Крошка-картошка : Паровоз

— Вот тут, да. Прям у крыльца. Тут можно парковаться, да? Ага. Спасибо. И вам тоже всего доброго.

По привычке хлопнула дверью. Таксист посмотрел неодобрительно – я прям спиной почувствовала.
Оборачиваться не стала. В сумке роюсь.
Сигареты. Телефон. Кошелёк. Паспорт. Провода от наушников. Еще провода. А, вот он.
Как фокусник, вытаскиваю из недр сумки белый платок. С проводами вместе, конечно же.
Как его повязывают, господи? Сроду не умела. Под подбородком завязывают? Какая-то бабушка бурановская получается. Сзади, у шеи? Ещё лучше. Фото для стенда «Ими гордится наш колхоз». А красиво намотать, по айсейдорадункановски – не умею. А, и хрен с ним. Пойду как бурановская бабушка.
Пять ступенек к крыльцу. Входная дверь. Сколько раз тут перекреститься надо, и на что, главное? На дверь что ли? А, не. Над дверью там висит что-то – без очков не вижу, а они дома остались. Перекрестилась на что-то вслепую.

Вхожу. Служба еще не началась: бабки какие-то суетятся деловито, огарки выковыривают, в коробочку складывают. В углу стол. На нём пакет с мукой, батон хлеба и горсть карамелек в блёклых обёртках. Я вот фиг знает для чего этот стол, и зачем туда продукты складывают. Но как-то раз, помню, мне дед покойный во сне приснился. Попросил три шоколадки. Я еще подумала: зачем ему столько? Маме рассказала – она говорит: «Ну, здрасьте. Дед же не один там прикопан. В одной могиле и бабушка с ним, и прабабка твоя»
Ну да. Дед всегда был справедливым.
Мама присоветовала купить три шоколадки, и в церковь отнести. Там, говорит, место есть специальное. Купила, принесла. А сейчас думаю: это у кого ж во сне покойник два кило муки потребовал? Глупости какие-то в голову лезут….

Так. Сначала – в церковную лавку. Три свечки. Две записки. Заказные, чтоб батюшка читал, а не семинарист прыщавый. Хотя, разницы, наверное, нет.
- Заказные?
- Да.
- Сто рублей. И три свечки по тридцать. Сто девяносто.

Беру десятирублёвую монетку сдачи, и кидаю её на щербатую общепитовскую тарелку в руках у сидящей на табуретке старушки. Бабка сидит с закрытыми глазами. То ли благость познала, то ли спит вообще.
- Спасибо, доча, храни тя Бог!

Я аж вздрогнула. Не, не спит

Дальше. Куда дальше? К канону, да. Специально для дураков над каноном молитва пришпилена. В прозрачном файле, скотчем.
«Упокой, Господи, души усопших раб Твоих, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное»
Теперь куда-то свечку за здравие поставить надо. А кому? Старушка с тарелочкой снова в кому впала. Не забыв, впрочем, переместить мою десятку с тарелки в какое-то другое место. Вероятно, в пятое измерение. У кого спросить?
Бабки с огарками шныряют, их даже спрашивать страшно. Деловитые такие, на меня косо смотрят. То ли платок у меня не так повязан, то ли юбка слишком короткая. Что вероятнее всего.

Господи, куда свечку-то ставить, а? Что ж на этих досках все такие одинаковые? Поди, разберись, где Николай Чудотворец, а где Серафим Саровский? И Матери Божьи еще… Казанская-Рязанская-Тамбовская, прости меня, дуру, господи… Припёрлась, ничегошеньки не знаючи.
Вот сюда поставлю. Там кто-то с бородой, и глаза добрые. Кто – прочитать не могу. Очки ж дома. Ничего у него просить не стала. Просить я буду не у тебя, дед.

Третья свечка осталась. В руках уж размякла вся, гнётся.
Иду прямо к алтарю. Там крест двухметровый – тут и без очков понятно кто на нём… В углу бледного вида тётки откашливаются и шепчутся – это церковный хор. Сейчас служба начнётся.
Ставлю свечку свою. Ровно горит. Глаза закрываю, и шепчу:
- Господи, не ругай меня. Сама всё знаю. Не за себя прошу – за него. Сил ему дай – раз уж не смог ему внушить, что не надо было ему со мною связываться… Побольше сил дай – я еще то барахло. Береги его, пожалуйста. Я-то сама стараюсь, конечно, но я – это не ты. У тебя лучше получится. Здоровья ему дай. Много. Оно ему пригодится…

Батюшка вышел. Старушки со своими огарками чинно по углам расселись. Народу мало. Дед какой-то шапку в руках мнёт, и пара девок молодых в платках, по айсейдорадункановски завязанных. И как они это делают, а?

Свечка потрескивает. Моя свечка.
Да, я еще немножко попрошу, можно? Стыдно сказать – для себя просить буду. Мозгов мне дай, господи. Или думать научи правильно. В башке чёрт знает что, война и немцы… Сама не знаю чего хочу. Боюсь. Ошибиться боюсь, понимаешь? Ногу уже занесла, перешагнула черту уже… Почти перешагнула. Две недели до точки невозврата. А потом что? Страшно, господи. Страшно. Привыкла жить одним днём, а тут весь мир перевернулся. Всё время так и тянет за угол заглянуть. А там темно. Как Лужкова выперли – так с освещением на улице перебои начались. Угол вижу, а за ним тьма кромешная. И тянет, тянет туда нос сунуть и посмотреть: а что там?

Бледные тётки-хористки затянули что-то красиво-неразборчивое. У деда с шапкой колени подломились, и он на них всем весом рухнул. Господи, так каждый день падать – это колени раздробить можно за неделю. В мелкую пыль. А дед ничего – стоит. Прямо стоит, как моя свечка. И не моргает.

Всё, всё, Господи. Я почти закончила. Я сейчас уйду. Я понимаю, что деда тебе слушать интереснее – я по его глазам вижу, хоть и кажется, что они стеклянные. Дед уже, вон, практически с тобой уже на одном облаке сидит, ногами этими своими болтая. А я тебя отвлекаю ерундой своей… Но, знаешь, я ж сюда хожу раз в сто лет по обещанию. Сделай мне одолжение – дослушай.

Ну вот: и тянет меня, тянет постоянно за угол этот зайти, и посмотреть – а что там? Мозги подсказывают, что в темноте за углом может быть всё что угодно, вплоть до несущегося паровоза братьев Черепановых. Но предупреждающий гудок ты услышишь за секунду до того, как голову свою любопытную в темноту эту сунешь…
А я всё-таки полезу туда, Господи. Полезу всё равно. А вдруг там никакого паровоза нет? А просто две руки – знакомые очень – и голос, тоже знакомый. И он мне так тихо «Шшшш, ну всё, всё… Ну, что ты? Я с тобой. И ничего тут больше нет, видишь? Что? Паровоз? Да чёрт с ним, с паровозом. Пусть себе едет. Я успею тебя убрать с путей. Ну, что ты
расклеилась? Дай, нос вытру»

А если нееееет? А если всё же паровоооооз?

Свечка снова горит ровно. Что это могло бы значить? Ты меня услышал? Или ты с тем дедом сейчас? Всё, всё. Я уже ухожу.
Только…

Только, пожалуйста, дай ему сил. Побольше дай. Много-много-много. Потому что – а вдруг паровоз? Меня-то он убережёт, а я-то без него как? Дышать мне как? Жить дальше как? Ходить, каждый день механически ходить за тот сраный тёмный угол, и стоять на путях, прося тебя о том, чтобы паровоз проехал еще раз?
А я же приду. Приду, ты знаешь. Каждый день приходить буду. Каждый день орать тебе буду. Прям в ухо. Я деда этого переору, поверь. И девок этих двух, само собой. И даже всех бабок с огарками. Я, сука, Гундяева переору, Кирилла, прости господи. И за суку прости, и за Гундяева. Захочешь не услышать – не сможешь. Поэтому….

Поэтому дай ему сил. Дай, пожалуйста. А мозгов мне не давай, уже не надо. Всё.
Я только что шагнула за угол.
А там…