Yodli : Голубые апельсины.10.11.12.13.

10. Удачное приобретение.

*

Утром следующего дня, ровно в десять, у дверей дома киевского градоначальника два странных человека переминались с ноги на ногу. Было зябко. Первый, красноухий и смешно одетый, в меховых унтах, с бубном в руке и алюминиевым бидончиком, передергивая плечами от холода тихо шептал второму, рыжему:

-Шеф, может ну ее в пень, эту больную бабу? Че то стремно мне… Еще цапну от нее какую то холеру заморскую...
-Витька, мерзавец, заткнись! — зло шипел второй, постарше и в дорогом пальто. — Она не заразная. Чистоплотная женщина… а что, кеды с полосками тебе уже не нужны?
-Нужны. — сказал уныло «шаман».
-Тогда закрой пасть и делай все по плану. — процедил Петлевский сквозь зубы. — Если схема проканает, куплю тебе впридачу к кедам спортивный костюм. Адидас.

В бирюзовых глазах «шамана» промелькнула радость. Спортивный костюм — заветная мечта. Антиквар энергично потер ладони и нажал кнопку звонка. В доме раздались шорохи, звуки двигаемых по полу предметов и затем властный женский голос из недр строения отдал команду:
-Юдита, иди открой дверь посетителям! Да поторопись же!

Послышались дробные шаги, звяканье ключей и тяжелая дверь отворилась. Пожилая женщина с волосатыми руками и головой мартышки удивленно осматривала странных людей.
-Ровно в десять, как и обещал. — Петлевский уверенно шагнул вглубь дома. — А мадам у себя? У нее лечебный сеанс назначен.

Не отводя глаз от магических колец на шее Витьки, домработница указала рукой наверх.

-Эвенкийский целитель Илья Йолкин, — пояснил антиквар столь необычный наряд спутника.
-Йо ноппот киванок. — пробурчал Витька и шмыгнул носом. — Кези чоколом онюко.*
-Хантайское приветствие, — Филимон кивнул на подсобника. Сбросив с себя пальто в руки удивленной Юдиты, он взял из рук «шамана» бидончик с целебным елеем и потащил одуревшего Витьку на второй этаж особняка.

*

Мадам Чебурецкая, женщина осторожная и пугливая, долгие годы была одержима манией самоисцеления. Неизвестно почему, но классическая медицина, регулярно выхватывающая супругу мэра из костлявых лап домотканных ворожек и посконных знахарей, не внушала ей доверия. Напротив, негодуя что ей так и не позволили долечить болячки по методике очередной повитухи Евфросиньи Котелковой из поселка Новые Петровцы, мадам Чебурецкая обличала столичных докторов в невежестве и фарисействе. Муж, человек занятый благоустройством города, к странностям Татьяны Игоревны давно привык и на эти поползновения не обращал особого внимания. Лишь верная служанка Юдита принимала на себя весь груз целительных процедур.

Еще бы: каждое утро капризной хозяйке требовалось выпить стакан козьей мочи смешаной с акациевым медом для лучшей циркуляции в организме внутренней энергии ци. В полдень Юдитка бегала по птичьему рынку в поисках личинок насекомых: раздавленные в кашицу с лимоном они втирались в десна мадам Чебурецкой, чем препятствовали образованию камней на зубах и улучшали карму. Вечером, перед сном, по рекомендации миргородского старца Мефодия на лицо Татьяны наносилась омолаживающая маска из бычьего семени — подтягивать морщины иным путем Чебурецкая не желала. Однако и ночью верной Юдите не было покоя: в полночь хворающая мадам требовала травяные капли в нос и под язык какой то вонючий коричневый шарик от изжоги… Учитывая напористость, с которой супруга мэра отдавала свой нежный организм в ловкие руки заезжих шарлатанов, остается лишь удивляться как ей удалось дожить до своих сорока восьми лет.

Теперь Татьяна Игоревна возлежала пышной грудью на твердой кушетке за невысокой ширмочкой из китайского шелка и терпеливо ждала Илью Йолкина — легендарного шамана с Охотского моря. Ее спина, бледная как северная ночь, требовала ловких рук эвенкийского целителя. Согласно задумке бессовестного антиквара по обнаженной спине должна была разлиться лечебная патока, изгоняющая с кожи пигментные пятна. А белые пупырышки на ногтях — первый признак болезни Моргеллонов — должны были исчезнуть после оздоровительных ванночек для пальцев.

-Ах, как же я рада Вас видеть, -причитала возбужденная мадам. — Вы, господин Йолкин — моя последняя надежда...
-Воцукро, тэ боссом курво.** — зло пробурчал эвенкийский целитель, откупоривая бидончик с вонючим елеем. Магические кольца давили Витьке на шею, собачьи зубы царапали плечи и ноги потели в унтах. «Шаман» злился.
-Это он говорит, мол, все в порядке, мадам. Лечебный экстракт из выделений морского зайца и спермы оленя — имеенно то, что Вам сейчас необходимо.- сразу вмешался Петлевский. Он больно пнул Витьку ногой по коленке и, взяв в руки бубен, принялся выстукивать заунывный ритм. — Вы, Танечка расслабьтесь, закройте глаза… тут релаксация необходима, душевная гармония.

Мадам Чебурецкая сомкнула веки и отдала свое немолодое тело в заботливые руки знахаря-эвенка. Витька, сын оленеводов, извлек из кармана деревянный скребок и, щедро черпая из бидона вонючую суспензию, принялся наносить ее на спину больной. Пухленькие пальцы Татьяна Игоревна опустила в ванночку с желтым паштетом из подозрительных ингридиентов, известных лишь мастеру Йонасу… Зловонный дух прогнившей рыбы и плесени распространился по особняку. Антиквар, сидевший в кресле с бубном, стал теребить нос и морщиться. Возможно, он бы и чихнул, но вдруг увидел в соседней комнате желанную картину. И, несмотря на то, что она бликовала в лучах весеннего солнца, Петлевский наконец то смог ясно рассмотреть общую композицию: на подоконнике, покрытом кружевной салфеткой, лежали небесно-голубые апельсины, а за распахнутым окном виднелся женский силует в атласном платье. В руках, прижатых к груди, изящная женщина держала некий предмет и явно к кому то обращалась. Ее окружал роскошный цветущий сад. Видимо, в картине присутствовал еще один персонаж, но из-за бликов Филимон не мог его рассмотреть...

Антиквар, нервничал, елозил в кресле, стараясь не чихать, а за приоткрытой дверью тихонько хрюкала от смеха любопытная служанка Юдита. Целитель Йолкин невозмутимо мазал супругу мэра омерзительной кашицей.
-Эдь, кету, харом, ныйдь… -гундел Витька под бубен, — текеш чочи хово мыдь***.
За дверью задыхалась в истерике домработница.
-Юдка, мерзавка!- не выдержала Чебурецкая. — Хватить ржать, кобыла! Возьми картину, ту, с синими плодами и тащи к Филимону в мастерскую!
-Не-не-не! -запротестовал антиквар. -Я сам! Сам заберу, Танечка!.. Ну что Вы будете ее гонять по городу?!?! Ну ей Богу… Татьяна Игоревна!

Но было поздно — по лестнице застучали каблуки и, хлопнув дверью, служанка ловко выпрыгнула на улицу. Петлевский прикусил губу: бесценная акварель, нежная и хрупкая оказалась в руках престарелой мартышки. Филимон чуть не плакал от досады. Бросить все и бежать вслед? Но как? Оставить Витьку наедине с этой болезненной дурой? Рискованно. Антиквар глянул на деревянный шпатель, мелькающий в руках шибанутого эвенка — Йолкин вошел в азарт. Ему было все равно: рвать собаке зубы, брить свинью или мазать заячим навозом мадам Чебурецкую — лишь бы шеф купил обещаные кеды. А за спортивный костюм самоотверженный знахарь Илья Йолкин готов был сделать даже эротический массаж.

*

Йонас скучал. Справочники были прочитаны, каталоги прошнурованы и все предметы старины учтены. Теперь мастер сидел у окна антикварной лавки и наблюдал за румяной аптекаршей в витрине напротив. Она двигала по стеллажам стеклянные колбы, вытирала несуществующую пыль и, судя по губам, что то напевала. По улице проходили редкие граждане. Один пожилой мужчина вдруг хлопнул себя ладошкой по лбу и забежал в аптеку. Через минуту он выскочил оттуда с пакетиком в руках, а аптекарша вздохнула и принялась вязать свитер. Йонас извлек из ящика стола ожерелье «Слезы Гелиад» и стал натирать воском коричневые шарики. Карельское ожерелье приобрело благородный матовый блеск, когда в салон грациозно вплыла Алина Чагина, известная оперная дива.

-Вашим шефом мне был обещан гобелен, — произнесла она волшебным голосом. -А что, Филимона сейчас нет?
-Да как Вам сказать, -замешкался Йонас, — он будет только вечером… а насчет гобелена… может этот? — он указал рукой на дряхлый коврик за спиной ирокезского вождя.

На «гобелене» была узображена сцена умерщвления дикого кабана группой средневековых охотников. Судя по обилию разнообразных пятен на ткани, на этом коврике родился и умер не один человек. А может это были испражнения вытканного кабана, которого рвали тряпичные собаки.
Чагина поморщилась. Она открыла было рот, желая озвучить некую мысль, но осеклась: в салон ворвалась Юдита с картиной в руке.

-Вот! — служанка поставила живопись у Йончика перед носом и принялась крутить по сторонам мартышечьей головой.
-Сегодня не покупаем, -отрезал мастер. -Завтра приносите...
-Это посылка, дурачок, — захихикала Юдита. — От мадам Чебурецкой.
-Боже! Какая прелесть! — вмешалась вдруг в диалог певица. Ее шелковое платье зашелестело в тон красивому меццо-сопрано.- Я хочу приобрести эту картину! Сколько она стоит?

Йонас призадумался. «Как бы не продешевить...-размышлял мастер, — но и отпугнуть не хочется… Как там шеф поступает в таких случаях?» Йончик взял линейку и тщательно измерил размер акварели. Картон имел 60х60см и тоненькое серое паспарту. Мастер умножил высоту на ширину и получил цифру 3600. «Многовато для такой мазни… да ладно… вдруг возьмет».

-Три шестьсот,- объявил Йончик. Служанка перестала хихикать и выпучила глаза. Йонас покашлял. -Долларов. Американских.
-Хорошо. Я беру сразу, — повела Чагина шелковыми плечами. Похоже для нее это было удачное приобретение. — Вот три тысячи, а шестьсот Филимон получит завтра… Заверни-ка мне ее, дружок.

Йончик бросился за оберточной бумагой.

__________________________________________________________
*Добрый день, целую руки, мамочка. (венг. приветствие).
**Иди к черту, гребаная тварь. (венг. ругательство).
***Раз, два, три, четыре… куда идешь маленький ослик? (венг.песенка).

11. Черное сияние.
*

-Эш, эшу, эш. Шурунь, шурунь эш. -бормотал целитель Йолкин хантайской скороговоркой над распростертым телом мадам Чебурецкой, — Эш о витрэ. О ветышрэ. Эш, эшу, эш****.

Петлевский изнемогал от тягостного ожидания. Сидя в кресле, он покусывал кожицу на тонких губах и злился на окружающий мир. Под мерный стук эвенкийского бубна в его рыжую голову лезли самые разнообразные мысли: вот Юдитка спотыкается о дорожный бордюр и картина, вылетев из волосатых рук служанки, разлетается на куски. Или, того хуже, престерелая домработница, зайдя по пути на Бессарабский рынок, забывает драгоценную живопись в творожных рядах. Либо она, подскользнувшись, падает прямо на...

-Шеф, а шеф, — антиквар услышал над ухом витькин голос. -Чето прижало меня конкретно… на пипетку давит, не могу терпеть. Сейчас обкакаюсь.

Шаман Йолкин повис над антикваром, прижав руки к животу. Из-за шелковой ширмочки доносилось тихое посапывание: бубен оказал гипнотическое воздействие на жену бургомистра — она уснула.

-Не вовремя у тебя третий глаз открылся, Йолкин. Ну, вон там напротив туалет, — Петлевский кивнул головой на дверь, — Только быстро, засранец, еще этого не хватало… сваливать пора, Витюха, сваливать!

Позвякивая магическими кольцами, Витька посеменил в туалет. Петлевского знобило от азарта: ему нетерпелось покинуть этот огромный дом и поскорей прикоснуться к заветной картине… Прошло немного времени и из туалета послышался шум спускаемой воды. Минуло еще несколько минут. Витька не появлялся. Время шло. У Филимона от злости задергался глаз. Он резко вскочил с кресла и ворвался в санузел. Сцена, представшая перед ним, изумила: шаман Йолкин, этот безмозглый эвенк, стоял на коленях перед унитазом, засунув правую руку вовнутрь. Елозя красным ухом по фаянсу, сын северных оленеводов пытался извлечь из унитаза некий предмет.

-Застряла, падла, — кряхтел подсобник, пав ниц на кафель как перед алтарем. Собачьи зубы, нашитые на дубленку, царапали пол.

-Что застряло?! — поразился антиквар. -Дерьмо твое застряло?

-Какое дерьмо, шеф?.. Я туалетной бумаги не нашел… пришлось женскими прокладками воспользоваться, — магические кольца душили Йолкина и слова давались ему с трудом, — а прокладки, черт бы их побрал, разбухли… Все дерьмо назад полезло.

-Ну ты, Витя, редкий имбецил… Доставай теперь эти прокладки, сын шакала!

-Вот я и полез доставать, — «шаман» задыхался и сипел, — рука застряла… чего делать то теперь?

-Тьфу ты, дьявол! Скоморох бесплатный! Надо было тебе сразу ректальный кляп засунуть! -Петлевский смачно плюнул на лысую макушку Витьки. -Чтоб тебе сдохнуть тварюке! Чтоб у тебя ногти отпали и брови высыпались! Чтоб твои неродившиеся...

Снаружи донесся мужской голос и послышались твердые шаги. По лестнице поднимался человек. Антиквар резво бросился в кресло и, схватив бубен, принялся выстукивать удручающий мотив. В голове изворотливого прохвоста словно дрозофилы в квасе запрыгали шальные мысли. В работу вступила средняя доля мозга.

-Танюша-а-а! Танечка-а-а! — ласково звал жену господин Чебурецкий, входя в спальню, — О! здравствуй, Филимон. Ты чего тут в барабан колотишь.

Закрыв глаза, Петлевский приложил палец к губам и продолжил трансцедентальный мотив. Лицо его было блаженно. Из-за ширмочки виднелась спина Танюши, покрытая засохшей корочкой энергетического навоза. Пальцы ее приклеились к вонючей фарфоровой чашке. Мадам Чебурецкая негромко храпела и подергивала розовой пяткой в такт бубна.

-Понятно. — тихо молвил супруг и на цыпочках направился прочь из комнаты. — Как же, как же… белые пупырышки. Ну, ты после исцеления, Филимон, зайди ко мне в кабинет на коньячок с лимончиком. Отметим одно событие… я это… в отставку подал.

Петлевский открыл глаза и вскочил с кресла. Магические звуки прекратились.

-Да все нормально, Фил. Все правильно. Не мое это. -бывший градоначальник покосился на бубен. -Ты стучи, давай, стучи. Исцеляй.

*

-Как продал?!- Петлевский прыгал по антикварной лавке словно крыса в бочке. -Кому продал?! Зачем?!
Воздух салона «Империор» был наэлектризован до предела. Разьяренный эстет, мошенник и прохвост метался среди драных гобеленов и метал молнии. Только статуя ирокезского вождя хранила спокойствие.

-Шеф, ты же сам сказал: ничего не покупать, только продавать. Я и продал. -Йонас испуганно оправдывался. — Три шестьсот. Баксов. Американских.

Петлевский взялся за грудь и медленно опустился на пол. Лицо его побледнело:
-Кто купил?

-Ну, эта… певичка… Чагина, вроде. У меня тут записано. -Йонас извлек из стола толстый журнал. — Сказала, мол, над трюмо повесит...

-Да знаю, знаю эту Чагину, — антиквар махнул рукой. -С вами не соскучишься, пацаны. Один лучше другого… И где вас таких делают?

-На Закарпатье делают. -Йончик поджал губы. — В Мукачево. А чего… хороший город… сакуры у нас цветут, вино красное.

-Ожерелье готово? -Филимон попробовал подняться. — Тащи сюда свои «Слезы Гелиад». И деньги давай — пойду живопись выкупать. Устал я что то сегодня...

Дверь салона отворилась и на пороге появился запыхавшийся Витька. Его багровое лицо лоснилось от пота. Магических колец на его шее уже не имелось, зато на правую руку был надет белоснежный унитаз. В другой руке он держал бубен.

*

«Идиотская ситуация,» -размышлял Петлевский, направляясь к дому именитой певицы Чагиной. В кашемировом кармане пальто позвякивало ожерелье карельского комбината «Калевала». — «Отдать бесценное сокровище за смешные три тысячи долларов… впрочем, откуда было Йонасу знать ее действительную цену… Кстати, сколько там этих апельсинов намалевано? Пять, вроде, или шесть… и тетка какая то в сарафане.»

Навстречу антиквару шел пьяный гражданин. Рядом с ним бежала собака и поводок ее волочился по мокрой земле. Увидев Петлевского, гражданин остановился и принялся внимательно рассматривать антиквара. Псина взвыла.
«Неприятный тип» — решил Филимон.

Входя в подъезд оперной дивы, Петлевский вдруг увидел тревожный знак: маленькая девочка в желтом комбинезоне царапала ногтем почтовый ящик. Это показалось странным. Зачем она его царапает?

-Шесть. — сказала девочка и глянула на антиквара бесцветными глазами.
-Что? -переспросил Петлевский. Девочка ощерилась гнилыми зубками и отвернула некрасивое лицо.
У Филимона возникло чувство, что девочка знает о нем что то сокровенное. Интимное. Нехорошее. Внутри его поселилась тоска.

Сквозь витражи подъезда боязливо пробиралось морозное солнце. Петлевский нажал кнопку лифта. Кабина сияла подозрительной чистотой. Почему то вновь возникло чувство опасности. Лестница была пуста. Филимон решил идти пешком.
" Одна, две, три, четыре, пять...- считал он каменные ступени-… шестьдесят девять, семьдесят, семьдесят одна, семьдесят две...". Антиквар ступил на площадку четвертого этажа. Кровь шумела в голове и слух его был обострен, как у животного. Вокруг царило мертвое безмолвие, лишь доносилось снизу царапанье коготков по металлу.

- Это голуби ходят по железным карнизам, — решил Петлевский и вошел в отворенную квартиру певицы.
Посреди сумеречной гостинной лежало влажное черное бревно. Приглядевшись к нему повнимательнее, антиквар обнаружил на шелковом бревне человеческую маску с открытым ртом. Удивленные глаза, застывшие на фарфоровом лице оперной дивы, разглядывали торшер с узорчатыми разводами. Из неподвижной головы сказочного меццо-сопрано, откуда то из-за уха, обильно сочилась черная жидкость. Рядом лежал заирский клевец. На оконном стекле жужжала муха. Алина Чагина была мертва.

Антиквар опустился на резной стул. Стоять не мог: в желудке перекатывалось свинцовое ядро. Мыслей не было. Мозг впал в оцепенение… Неизвестно как долго Филимон пробыл на стуле. Сначало это было похоже на сон с открытыми глазами: комната медленно наливалась густыми чернилами. Серое солнце уменьшилось и свернулось вовнутрь. Зудение мухи прекратилось и в комнате неожиданно возникло черное свечение. Редкое явление, незримое для обычных людей, вдруг предстало перед взором изумленного антиквара: предметы, один за другим, проваливались во мглу и, испуская черные протуберанцы, втягивали в себя окружающий мир. Стало страшно.

Превозмогая ужас, Петлевский попытался встать. Он понимал, что нужно уйти, однако свинцовое ядро в желудке увеличилось. Затем в животе сделалось горячо. Очень горячо. Ядро расплавилось и стало подниматься вверх, к гортани. Зажав рот горячей рукой, антиквар двинулся к выходу. Кровь в членах загустела как смола. Идти было тяжело: словно пробираясь через тела в переполненном трамвае, шатаясь и спотыкаясь о столики и пуфы, Петлевский направился в прихожую, неся в горле раскаленный свинец… Воздух вечерних комнат был подобен желатину — вязкий и густой, он держал Филимона за плечи, за шею, прижимал к скользкому полу непослушные ступни ног. Стены качались словно стволы ночных деревьев. Желанной картины с голубыми плодами над трюмо не оказалось. Вместо этого из черного зеркала на антиквара глянул седой человек с зелеными камешками глаз. В руках он держал бронзовый заирский топорик. Пристально разглядев антиквара, человек в отражении хитро улыбнулся и тоже вышел на лестничную площадку...
__________________________________________
****Иди, дождь, иди. Иди на землю, на поля. Иди, дождь, иди. (венг. песенка).


12. Светящийся нарыв.

*
Занимательно устроен мозг человека: счастливые минуты летят пронзительной стрелой, но в горе и в печали время течет неизмеримо долго. Для заключенного даже малый срок растягивается на нескончаемые годы: часы подобны неделям, а годы превращаются в века… Вот и сейчас, очнувшись в антикварной лавке «Империор» господин Петлевский никак не мог сообразить; как он здесь оказался, сколько времени он просидел в кресле и откуда у него в руках окровавленный африканский клевец. С неподдельным удивлением разглядывал он руки, покрытые сеточкой тончайших кракеллюров: это были руки художника, эстета и прохвоста, но никак не хладнокровного убийцы. Этими руками он зарабатывал на хлеб, как умел — не всегда честно, иногда на грани закона, но не преступая черты. Теперь же вся его жизнь распалась на бесформенные части и лежала перед Филимоном жалкими осколками — яркая, смешная и несуразная. С печальным и неизбежным финалом.

-Шеф, а шеф! -до антиквара донесся голос подсобника, — К тебе тут какой то мужик ломится… наглый.

-Здесь я,… здесь, — глухо отозвался Филимон. Грязный заирский топорик он быстро сунул под диванную подушку. Стал суетиться. Занервничал. Хотел вытереть руки о портьеру, но не успел — незванный гость уже ступил в сумрачное пространство неряшливой мастерской. Двигаясь бесшумно, по кошачьи, пришелец прокрался в центр комнаты и оказался прямо перед антикваром. Серые глаза на детском лице гостя были спокойны. «Узваров» — душа Филимона опустилась куда то вниз.- «Как же так! Еще два дня имею в запасе...»

-Да не дергайся ты, Петля. -убийца криво ухмыльнулся. -Знаю, знаю — срок не вышел.

-Я это...

-Патрон тебя видеть хочет. — перебил антиквара Узваров. -Дело у него к тебе серьезное.

Петлевский пожал плечами: «Ясный пень, какое дело — картину умыкнул, теперь не знает куда столкнуть, подлец. Грамотно аукционы проводить — это не кнопки давить в парламенте. Тут мозги нужны… а не депутатская неприкосновенность.»

Петлевский глянул на пришельца. В серых глазах Узварова, присыпаных черными точками не было места для жалости и сострадания. Антиквар тяжело вздохнул и направился следом за посыльным.

*

Идти пришлось недолго. Миновав сквер, Филимон оказался у сияющего салона автомобиля. Ловко закрыв дверцу машины, Узваров сел за руль и, спустя пару минут, уже помогал ступить антиквару на тротуар. «Услужливый, собака, -зло подумал Петлевский, — Вышколил тебя Кобыла.»

В приемной депутата было неуютно. Посетители исчезли, лишь мордатый Батрак выносил из кабинета картонные коробки и связки папок. В углу стояли ящики с книгами. Кобыла задумчиво бродил по опустевшему кабинету и насвистывал печальный мотив. В руках он держал деловые бумаги и, быстро пробежав глазами, бросал их одну за другой в небольшой камин, устроенный в нише.

-А! Филимон, дружище! — депутат оживился при виде антиквара. -Это хорошо, что ты здесь. Замечательно!

-Петр Фомич, — осторожно молвил загнанный шарлатан. Он, искуссный шаромыжник, торговец совестью и мастер мимикрии еще никогда не был в таком отчаянном положении. — Еще два дня осталось… я не забыл!

-Да брось ты, -отмахнулся народный избранник. -Выбрось из головы… Ерунда это все, а стулья… ха-ха, — он засмеялся и положил руку Филимону на плечо, — Даже смешно получилось с этим жженым гарнитуром! А-ха-ха… графиня Харданян, говоришь??! Позапрошлый век? Э-хе-хе… и сваха задницу отбила! А-ха-ха!

Кобыла залился хриплым смехом и, не читая, бросил все бумаги в камин.
«Ого, брат, — приободрился Петлевский, — да тебе башню снесло напрочь.»

-Короче,- нардеп закашлялся и стал серьезным, — уезжаю я, Филька. А чтобы ты не дулся на меня, решил сувенир оставить. Картинку небольшую… да ты знаешь, о чем я — бегаешь за ней уже второй месяц… исхудал. Мне она не нужна больше, а тебе в самый раз. На, держи!

С этими словами Кобыла взял стоявшую у стены картину и поставил перед антикваром на дубовый стол. Это была она, желанная акварель «Голубые апельсины», предмет терзаний Филимона, источник роскоши и достатка. В целости и сохранности, словно вчера вышедшая из под кисти Ирины Хворостевич, она была прекрасна и свежа.

*

Луна — безмолвный шар, плыла светящимся сосудом над сизой головой антиквара. Тихо крадучись за Филимоном по кронам черных деревьев, она не отставала ни на шаг, перекатывалась по влажным кровлям, падала алмазным светом в весенние лужи. Картина тяготила руку. Петлевский устал: изнурительная охота за сокровищем его вымотала. Нервная система была расшатана и скрипела, словно старая повозка. Эта тяжесть была невыносима… Маэстро остановился посреди ночного сквера и поставил добычу на мокрую скамью. Бледный свет луны дрожал, рисовал неровные квадраты в черной пустоте аллей. Подняв голову вверх, Филимон присмотрелся к замершему кругу в бездонных небесах и с удивлением обнаружил, что луна тоже покрыта бледной апельсиновой коркой.

«Сплю я, что ли? -потрогал лицо Петлевский и слегка пошлепал ладонями по белым щекам. — Не иначе, сон!»

Однако, цитрусовый шар не исчез, а напротив — из его нежного тела стал расти светящийся нарыв. Набрав значительную величину, лунный отпрыск отделился в сторону сумрачного дома и поплыл по небосводу самостоятельным телом. Зрелище было настолько потрясающим, что мэтр Петлевский окаменел от ужаса, граничащего с восторгом. Он стоял с застывшым взором, а полный месяц, словно небесная амеба, продолжал медленно делиться и плодить новые спутники Земли. Нельзя сказать точно как долго длился этот астрономический хоровод — на черном ковре небосвода уже колыхалось пять новых лун, покрытых бирюзовой кожей, и неторопливо рождалось шестое супрематическое светило...

-Я обезумел. — прошептал печально Филимон. — Эта картина отобрала мой разум.

Тревожный озноб хватил антиквара. Под кожей ползли насекомые. В пальцах прыгали непослушные зверьки. Странная болезнь, давно гнетущая его незримо, выплеснулась теперь наружу. Животный испуг, словно оживший мертвец, крепко уцепился холодными когтями за внутренности мэтра. Подле каждого зловещего дерева, в каждом черном подъезде стояла недвижимая тень — усопшая старуха Цинцадзе… Схватив сверток, Филимон бежал. Улицы были пустынны и напоенны до крыш умопомрачительным озоном. «Нужно избавиться от картины! — шаги гулом отдавались в горячей голове Филимона. — Как же я сразу не понял… Кобыла решил меня подставить под мокрое дело… порву… или брошу в подворотне… Нет. Надо сжечь! Так всем будет лучше.»

Солнца алый диск восстал на горизонте, когда изможденный Петлевский вернулся на Ярославов Вал — в свою антикварную лавку. Сунув картину в деревянные руки ирокезского вождя, антиквар бросился к камину разводить огонь.
Трясясь как в лихорадке мошенник присел на диван. Огонь разгорался нехотя, камин чадил и изможденный антиквар уснул.


13. Эпилог.

*

Сон был подобен смерти: глубок, тяжел и без видений. Однако, очнувшись, Петлевский вдруг испытал странное облегчение. Как если бы нарыв, долго зреющий в его теле, лопнул и гной вытек наружу. Неясно почему, но возникло ощущение комфорта. Открыв глаза, Филимон обнаружил, что утро давно наступило и яркие весенние лучи упрямо лезут в затхлое помещение антикварного салона. Комната была озарена мягким светом, отраженным от многочисленных ваз, полированых кресел и африканских масок. Камин остыл. Первое, что увидел Филимон, был деревянный вождь: он, предок ирокезов, держал злосчастную картину перед антикваром так близко, что можно было детально рассмотреть великолепную технику живописи. Тончайшие мазки акварели, словно разноцветные ворсинки, сплетались с бархатной пастелью и порождали удивительную зрительную иллюзию: сцена, написанная полвека назад, ожила. Апельсины, на свету нежно-голубые, а в тени — цвета индиго, заблестели глянцевыми пупырышками, отражая цветущий мир за окном. Роскошный сад наполнился магической атмосферой, заиграл красками в складках шелкового платья. Фарфоровый сосуд в изящных руках женщины покрылся бисером воды.

Антиквар не мог поверить своим глазам и, как бы возвращая себя в действительность, протянул к картине руку, потрогал тонкое стекло, постучал по нему ногтем. Напрасно. Акварель наливалась жизнью неотвратимо. Прозрачные лессировки порождали незримую вибрацию пространств: красивая женщина, несущая кувшин, словно проснувшись, поплыла по шероховатой бумаге в правый угол полотна, где был изображен маленький мальчик. В белоснежной рубашечке и шортах пятилетний малыш стоял на зеленой траве. У его ног лежал мяч. Разноцветный мир вокруг мальчишки трепетал яркими красками, небесной лазурью и солнечными бликами. Алые губы атласной женщины были чувственны и притягательны. Тонкая скатерть колыхала на себе небесные плоды, как море колышет суда.

И тут Филимон прозрел. Его прежняя жизнь, разодранная на клочья, разбитая на куски, уже была не интересна. Он знал одно: вот его новая жизнь — кружевная женщина с сосудом холодного молока и мальчик. Маленький озорной пацан, которого он носит в себе долгие годы...

Словно сомнамбула, пошатываясь, антиквар двинулся к выходу. Не глядя по сторонам, пересек улицу и вошел в аптеку напротив. Ступил вовнутрь. Случайно глянув в широкую витрину, Петлевский вновь увидел седого мужчину из трюмо Алины Чагиной… Полки пошатнулись… посыпались лекарства… Кафельный пол ударил в лицо...

-Бог ты мой! Филимон, не пугай меня! Да как же так… — причитала над антикваром атласная женщина из волшебной картины. Теперь она стояла на коленях над обмякшим телом и вместо фарфорового кувшина держала в пальцах вонючую ватку. По румяным щекам аптекарши катились крупные слезы. Алые губы дрожали. На нежном затылке женщины прыгали завитые кучеряшки.

-Я это..., -простонал Петлевский, — мальчика принес. Нашего мальчика. Сашкой назовем.

Аптекарша горько заплакала и прижала седую голову антиквара к мягкой груди. Случайный прохожий, заглянувший в аптеку, извинился и пошел испуганно прочь. На полу валялся недовязаный свитер. И, как оказалось впоследствии, совершенно подошел Филимону по размеру. Идеально.

*

Вдалеке от Киева, на Закарпатье, подсобник Витька сидел на душной кухне и излагал супруге историю своих похождений:
-Прикинь, Нинка,- обращался Витя к черноглазой женщине,- Шеф, как увидел эту картину, сразу сознанием пошатнулся. Женился, идиот.

-Да ну?!- пыхтела жена.- А что с Йонасом? Ты где его потерял?

-Потерял? — Витька усердно орудовал руками в кастрюле. — Да Йончик вынул счастливый билет: патрон как женился, сразу к своей аптекарше переехал жить. А Йонаса назначил директором салона. Сбылась мечта мастера-маньяка. Братуха там такой реставрационный цех в подвале сотворил — очередь из олигархов на год вперед выстроилась. Брателло им теперь барахло древнее восстанавливает… кстати, Нинка, нехилую капусту за рухлядь в столице платят. Чудаки эти миллионеры, ей-Богу.

-Да уж, упало ему счастье, как слепой курице зерно, — покачала Нинка головой.

Она внимательно слушала, пыхтела и рукавом утирала пот со лба: среди лета, в жару, елозить горячим утюгом — это Вам не шутка. Утюгом Нинка махала не спроста: на гладильной доске стояло пластмассовое ведро, наполненное пожмаканными купюрами. Денежные знаки, скомканые и грязные, Витька привез в большом количестве из Киева, где был «правой рукой известного апологета дизайна и ветерана отечественного искусства».

-Ох, Витюша, нахватался ты умных слов в столице, — Нинка пожирала глазами довольного Витьку. — Эстет. Апологет. Дизайн...

-Не только слов...,- Витя на минуту оторвался от кастрюли с пахучим варевом. Вынув одну руку, он слизнул с пальца зеленую суспензию, поморщился и принялся дальше мять руками содержимое кастрюли. — Я, Ниночка, дар в себе открыл. Целительский.

-Ого! — Нинка выравнивала купюру утюгом и складывала в аккуратную стопочку не столе. Всего разноцветных стопочек было семь: деньги тщательно сортировались согласно достоинства.

-Да… вот рецепт изобрел, людям буду помогать..., -Витя покрошил в кастрюлю какой то подозрительный предмет.- Жену столичного мера вылечил. С первого раза. И наповал.

-Ну-ну, — женщина перестала гладить и черные глаза пригвоздили Витьку к стулу. Рука крепко сжала утюг.- Ты это… Силу свою целительскую на чужих жен не расплескивай! А то я хребет твой лекарский быстро перешибу! Не посмотрю, что у нас дети общие, знахарь хренов.

Общие дети в количестве одного ребенка именовались Петькой. Теперь Петька сидел на кухонной лавке, сосал леденец и внимательно разглядывал картину, висевшую на стене. Странную картину: с женщиной, мальчиком и голубыми плодами. Он сидел словно завороженный, созерцал этот новый неведомый мир, привезенный папой из большого города и ничто не могло оторвать его взгляда от волшебной живописи.

-Петька, чего уставился на стену, как баран на новые ворота?!- кричала ему откуда то издалека мамаша, — тащи второе ведро с деньгами! Да поторопись же!

Ни подсобник-Витька, ни его супруга Нинка даже не подозревали, что спустя сорок лет этот маленький мальчик в грязных носках станет известен всему миру, благодаря поразительному открытию, навсегда изменившему действительность. Они не знали, что гипотеза Рыбалко, выдвинутая академиком Петром Викторовичем, их единственным сыном, получит всестороннее научное подтверждение и полностью опровергнет общую теорию относительности великого Энштейна.

Почему?
Да потому что не всегда свинья крупнее апельсина. Бывают редкие, но приятные исключения.