Чхеидзе Заза : Прежде чем никогда -2

После четвертой приконченной бутылки, облаченный в белое официант сказал, что водка закончилась. Алексей Сильвестрович весело жестикулировал под местную безумную попсу, трепля компаньона по плечу, — стадия зародившейся дружбы давала ему право на такую фамильярность. Пытаясь привстать, он вроде бы сильно икнул, отчего дрюкнулся на место, а потом выпалил:
- Ба! Домодельный биер аперитив! Чтоб нам уйти, вот чего, собственно, хотят эти люди!
Доставленное к столу за счет заведения пиво «Толстый фраер» пахло жженым ячменем. От ожидаемого пития этого красно-бурого пойла, Лохума авансом мутило. Сдув пену, и насилу отхлебнув презент, он пытался составить необходимую фразу, чтобы попросить принести счет. Разнообразные слова с неимоверной быстротой прокатывались в его голове, будто кости азартной игры, при которой нужное число так и не садилось. Старче обнюхивал поверхность бокала,- по-видимому, от глубоко разочарования, что «Путинка» отсутствовала.
-Как там в твоих стихах: «Я в чужой стране совсем один, Биё дар барум, барум бишин»,- Почти пропел он,- Нас перепеленают белой тканью и пилигримы отпоют наш закат.
Затем по верхней части ног Лохума неожиданно прокатилась волна расслабляющего тепла, которая потом зацепила и часть шеи. Для того чтобы сосредоточиться, он прикусил нижнюю губу, а официант почему-то стал махать перед его лицом журналом меню. Какая-то странная усталость погрузила его в мягкое оцепенение,- будто лежал он в теплой солоноватой воде Яшилькульского озера…
Понемногу отступивший прилив отрадных чувствований сменило ощущение сильнейшего страха. Лохум зрел образ одиннадцатиликого исполина Авалокитешвары в мужском обличии. Взметнувшись и спрятавшись в складке оленьей шкуры свисающей с его плеча, наблюдал он картину, объемом фолио c сотни тысяч листов ватмана. Это был похожий на срисованный с высоты птичьего полета обширный разноцветный атлас, занимавший почти все зрительное пространство. Различались на нем все истоптанные дороги, где диким фраером путешествовал он на попутных трайлерах и товарных поездах, терпя неудобства и лишения, нередко ночуя под открытым небом и довольствуясь случайными заработками. Просмотрел также один за другим, пейзажи всех городов в которые вступал он как бродячий фокусник и пил ровно столько скотча, насколько хватало «зеленых дукатов», гуляя и веселясь со сволочными инглизами, которые, позже вздев руку, заявили ему: «Пиздуй туда, откуда пришел, урлак!».
Часть странной панорамы представляла собой, что-то типа видового окна с расположенной в нем пространственной моделью, какого-то нового причерноморского города. Разрезы сечений разнообразных моделей спортивных комплексов, стадионов, жилых домов, размещались в специальном порядке и были отображены со всеми требуемыми для чертежа тонкостями. На переднем плане неведомый автор сумел выразить рабочие участки морского порта, сложные и многочисленные формы площадей и дорог с разными типами штриховки. Впадающие в море извилистые ленты рек, с то и дело опухающими озерами стлались сквозь ведущие к югу, подбеленные горные хребты. Десять лет проведенные на чужбине были здесь одним мгновеньем.

Вслед затем, он стал отрываться от исполина, и наконец, птичьим криком залетел в ушную раковину его синего лика по имени Ваджрапани, где внимал шепот многих мыслей: «Мой названный брат Мухаммед имел слугу Файзуллоха* который, обрезая ножницами ногти его ног, учинил порез. Разгневавшись, пророк сказал согрешившему слуге, что его сын увлечет за собой легковерных, и они станут теснить соседние народы. Но чтобы не иметь наследника, преданный малый твердо решил принять обет безбрачия. Вскоре за мужской уд его ужалила фаланга и для исцеления, яд должны были вытянуть, чьи либо уста. Не желая умирать, он согласился, чтобы привели сильно состарившуюся, доступную женщину, что и было сделано. Восьмидесятилетняя бывшая блудница спасла ему жизнь, а проснувшись утром, Файзуллох увидел, что рядом нежилась юная персиянка Наргиз. Таково могущество замысла, и так от ядовитого семени вошел в мир продолжатель его рода Таджи-Мухиддин. Теперь на иной земле многие из его сынов приближают к себе дочерей чужеродных водоносов и козопасов, чем поднимают их до своего величия и сияния. Прояви послушание и после первого мухаррама 1436 года по календарю Хиджры, увидишь чудные зрелища больших состязаний, и каждые последующие будут намного удивительнее предыдущих. Ты увенчан нимбом призвания сплотить этот рассеянный ремесленный народ, и повести его на землю окруженного морями, чтоб возвести идею Таджи на недосягаемые прежде высоты духа. Это часть переданной тебе великой тайны моим названым братом...»
* * *
Алексей Сильвестрович, конечно же, лег весьма поздно и как всегда ранним утром был уже на ногах. Лицо его сейчас было похоже на бездушную маску, сделанную из кожи какого- то морского животного, на которой живыми оставались лишь борода и брови. Лучшим средством для исцеления была бы продолжительная пропарка в бане и горячая уха с пивом или чем ни будь покрепче. Но так как было только девять, и к нему вскоре был назначен больной, приходилось перебиваться дремой за письменным столом. Для чтения историй болезни и царапанья рецептов не было сил. Он был уверен, что не похмелившегося, в течение дня его будут сопровождать меланхолия и апатия.
Конечно же, опытный доктор безошибочно распознавал мнимых больных, выпрашивающих рецепт на синтетический патент опиатов, но для проформы давал возможность им высказаться. Прибывший же наглец заставил его слететь с катушек, зарядив с самого порога: «Доктор, мне нужен рецепт на реагенты « Бентли W-18 » и я готов заплатить… больше обычного » — и, конечно же, под сопровождение матового потока был выставлен вон. Обычно такое грубое противодействие встречала неопрятного вида хлять, что вымаливала производные типа: пиперидил, бихромат калия в ледянке, сульфонамид, хлорфенил… Но нередко со схожей просьбой (снарядить коня в шоколаде), перед ним представали знаменитые, обеспеченные, тактичные клиенты, одетые в соответствии со стандартами высшего общества начала двадцать первого века.
* * *
Еще не отошедший от перепуга, Лохум ощутил будто, приютился он возле старого завалившегося кяриза у подножия голой, печальной Сулеймановой горы. Тишину от времени до времени нарушали октавы ишачьего крика, карканья вороны, доносившегося издалека лая собаки. Грезилось ему будто старый друг, гнедой мул Азмодан тычет его в плечо своей холодной мордой, намереваясь ухватить зубами.
В таком настроении он проснулся и увидел, что лежит, как блоха на царской ляжке, посередине массивной дубовой кровати, поверх жаккардового кружевного покрывала. В просторном помещении никого не было. На выкрашенных, темно-синим стенах красовались, покрытые лаком портреты с надписями Гиппократ, Авиценна, Пирогов, Павлов, Бехтерев. Потолок был пробит пулями. Для глаза мастерового человека здесь был непочатый край ремонтной работы.
За стеной кто- то громко отхаркнувшись, спустил унитазную воду. Только Лохум успел достать китайский ZTE начав просматривать вошедшие за вчера звонки, как в комнату вошел одетый в серый бархатный лапсердак Алексей Сильвестрович. Он почёсывал пальцами бороду цвета кирпича и находился в прекрасном расположении духа.
— Это же надо, до обеда проспал. Плакал и Усмана-бабу какого-то кликал. У меня уже возникло сомнение, не болен ли ты парень?
* * *
Проживал и врачевал Алексей Сильвестрович на верхнем 3-ем этаже разделенного на несколько семей, кирпичного Викторианского дома №-ской улицы. В эти бурные и неустойчивые времена его домашний офис стал прибежищем и защитой аферистов и интриганов всех мастей. Если при многочисленности гостей, давно перешедший полувековой рубеж хозяин вдруг кого-то не узнавал, то, не винил свой ум уставший, поддерживая с ними гламурно-чекистский нейтралитет. Несмотря на то, что для многих визитеров шикарные одежды были лишь прикрытием от внешних подозрений, каждодневное наблюдение этого общества придавало Алексею Сильвестровичу бодрость и ощущение собственной значимости.
Появлялись тут, словно имели дела международной важности, потерявшие должности опальные чиновники, квалифицированные мошенники, перебежчики в оппозиционные партии, всегда готовые продать исповедуемые идеи за сумму намного меньшую, чем тридцать сребреников. Наведывались сюда и степенного вида задиры, конспирирующиеся заговорщики, расстриженные за политизированность священники, примкнувшие к бостонской секте больные попы и дьяки,- сделавшие на халяву дорогостоящие операции, излечившиеся, раскаявшиеся и вернувшиеся.
Однажды в квартиру ворвались даже чеченские бандиты. Дико крича и размахивая короткими автоматами, они пустили вверх пару упреждающих очередей. Но будучи правоверными мусульманами, а не дерьмовыми ваххабитами, увидев, что никаких ценностей, кроме походного престола, мощевика, дароносицы и серебряного креста здесь не было, в смущении удалились, почтительно оставив все в руках митрополита.
Через пару месяцев всегдашним боковиком Алексея Сильвестровича был и Лохум. С искусством хугляра и изяществом ювелира, фрикционной штукатуркой светлых тонов, он зрительно расширил здесь несколько комнат и столовую, а потолки в большей части дома облицевал каштановым деревом. Увеличить жизненное пространство посредством удлиннения балкона, ни за какие посулы, не разрешил сосед — ветеран ВОВ, так что пришлось сосредоточиться на улучшении внутренних пределов. Посоветовав Алексею Сильвестровичу использовать возможность поднять пригодную для житья мансарду, Лохум приступил к ее чертежному проектированию.
( см.* Файзуллох — подарок аллаха)
Конец 2-ой части