирпичные, подвал, поди, теплый… Продается?
-Нет. Не продается. — сухо ответил Филимон. — Передайте Кобыле, пардон… Петру Фомичу, что дельце у меня жирненькое наклевывается. Возмещу ему потери и моральные, и материальные троекратно. Только мне время нужно… Месяц, хотя бы… лучше два...
-Неделя.
-Три...
-Две.
-Идет! — Узваров дружески шлепнул Филимона по плечу. — Видишь, какой Петр Фомич понимающий? Другой бы тебя давно на куски покромсал да собакам скормил. Добрейшей души человек наш шеф. Не чуждый сострадания. Политик и стратег.

«Ну да, — приуныл Петлевский, — не достану эту чертову картину — точно пойду на ужин окрестным псам… тоже мне, нашелся страдалец хренов. Депутат, бля.., по правам человека. „
-И это, — мордатый тяжело поднялся с кресла и погрозил бронзовым острием Филимону, — не вздумай дурить, Петля! Здоровье береги, одевайся тепло, не болей. И так хлопот хватает, а ты нам дорог. В прямом смысле, не переносном… Ну, бывай, Пикассо.

С этими словами Батрак сунул африканский клевец себе за пояс и направился к выходу. Узваров весело подмигнул поросенку, безмолвно слушавшему весь этот разговор, и последовал за мордатым.
Темная улица проглотила непрошеных гостей сразу за дверями антикварной лавки. Филимон вновь загрустил. Выход был один — подбираться поближе к чувствительной Снежане. Добыть бесценную акварель с голубыми плодами иными способами не представлялось возможным. Теперь вся надежда была на камбоджийского секача Баа Ченни.