Диарей : Марыська, чернобровушка моя

Марыся проснулась и, зачерпнув ковшом холодной воды из чана, посмотрела в окно. Вдалеке, возле старого березняка возились солдаты. Мимо них напыщенно расхаживал русский унтер-офицер и искусно бранился.

Приложив ладонь ко лбу и прищурившись, Марыська разглядела, что скорее всего солдаты собирают березовый сок. Один из них будто бы ощутил взгляд юной девушки и обернулся. Задернув занавеску, Марыся переоделась и вышла в сени.

На улице в лицо ей дунул свежий мартовский воздух. Сделав несколько шагов по сырой, ещё не согретой скупым весенним солнцем земле, она увидела, как из соседнего дома выходили солдаты. После в дверях показался и сам хозяин дома – дед Зянон.

Увидев печальные глаза дедушки, Марыська погрустнела. Солдаты же смотрели на ее прекрасный стан, но Марыська не замечала взглядов этих пришлых оруженосцев.

Дождавшись, пока взвод уйдет в расположение военного лагеря, она отворила калитку и подбежала к дедушке.
- Что они хотели, дедушка? – волнительно спросила девушка. Дедушка тяжело вздохнул и, вытерев пот с бледного лба, поникшим голосом ответил:
- Вацлава искали… — Марыська ничего не сказала. Вероятно, юного бунтаря уже просто не было в живых и теребить раны старого человека было явно кощунственно. Вернувшись в дом, Марыська посмотрела на запыленную икону в углу и прошептала: «Костусь, ты ведь тоже где-то там»…
Закрыв лицо ладонями, она расплакалась.

***
Иван сидел на гнилом пне и с серьезным лицом чистил свое ружье, как вдруг взъерошенный унтер-офицер, галопом бежавший по весенней грязи завопил на весь гарнизон «депеша из Виленского военного округа!». Тут же все солдаты как один встали в строй, восприняв слова командующего как приказ. Остановившись перед шеренгой, офицер снял мятое кепи и сперва отдышался. Облокотившись на большую деревянную бочку с водой, он громким голосом произнес:
- Радуемся, друзья! Почтенный граф Николай Муравьев сообщил о поимке Калиновского! – Расплывшись в улыбке, унтер-офицер радостно вскрикнул. – Восстанию конец! Польша и Литва вновь наши!
Услышав радостные вести, солдаты принялись о чем-то между собой перешептываться.

- Фельдфебель Гуденов, разрешите обратиться? – робко произнес рядовой Игнат. Не дождавшись утвердительного ответа от Ивана, он продолжил. — Неужели конец этой бойне наступит всей?

Иван, будучи опытным военным, знал, что смерть Калиновского конечно же, положит конец независимой Польше, но скорее всего в Северо-Западном крае ещё долгое время будет неспокойно.

Будучи совсем молодым и не прослужив в армии ещё и года, рекрут Игнат надеялся, что для него это будет первая и последняя война и Александр Второй не втянется в военные авантюры, подражая своему отцу.

Бывалый Иван в ответ просто кивнул головой. Закинув ружье на плечо, он отправился пешком к деревне, расстегнув тяжелый и изрядно испачканный в грязи мундир. Тем временем солдаты с молчаливого позволения командования занялись организацией будущего пира.

***
Подойдя к Марыськиной хате и распахнув сломанную калитку, Иван три раза стукнул кулаком по ветхой деревянной двери. Отворив, Марыська впустила в дом солдата.

Иван наклонился к ней и поцеловал в смуглую щеку. Она же обеими руками обняла его за шею и что-то нежно прошептала. Словно кошка, она головой коснулась его грубой щетины и закрыла глаза. Он же гладил ее по длинным и слегка вьющимся черным как смоль волосам.

- Ты где был так долго? – спросила она томным голосом и, откинув голову назад, посмотрела на заправленную кровать.
- Да со своими был, дела там ратные были у нас… — Он взял Марыську на руки и, сделав несколько шагов, положил на перину.
- Мой ты солдат имперской гвардии… — сладострастно произнесла девушка, и как только грубые руки Ивана прикоснулись к ее юному телу, она блаженно застонала. Он же, взбудораженный ее речами принялся грубо снимать с нее простые крестьянские одеяния. Вскоре их обнаженные тела переплелись в любовном танце и, забыв про польское восстание, вешателя Муравьева и восторженные речи царя Александра Второго, они предались грешным утехам втайне от всех.

Дед Зянон же, заприметив русского солдата, вошедшего в дом к Марыське, сидел у окна и прислушивался к странным звукам, доносившимся из покосившейся и оттого выглядевшей нежилой хаты. Затаив злобу на Марыську, он намереился доложить о неподобающим поведении Ивана унтер-офицеру. Тем более, он был одним из немногих, кто знал о том, кто такая Марыся и что можно сказать командованию, чтобы Ивана наказали свои же.
После отменного блуда с русским солдатом, кареокая Марыська лежала на плече у Ивана и ладонью гладила его могучую грудь.

- А у тебя есть там… — Она задумалась и продолжила. – Там, откуда ты пришел сюда, у тебя есть любимая?
Иван зажмурился, вспоминая родную Саратовскую землю и дочь богатого помещика Глашу, о которой, будучи юношей, он мечтал, и которая была для него такой же недосягаемой, как Париж, Константинополь и другие диковинные и неведомые ему города. Он мечтал, что когда-нибудь научится грамоте и напишет Глаше большое и красивое письмо. Но после рекрутского набора и жаркого Крыма все светлые мечтания смешались в одну кашу с кровавыми буднями и вечным страхом быть либо убитым, либо стать юродивым на всю оставшуюся жизнь.

- Там у меня уже наверное никого нет… — после минуты томных раздумий произнес Иван.
- Это ты значит со мною первою вот так вот делаешь? – спросила она, рассматривая тусклую икону. Сердечко ее при каждом взгляде на икону начинало колотиться все быстрее и быстрее. В такие мгновения успокаивал ее лишь мощный стан Ивана.

Иван, услышав подобный вопрос, нахмурился и ничего не ответил. Он повернулся головой к окну. В лучах солнца и лицо его казалось помятым, усталым и каким-то беззащитным.

Где-то вдали доносились радостные крики, а солдаты начали запев строевой песни.
- У вас сегодня праздник, что ли какой-то? — Вторым вопросом Марыська решила сменить тему.
- Калиновского словили… — произнес он, сомкнув глаза. Марыська, услышав запретную фамилию руководителя польского восстания, побледнела. Решивший вздремнуть Иван не заметил этого внезапного изменения состояния своей новоявленной возлюбленной.

- Кого?.. – подавленным голосом произнесла Марыська. – Кого словили?
- Яську, спадара з-пад Вильни, черт бы его побрал, — язвительно произнес Иван и зевнул.
По щеке Марыськи покатилась слеза. Она представила его, своего Кастуся. Невысокого, всегда с серьезным взором боевого и бровастого мальчишку с идеями о спасении всего мира. Как же это он один смог противостоять всем эти могучим Иванам с их лейб-гвардиями, мортирами и нарезными ружьями? Где же он сейчас? Вероятно в темнице в городе Вильно, а генерал-губернатор Муравьев жрет водку в окружении высшего имперского командования и кривой подписью приговаривает всех их к смерти.

«Вешатели» произнесла она шепотом. Едва сдерживая себя от накатывающих, словно штормовые волны, всхлипов, она представила своего Костуся, такого мрачного, но отнюдь не сломленного. До этого момента она думала, что ее Костя уже умер или прячется где-нибудь в Европе, вдали от этого самоуправного царизма.

«Я ведь тоже почти Калиновская» подумала она и отвернулась от Ивана. Тот уже уснул.

«Где-то за печкой лежит топор» подумала она, не осознавая, что хочет совершить убийство. Но сию же секунду в дверь постучали. Иван вскочил, Марыська жестом ему указала на печь, за которую следовало спрятаться от незваного гостя. Накинув на себя платье, Марыська подошла к входу и, отворив дверь – удивилась. Это был всего лишь почтальон. Он протянул пожелтевший бумажный сверток, попрощался и пошел куда-то дальше, надев через плечо толстую кожаную сумку.

«Из Вильно» прошептала Марыська. Неужели… Забыв про Ивана, она развернула письмо и, прочитав первые четыре строчки стихотворения, разрыдалась.

Иван не умел читать. Он встал перед Марыськой и, подождав, когда пройдет первая волна ее истерики, спросил:
- Что там такое Марыся?
В это же самое мгновение в хату вломился отряд из пяти русских солдат и унтер-офицера Шмидта.
Ехидным голосом с прусским акцентом офицер произнес:
- Фельдфебель Иван Гуденов, вы подозревайтесь пособничестве польским разбойным бандам! – после этой фразы один из солдат ударил Ивана прикладом между лопаток и он упал. Марыська закричала и отпрыгнула в сторону.
- Шо с ней делать то? – крикнул солдат, въевшись глазами в ее красивое тело.
- Отбой, пускай остается здесь, – приказал офицер. И, взяв под руки Ивана, они покинули дом. Возжелавший тело Марыськи солдат, перед тем как выйти, обернулся и обнажил гнилые черные зубы в злобной улыбке. Марыське сейчас показалось, что он один среди всех знает, что с ними всеми потом будет.

«Она невеста Калиновского…» слышалось с улицы. Закрывая дверь, перепуганная Марыся заметила злобный взгляд деда Зянона. А где-то там, вдалеке, в густом березняке, солдаты стреляли в воздух из ружей, что-то кричали, а местные жители спешно запирали свои хаты и прятали детей. Вскоре на улице не осталось никого, кроме расползшегося по огромной площади гарнизона.

Подождав пока стемнеет, Марыся закуталась в темные одеяния и, открыв дверь, пошла между хаток с едва мерцающим в них светом. Возле порога соседнего дома она увидела валяющегося в грязи пьяного гренадера. Тот что-то нечленораздельное бормотал себе под нос. Словно призраки, мимо нее, хлюпая сапогами, прошли двое обнявшихся солдат. Вероятно, в поисках потерянного соратника.

Добравшись до православной церкви, она отворила тяжелые двери и зашла внутрь прохладного помещения. Опершись на алтарь, стоял пьяный батюшка Филарет и держал в одной руке бутыль с брагой.
- Чего надо, дочь? – спросил он.
- Исповедаться хочу. Иначе беда мне будет… — покорно сказала Марыська и подошла к батюшке. Хлебнув браги, тот взял ее за руку и приготовился слушать, томно вздохнув.
- Во грехе я батюшка, моему жениху бунтарю изменила с солдатом русским Иваном… А Костусь то мой в темнице на землинушке Великолитовской, ждет, что я приду, а я в очи его смотреть не могу, бес это меня попутал….
Священник, помутненным разумом сообразив, о ком речь, спонтанно перебил говорящую Марыську.
- Что ты сказала? Калиновский? Тот самый богохульник и бунтарь!?- Марыська в ответ на резкий возглас священника вскинула голову и поняла, что сейчас случится что-то плохое.
Священник с размаху ударил бутылкой по голове Марыську, от чего та распласталась по холодному глиняному полу церкви.
- Ну ты тварь! На Великую Россию посметь со своим Калиновским! – зло прошипел священник и встав на четвереньки, принялся срывать с девушки одежду. – Сука этакая, что творит! Курва польская!

Руками Марыська пыталась отбиться от грузного ставленника православной церкви, но из-за удара голова жутко кружилось и ей на мгновение показалось, что у нее то пропадает, то вновь появляется зрение.

Извиваясь всем телом по полу, она ощущала, как под ней растеклась липкая лужа крови, а длинные темные волосы слиплись. Как только священник сорвал с нее платье, она закричала. Крик ее эхом разнесся по церкви, но никого вокруг не было. Разозлившись пуще прежнего, батюшка Филарет закасал рукава и поднявшись, принялся ногами дубасить по нежному телу полуобнаженной девушки.

- Что не доделает русский штык… — говорил, готовясь к очередной порции ударов, — Доделает русская школа, тварь!
- Подстилка ты этакая, черт бы тебя побрал! – кричал батюшка и принялся с силой наносить удары прямо в промежность девушке. Она кричала и, скукожившись в позе эмбриона пыталась защититься от взбесившегося служителя церкви.
- Шалавень ты чертова! – крикнул священник и, схватив ее за волосы с силой ударил об колено, оставив кровавое пятно на рясе.
«Марыська чарнаброва, галубка мая» повторяла девушка про себя, ощущая как что-то подобное на исцеление снисходит на ее тело.
Когда у Марыськи иссякли силы к сопротивлению, а боль от ударов и кровоточащая голова смешались в единый громадный водоворот затягивающий черной дыры, она расслабилась и отдала свое тело и душу судьбе. Довольный батюшка, завидев ее покорность, аккуратно раздвинул ее ноги, усыпанные гематомами. Слегка вытерев рясой от крови промежность, он сопя пододвинул ее к себе.

- Вот теперь совсем другое дело! – довольно произнес он и опустился своим грузным телом на Марыську.
Она же практически ничего не ощущала. Лишь только то, что где-то там Костусь, быть может, в темнице думает о ней.