Ирма : Танец тарантулов

Одно тело на двоих – это больше чем любовь.
- Этот мир соткан из боли – внушали нам с детства. Мы слишком быстро взрослели, тянулись ввысь, расходились вширь. Становились мудрее и циничней. Щелкали как орешки уравнения и сложнейшие логические задачи. Разгадывали ребусы и шарады. С легкостью обыгрывали прославленных шахматистов. Разоряли владельцев казино и маститых биржевых игроков.
- Одна голова хорошо, а две лучше, — говорили о нас.
Я смотрела вперед, он чаще назад. Когда я еще была на середине фильма, он видел десятый сон. Я засыпала на рассвете, он уже подкуривал первую сигарету. Я заслушивала до царапин пластинку, для него это было слишком громко. И еще он ненавидел танцевать.
- Как ты можешь так издеваться над телом?
- Я танцую, когда мне особенно грустно.
Грустили мы тоже по-разному. Едва поспевая за моими поворотами и прыжками, с силой тащил в другой конец комнаты, чтобы объяснить, насколько глубока бывает печаль. В такие моменты я почти презирала его. Ему не хватало сигарет, вина и ярких впечатлений. Пьянел он быстрее меня. Мечтал запредельней. Смеялся заливистей. Наверное, оттого, что был счастливей, беспечней и моложе. В свои двадцать три я чувствовала себя старухой, неудачницей, уродиной; он наоборот был неотразим, полон свежих сил и новых идей.
Ему нравились женщины, совсем непохожие на меня. Он без стеснения приводил их в дом, поил горьким мате и жгучей текилой. Усыплял бдительность рассказами о других вселенных, читал Бодлера, включал Пи-Орриджа. А потом любил так жестоко, грубо и по-особенному жадно, что даже мне это казалось перебором. Их лица искаженные страстью и болью, тела стянутые веревками. Абсолютная покорность. Эти бедные маленькие девочки разбавляли кричащей наготой скудную обстановку интерьера. Вносили особую пикантность в наши с ним и без того странные отношения. Возносили его самооценку до шпилей небоскребов. Расшатывали все табуретки, на которых стояла я. Каждая из них могла подтолкнуть меня к прыжку, и с любой из них можно было делать все что угодно. Прогнать и с тем же радушием принять. Надавать пощечин, запереть под замок, часами забавляться, а потом неделями не поднимать телефон. Я думала низом, а не верхом и оттого мне жилось легче. Он сам выбирал для меня мальчиков. Неподдельно радовался новым открытиям. Все что выходит за рамки – вызывает нездоровый интерес и зависимость. Мы крепко сидели на этом наркотике. Готовы были выцарапать друг другу глаза, стоило пропустить дозу. Бросались проклятьями и упреками в тяжкие минуты похмелья. Мы не играли на равных, каждый гнул свою линию и был прав. К своему несчастью, из нас двоих я любила больше.

- Ты все, что есть в моем сердце – бессовестно врал он. И погружался в чужую надушенную плоть, забывая обо мне, хотя я всегда была рядом.
- Танец тарантулов, — так называла я нашу с ним схватку, склоняя к своим ногам очередную заблудшую овечку. Зная наперед, что чертова страсть приведет в дурдом или на кладбище. Мечтала заболеть неизлечимой безнадежной болезнью, попасть под машину, разбиться на самолете или отравиться суррогатным бренди. Но он пристально следил за мной. Предугадывал все бури, опутывал с головы до пят ремнем безопасности. Качал будто сломанное запястье проснувшихся чудовищ.
- Мы крепко связаны, всегда помни об этом, детка, — говорил он, и, казалось, еще сильнее приставал к коже. Он был моей кровью, слюной, потом, слезами. Всем, что обычно прячет стеснительное тело.

Потом мы все-таки записались на прием к тому, кто знает, где нужно отсечь лишнее. Это было самое выстраданное. Самое разумное решение. Наркоз был глубже всех моих чувств. Мы проснулись каждый в своей палате. Стоя перед зеркалом, я ощупывала себя. Это была я и не я. Шрамы, швы, бинты, шероховатости исчезнут через пару месяцев. Руки, вполне себе красивые женские руки – тонкие кисти и запястья. Нежная грудь. Только моя грудь. Длинные ноги. Плоский подтянутый живот. Еще не раскрытая до конца женственность. Моя сила. Власть. Право выбора. Я больше не живу ради кого-то и потому могу любить себя безраздельно. Взаимно. С полной отдачей.

Иногда я встречаю его на площади или в баре, мы делаем вид, что незнакомы. Он окидывает меня оценивающим взглядом и наклоняется чуть ближе к своей подружке, что-то шепчет ей на ухо. Ему нравится сравнивать, фантазировать, представлять. Уверена, он еще помнит, как я кричу, подгибаю пальцы ног, прокусываю до крови губы. В самые сладкие моменты никогда не закрываю глаза. Он знает обо мне так много, но не может понять главного. Кто из нас двоих притворялся, и чью часть сердца разрывало от боли в тот день, когда мы легли под скальпель хирурга? Знаю ли я ответ на этот вопрос? Наверное, нет.