Lutiy : Вторая любовница.

Она протянула мне жетон на метро. Я разговаривал по таксофону, поэтому протянул ей телефонный жетон, решив, что предлагается чейндж. Но она его не взяла и продолжала вяло шевелить губами. Закончив разговор, я предоставил ей свои уши. Жетон, оказалось, продавался, конечной же целью являлось пиво. Чейндж все же состоялся: за жидкость я проводил ее до дома.
После моих прежних женщин, воспитанных на картошке и макаронах, эта девочка давала контраст. Мне нравилась ее худенькая фигурка и толстая отмороженность. Мы радовались жизни в подъездах, мебели, подворотнях и даже в робких зарослях Новодевичьей набережной. Она училась на художницу, что влияло на ее фантазию. Апофеозом стало посещение кладбища, наполненного могилами отцов нации во главе с Великим Куккурузо. Ухоженность и опрятность места вызвали протест души и желание внести посильную лепту. Кто-то хочет отлить «в» граните, я же банально захотел «на». Она предложила помочь, в смысле подержать. И быстро изменила рукой мое желание. Элемент протеста я так и не разглядел в нашем действе, но осознание того, что эти гады сдохли, а мы размножаемся у них на могилах доставило.
С ней я поверил в вампиризм, особенно в энергетический. Она подходила, говорила «привет», и у меня мгновенно иссякало желание жить вообще. Я чувствовал себя спущенным шариком. Или кондомом, из которого резко выпустили воздух.
Каждый день мимо шлялся технологичный лидер, весь в либидо поклонниц. Я завидовал легкости его полового бытия: он менял партнерш, как гей — наряды, мои же две влачились веригами юродивого.
Тщеславие вновь заставило меня все рассказать супруге. Ее богатейший опыт не впустил истерику, не дал наброситься на меня со скалкой, скакалкой или обручем. Она подозрительно задумалась. Итогом парадневных размышлений стал следующий ультиматум: я должен склонить свою любовницу к сексу со своей женой, а в случае отказа, она от меня уходит и забирает ребенка.
Вот так на нас Гитлер напал — невовремя. И мне бы еще месяц – я выгнал бы жену сам. Но сейчас наше расставание представлялось мне катаклизмом. Его нельзя было допустить, поэтому я дал добро. И зло подумал: «Какая же ты сука! Уходя в армию и предчувствуя полтора года воздержания, я просил тебя о прощальном подарке. Ты, я и твоя бывшая подруга. Бывшая когда-то моей любовницей. И ты мне отказала в этом подарке. А теперь сама требуешь такой эротической мозаики».
Но поскольку художница опротивела мне не меньше жены, никаких угрызений я не испытывал. Мы гуляли вокруг Новодевичьего пруда: лебеди ели мой хлеб, любовница ела мой мозг. Мне уже хотелось скормить их друг другу. Но она насытилась и поддалась уговорам зайти к ней домой «на секундочку позвонить-пописать-выпить стакан воды». Через минуту зазвонил телефон. Я нагло поднял трубку. Художница, до колик боявшаяся свою родню, едва не грохнулась в обморок. За ней постоянно следили. Пока она долбила меня клювом за выходку, не задумываясь о причинах ее, грянул дверной звонок. Лицо девушки сделалось неживое. Я же развязно отправился открывать дверь. Попытка помешать пресеклась грубо. Описание дальнейшего вырезано моей внутренней цензурой, сквозь черные прямоугольники проглядывают: пощечины, бутылка из-под шампанского и «вошли во вкус». Я наблюдал со стула, отгородившись его спинкой: на их призывы присоединиться холодно отказывался. Жена закурила, расслабленная. Задумчиво посмотрела на, теперь уже нашу, любовницу и неторопливо затушила сигарету в ее лобке. Зажгла вновь и повторила процесс тушения. Та как-то вяло отмахивалась.
Потом они пошли в ванну, где моя жена (вновь цензура). Любовница заплакала. Потом мы обнимались втроем на кухне, уверяли художницу, что ей понравилось и обещали, что зайдем еще.
Но мы ее так и не навестили и она вновь отправилась «хотеть пива» с жетоном в руке.
Хотелось инфибуляции, а вышел катарсис…