Rupatt : Новобранец

Всё вокруг увлеченно, как будто со знанием дела, выплясывает разрушение. Мелкие голубоватые язычки пламени танцуют свою партию на приборной панели, заставляя пластик пузыриться и заполнять ходовую рубку едким белым дымом. Кругом треск и грохот. Крепления деталей не выдерживают. Винты, болты, гайки, заклепки — тысячи раз проверенные на перегрузки конструкции не в состоянии справиться с приложенной к ним силой. Отрывает шляпки, срывает резьбы. Мелкие металлические осколки, как стая диких тропических пчел, до крови жалят лицо и кисти рук, не спрятанные в одежду. Жадно впиваются в голую, ни чем не защищенную, кожу, оставаясь там. Стекло, керамика — все покрыто трещинами, пол завален кусками такой бесполезной теперь электроники. Господи, как же мало кислорода.

Это его первый полет. Еще никогда он не был так далеко от земной поверхности.

Он даже не знал толком как называется та штуковина, на которой он летит…падает? В том месте, где его готовили, говорили, что это проверенная модель. Уже ни одна сотня людей, только в этом Центре, смогла исследовать на ней самые удаленные точки вселенной. Он лично видел, как кто-то из ребят покидал на таких земную атмосферу. Лично видел, как они возвращались. Полеты изрядно выматывали, от чего казалось, что это какой-то стационар с хронически больными. Худые, бледные, совсем не похожие на всяких там Гагариных и Армстронгов, совсем не такие космонавты как в зомбаторе. У всех глаза, точно стеклянные шарики, в которые накачали дыма и запаяли намертво.

Вернувшиеся рассказывали огромное множество историй, спешили поделиться полученными знаниями. Всем было что рассказать. Вселенная бесконечна и завалена тайнами, как основание новогодней елки завалено подарками в доме с избалованным ребенком.

Он не мог толком вспомнить, где его готовили к полету. Центру приходилось постоянно переезжать и придумывать разного рода прикрытия. Правительство не сильно-то жаловало такую серьезную организацию. Хоть все и прекрасно понимали, что эта борьба не имела смысла – человек всегда тянулся к знаниям, к тому же, много кто из господ в тайне проявлял интерес к полетам, но верхам необходимо было создавать видимость этой борьбы.

Он не мог вспомнить, были ли у него в Центре друзья. Наиболее опытные были там постоянно, молодняк сменялся регулярно. Кто-то бросал обучение, кого-то не переставали ждать из экспедиции. Но, не то, что имена, лица-то всплывали в памяти с трудом.

В Центре они учились на макетах. Настоящие корабли, в большинстве своем, состояли из каких-то сложно синтезированных веществ. Ни что из органики не могло обладать необходимыми свойствами. Судно было обязано доставить исследователя за пределы орбиты максимально быстро, обладать необходимой маневренностью и позволять полету быть длительным. Учебные же кораблики были состряпаны из дерева и железа, естественно, ни о каких космических одиссеях тут говорить не приходилось. Детали для них изготавливали сами. Рядом всегда был кто-то с опытом, всегда кто-то мог подсказать как надо.

Ни кто и ни когда не знал, от куда в Центре появляются настоящие космические корабли. Да и какая была разница? Как дети радовались.

Они, словно муравьи, стаскивали в Центр все из домов и квартир. Все, что могло принести хоть какую-то пользу. Он вспомнил, как сначала его мать постоянно рыдала. Вспомнил, как она в прихожей падала на колени, и ее тонкие женские пальцы, что было силы, впивались в штанину его брюк. От такой старательности на ногах оставались синяки и царапины. Все о чем он мечтал в такие моменты – не пересечься с ней взглядом. Утыкаясь лицом в ноги, так, что он чувствовал, как от ее слез намокает ткань, и обхватив их крепко руками, мать громко причитала что-то невнятное и умоляла остаться. Но как можно!? Дверь в старой, выцветшей и прошеркавшейся местами до дыр, обивке из искусственной кожи щелкала автоматически закрывающимся замком за спиной. Он несся в Центр, перепрыгивая ступеньки в подъезде через две. Карманы набиты барахлом.

Вскоре мать перестала устраивать истерики. Не то смирилась, не то устала, а может и поняла всю важность и необходимость. За то он все чаще слышал тихий и быстрый шепот из ее комнаты. Она молилась. В карманах постоянно находил маленькие изображения святых. Его полеты ее сильно состарили. Будто ей тоже приходилось испытывать перегрузки от взлетов.

Господи, как же тут мало кислорода.

Яркие, периодически повторяющиеся, вспышки красных сигнальных ламп бьют по глазам. С потолка свисают змееподобные туши разорванных кабелей. Стекло, предназначенное для обзора, густо усеяно мелкими трещинами. Поэтому увидеть что-либо вокруг корабля не возможно. Есть ли поблизости кто-то еще? Он был уверен, что с небольшой разницей во времени около десятка таких же суденышек должны были начать упрямо бороться с гравитацией Земли, пытаясь доставить его коллег в открытый космос. Почему ни кто и ни когда не говорил, что, во время полета, связывался с остальными. Где тут вообще кнопка связи?

-Ты слышишь меня?! Слышишь!? Скажи хоть что-нибудь!

Голос буквально оглушил его. Он забегал взглядом по стенам, но так и не нашел источника звуков. Голос был повсюду, он был вокруг него.

- Да не молчи ты, ради Бога! – навзрыд умолял голос.

- Да, я вас слышу! – он закричал что было силы. – Что со мной? Что случилось?!

- Да ответь же ты мне! Пожалуйста, скажи хоть одно слово! – голос осекся в конце, превратившись в истеричный визг.

- Я падаю! Слышите!? Не знаю, как это произошло! Ответьте мне!

Ответа не последовало.

Его не слышат!? Куда тут вообще говорить!? Почему ни кто не говорил про связь с остальными!? Что это за голос? Он точно знал человека, обладавшего им, но ни как не мог вспомнить.

Господи, как же тут мало кислорода.

*********

Кричать. Так громко кричать, чтобы весь мир оглох. Сил совсем не осталось. Это продолжается уже второй час к ряду. Кричать. Вопить, как подстреленный зверь. Что еще можно сделать!? Вместо крика получается тихий стон. Сил нет совсем. Связки сорваны, от чего в горле больно першит. Грудь рывками высоко поднимается от тяжелого аритмичного дыхания. Будто это и не дыхание вовсе, а судорога. Глаза широко открыты, взгляд упирается в лампочку. Одинокая пародия солнца на потолке уродует его. Нелепый светящийся отросток. Сил не осталось даже моргнуть, чтобы защитить сетчатку от ожога. От этого все вокруг утопает в белизне. Белая бесконечность. Вокруг нет ни чего, ни что не ограничивает. Сидеть на кафеле прислонившись спиной к такому же на стене больше не холодно. Его больше нет вокруг. Ничего нет. Тишина закладывает уши. Нет ни единого звука. Можно услышать, как бьется твое сердце, но от чего-то его не слышно. Есть ли оно теперь там?

Веки быстро сомкнулись и разомкнулись. Десятая доля секунды, и белая бесконечность осыпалась, как разбитая витрина, оставляя на барабанной перепонке порезы от звона. Материнский инстинкт до сих пор не позволяет поверить в увиденное, она вообще ни когда в жизни не видела ни чего подобного.