Миша Розовский : Филолог и главбух

Черенкову было неуютно. Ему вообще не бывало уютно в присутствии двухсот килограмм начальственной тушки. Главный выдернул его не просто так, а для дела. И вот это-то «дело» Черенкову как бы и не нравилось, но про отказаться он даже не помышлял. То есть ну совсем. Начальство, в лице Серпухова И.И. подвигало брежневскими бровями и закрутило большими пальцами, сложенных на объёмном животе рук.

-- Ну так, задача ясна? — гулко, как из таза обратился Игорь Игнатович к Черенкову, — ты у нас специалист молодой, недавно из института. Образование у тя подоходящее, это… как это, — Серпухов наморщился, — филологист, ты вроде?
-- Филолог, Игорь Игнатович.
-- Во, во, филолог, — обрадовался Серпухов, — так, что речь напишешь от всего, так сказать, дружного коллектива.

Серпухов вылез из за стола, и стал прохаживаться перед вытянувшимся в струнку Черенковом. Тот попеременно делал равнение то направо, то налево. На лице начальника гуляло смешанное выражение радости и озабоченности. Три дня назад у него померла тёща. Праздничное событие омрачали неизбежные траты, митинг, поминки и прочее. Можно было конечно и зажать похороны, но тёща занимала пост главного бухгалтера и народ мог не понять.

-- В общем так, Черенков, напишешь речь, толкнёшь её от лица нашей компании, попрощаемся цивильно, и всё — считай, что переведён в отдел рекламы. Будешь грамотно пиарить наш товар, — Серпухов заговорщицки подмигнул филологу. У того открывались радужные перспективы — писать лозунги, прославляющие качество кафельной плитки.
-- Да, да, конечно — промямлил Черенков, — разрешите идти?
-- Иди, — отечески полуобнял его за плечи босс, — помни каким чистым, прекрасным человеком была незабвенная Инна Сергеевна.

При упоминании скончавшегося главбуха на лицах начальника и подчинённого отразилось одинаковое выражение.

-- Вот гад, — плакался Черенков своим товарищам по несчастью из отдела сбыта. Товарищи были ответственны за гроб.
-- Да ладно, тебе, — отмахивались те, — давай лучше с нами по стопятьдесят капель, для вдохновения!
-- Ну если только для вдохновения, — вздохнул Черенков, принимая стакан из чьей-то руки с нестрижеными ногтями.

Дешёвая водка рванула в желудок, осмотрелась и послала искорку вдохновения в филологический мозг.

«Дорогая, дорогая Инна Сергеевна, ещё совсем недавно, Вы, боец прошлых лет....» — включился в работу мозг, переварив первую порцию водочки. Начало Черенкову не то что бы понравилось. Но пришло состояние покоя — он сможет, он справится, он будет работать в отделе рекламы!
Только какой она боец? Старая сволочь она, а не боец. Стукачка, сталинистка и просто порядочная сука.
Черенков загрустил. А как хорошо начиналось....

Тут ему на встречу попался экспедитор-курьер Женя. Женька всегда отличался каким-то нездоровым оптимизмом. За что ему тайно завидовали люди с высшим гуманитарным образованием. Например Черенков.
-- Ну, чё, скуксилась Главная Тёща? — заорал он, заметив грустного претендента в отдел рекламы, — меня за цветами отрядили с Кольцовым. Хошь с нами? И от выделенной суммы откусим, а? На три с прицепом? Ты, как?

Черенков махнул рукой. Стопятьдесят принятые ранее выдавили из подкорки лишь одну строчку. Маловато будет. Черенков искренне считал, что у гроба с покойником крупного размера негоже произносить слишком короткие прощальные речи. Несерьёзно. Правда тогда напрашивался логический вывод — для бывшего главбуха нужно было писать очередной том «Войны и Мира». Покойницы было много. Во всех отношениях. Особенно в пространственном.

«Дорогая, дорогая Инна Сергеевна, ещё совсем недавно, Вы, боец прошлых лет… мммм… непримиримый боец прошлых лет, с незапятнанной репутацией человека честного, непримиримого. нет. стоп. „непримиримого“ уже было… к тому же покойница непримиримо боролась только с тремя вещами — евреями, соседями и людьми в общественном транспорте, — дело опять застопорилось. Женя разлил остатки какого то креплённого дерьма в разовые стаканчики и приятели отполировали химический вкус пивом „Балтика“.
-- Так, мне надо сосредоточиться, — слегка пропуская гласные, Черенков продолжал бубнить себе под нос варианты текста, одновременно помогая грузить цветы, — слушай, Жека, а ты уверен что это всё наши венки? А чего это на одном написано „От Детей“. У наших то детей не было?
Женя покачнулся и тяжело задумался. Что им выдали, то они и грузят. Говно вопрос.
-- Ну это образно, наверно, типа мы все её дети...
Кольцов мрачно и утвердительно икнул.

Черенков удовлетворился ответом и полез в машину. Неблизкий путь на кладбище.
-- Я вот на своём курсе одним из лучших был. Бодлер, поэты серебряного века, ранний Фет… во… — плакался Черенков экспедитору-курьеру, — я можно сказать русский язык люблю как… как… — Черенков не смог выразить словами КАК он любит русский язык. Наверно как бутылку холодного пива. Не меньше. И на тебе, как раз „Вино-Пиво-Воды“. Удача, а, пацаны?! Все согласились. Даже заснувший на венках Кольцов

»Дорогая, дорогая Инна Сергеевна, ещё совсем недавно, Вы, непримиримый боец прошлых лет твёрдой рукой вели нашу бухгалтерию по неспокойным волнам отечественного бизнеса. Нам будет не хватать Ваших мудрых советов, Вашей прозорливости в налоговых вопросах и охраны государственных интересов".
Каракули, на обрывке лежащего на коленях Черенкова конверта, прыгали и скакали. Но будущий кит рекламы старался изо всех сил.

-- Ты это, деятель, потише ехай! — склочно прикрикнул Черенков на Женьку, но оказалось, что машина уже стоит у ворот кладбища, а сам Женька выгружает венки, букеты и Кольцова. Черенков просто увлёкся. Муза его посетила, что ли.

"… мне, да что мне, Вы всем нам были как мать, как первый учитель, как чуткий наставник в этом жестоком мире капитала. И сегодня, когда нам всем тяжело удержать в себе скупую слезу… Ушёл от нас последний из могикан нашего славного прошлого. Никогда Инна Сергеевна не ставила свои интересы выше общественных. Чистая душой и светлая в помыслах...."

Черенков медленно брёл в процессии сотрудников прижимая к себе, скорее всего чужой, венок «От Детей». Прижимал он его кверх ногами, но не заморачивался таким пустяком. Рядом шёл Женя, вместо венка он прижимал к себе Кольцова. Издалека было похоже, что безутешный Кольцов плачет на плече друга. Играл оркестр. Шопен. Там-там-таа-таа-там тара-тара-тара… Огромный геликон бросал солнечных зайчиков на бородавки лежащей в гробу Годзиллы. Было грустно и торжественно. Особенно грустно было Черенкову.

Он, подающий надежды филолог, знающий русский язык, любящий его до умопомрачения. Почти литератор. Сложившийся журналист. И кем он стал. Черенков так возмутился своим нынешним положением, что поставил венок у какой то могилы, а далее уже шёл на легке.
Наконец толпа под предводительством Серпухова И.И. расположилась у выкопанной могилы. Сначала говорили Главные мира сего. Но говорили коротко и косноязычно. Игорь Игнатович поглядывал на Черенкова как шулер поглядывает на запрятанный в рукаве туз.

Черенков выпрямился. Скоро должен быть его выход. Тут в руку ему сунулось горлышко. Рядом ухмылялся его приятель по курилке Филькин. Черенков незаметно наклонился и глотнул. Хорошо глотнул. По-взрослому. То ли гадкий вкус спиртного напомнил ему школьные годы, то ли просто от магнитных бурь на солнце, но Черенков перенёсся в шестой класс. На урок русского… и шею ему давит не красивый зеленоватый польский галстук а красный, пионерский.

Тут до Черенкова долетела собственная фамилия. «Вызывают!» — подумал Черенков и отметил устремлённые на него глаза, а особенно внимательные глаза Серпухова И.И.
«Ну только попробуй что нибудь обосрать, убью», — ласково предупреждали глаза старшего товарища. Но Черенков урок знал.
Он забрался на невысокий холм. Мельком оглядел толпу. Набрал воздуха. И посмотрел на виновницу торжества. Та как будто подсмеивалась над ним. Стоящим тут у доски. Забывшего урок.

Черенков вконец спутался и вдруг ни с того ни с сего проговорил срывающимся голосом подростка: «Чи, Щи пиши с буквой И!». Удивились даже копальцы. А кладбищенских копальцев редко можно чем удивить. Черенков понял, что говорит совсем не то. Заготовленная красивая речь утопленником всплыла у него в сознании. Ещё всё можно было исправить. Это от волнения.

Черенков оддёрнул несуществующий китель, собрался, нахмурил брови. Он встал над изголовьем гроба, отставил вперёд правую ногу, ещё раз, уже строго, посмотрел на собравшихся и величественно сказал — «Ча, Ща пиши с буквой А!»

И на этой подлой букве Черенков не вынес напряжения и, наклонившись над усопшей исторг из себя и пиво и водку и креплённое. И даже скудную закуску в виде недопереваренного яблока и двух карамелек. Натюрморт получился знатный. Достойный кисти хорошего постмодерниста. Но несмотря на это Черенкова в отдел рекламы не взяли.