Голем : Варенцов и Брусникина (ироническая зарисовка)

* * *
Над морем сгущались тучи.
Как и положено буревестнику, между тучами и морем – точнее, в стенах родного офиса – не находил себе места Шеф, региональный представитель одного из крупнейших российских холдингов:
– Копают, снова копают! Узнаю, кто настучал – живенько ласты склеит…
Шеф чуял бурю, а буря, затаившись, поджидала шефа.
Из Москвы нагрянул с проверкой финансовый директор Иван Сергеевич Варенцов.
Со времён той скверной истории с городничим свет не видывал настолько гадостных визитёров!
Представьте: отказался от угощения, а на предложение мзды рассмеялся прямо в изумлённые очи Шефа. Простучал двери-окна южного филиала, а вечером заперся с Забадеевым и вычерпал несчастного бухгалтера до дна черепной коробки.

– Ни в горы, ни к Марусе, ни в сауну… – бормотал Шеф. – Забыли, кем кормятся! Лизавета, отыщи мне Брусникину… нет, завтра поужинаем! И мохито, и цыганочку с выходом! Когда обещал? Настоящие мужчины, Лиза, обещают больше, чем делают. Ладно, не хнычь. После споём с тобой, Лизавета, хых. Спровадим выползка назад, на малую родину, и споём… э-э, потанцуем.

И заплясала круговерть поднятого со дна офисного планктона.

Она была прекрасна, как смертный грех.
Что может быть прекрасного в смертном грехе, спросите вы.
Запретность, что же ещё. Она была соткана из запретов.
Манила к себе, как забытый блюз.

Её красота – запрещённый приём,
Её красота – удар ниже пояса,
Но…

Но Варенцову было решительно некогда.
Муки творчества, брошенные на алтарь финансовой ревизии, меркнут, конечно, на фоне поэтического вдохновения или поиска незатёртых эпитетов. Тем не менее они, эти муки, требуют полной сосредоточенности, каковую Варенцов снискал, усевшись на скамейке под огромным платаном, вросшим в землю неподалёку от санаторного пляжа. Расстегнув ворот кремовой сорочки, отрешившись от пиджака, Варенцов изучал отчёт, близоруко сощурившись, матеря втихомолку ноутбук, непокорный Excel и разгильдяев-южан.

Как назло, стоило отчёту сняться с невидимых тормозов, как вдоль побережья бросились порывы ветра и заиграли листьями исписанного блокнота. Варенцов, игнорируя Божий промысел, продолжал барабанить по клавишам, но пала тень на схваченные скрепой страницы блокнота, и Бог создал женщину.
Склонясь к Варенцову, она сказала:
– Поздновато для трудового загара. Хотите кофе?

С вами – хоть крысиного яда, хотел сказать Варенцов, но онемел и обошёлся кивком.
Незнакомка продолжала, словно не замечая произведённого ею эффекта:
– Пойдёмте вместе, я очень замёрзла.
Варенцов встал, захлопнул ноутбук и доложил, что готов.
Незнакомка церемонно взяла его под руку. Они смотрелись удачно подобранной парой, заставляя оглядываться праздную публику, покидавшую обитель загара.
Оставалось встретиться с Купидоном, и Купидон не заставил ждать.

– В Москве я был женат, причём дважды, – усевшись с дамой за столик гостеприимного маленького кафе, Варенцов выбрал наиболее провокационный способ общения.
Главная обида, которую можно нанести женщине – выбор, сделанный не в её пользу. Сейчас она должна обидеться, вспылить, съязвить… ведь в паре выбирает женщина.
Мужчины полны иллюзий на этот счёт. Но дама, улыбнувшись, сказала:
– Слава богу! Надоело, что кругом холостые. Обещайте, что не будете приставать!
И улыбнулась.

Левый клык незнакомки, повёрнутый вокруг оси, вызвал у Варенцова смутное воспоминание из прошлого, но Варенцов изгнал его.
Надо было сосредоточиться и понять, зачем он здесь?
Ей что-то нужно, это он уже понял. И напрягся.
Свернулся кольцами ожидания, словно удав, сидящий в засаде.

– Не тужьтесь, Ванечка! Вам идут простота и спокойствие, – незнакомка угадала его нервозность, не затруднившись причиной.
Удивлённый Варенцов забыл об отчёте:
– Откуда вы знаете… э-э, что меня зовут Ванечкой?
Незнакомка молчала, словно давая возможность рассмотреть себя.
Она была стройна и круглолица, с очаровательными ямочками на щеках и копной тёмно-русых волос. Свежа, подумал Варенцов, как юная Ева, ещё не угодившая в кинематограф, дабы сыграть невинную шлюху и превратиться в Маргариту Терехову.
Остроумие хлыщей, одёрнул себя финдиректор.
– Ты всё такой же дурак, Чистюля! Потому что очков не носишь, – улыбнулась незнакомка. Левый клык, повёрнутый вокруг оси… наконец-то Варенцова осенило:
– Настюха! Ягода-Брусника, неужели?!

Они учились в столичном физико-математическом интернате, два года отсидев за соседними партами. День в день, все эти два года Варенцов был влюблён в ясноглазую Настеньку – как и половина их выпуска. Но Настя голову не подымала от учебников, а навещавший её изредка строгий папа в чёрном кителе с нашивками каперанга не допускал и мысли о каких-нибудь вольностях. Малоподвижного, скованного Варенцова одноклассники дразнили Чистюлей и предрекали карьеру владельца химчистки – за страсть к блестящей новой одёжке.

Оборвав ручеёк воспоминаний, к столику подошла официантка, на узорном передничке которой значилось имя «Франциска». Поставила две невесомые чашки кофе, улыбнулась. Такая кроха, а поди ж ты – Франциска, удивился про себя Варенцов и повернулся к Насте.
Ты как, взметнулись встречные возгласы. Неуклюже встретились руки, и молодые люди расхохотались. Широкоплечему, блондинистому Варенцову до боли хотелось прижать к себе одноклашку, но кафе потихоньку наполнялось народом.
Любые ласки покажутся предварительными, съязвил про себя Варенцов.

К столику подошла высоченная худая деваха – суповой набор фотомодели:
– Кто это, Настёна, такой упакованный? Вы не танцуете? А я п-пою…
– Отвали, Гризельда, – сказала Настёна. – С барменом потанцуй.
– Гор-рдые все ка-кие! Да я вас… вертела!
И деваха с грохотом опрокинула столик, за которым сидели молодые люди.
Все сразу поскакали с мест, но тут малец с поправкой влез… Соболезнуя женским грёзам, за спиной Гризельды вырос загорелый абориген, этакий вождь краснокожих, напоминавший обводами пирамиду мешков с цементом. В лицах аборигена и Гризельды виделось много общего. Части тела аборигена, не спрятанные багамами и грязной борцовкой, пестрели синими молниями, якорями и русалками.
Обведя Варенцова налитыми кровью глазами, вождь проревел:
– Чего тут?!

Дух аборигена был нечеловечески крепок – от него разило дешёвым виски.
Расписной Кинг-Конг, решил Варенцов, и более раздумывать не пришлось.
Крутанувшись на левой пятке, Настя с треском впечатала каблук правой в бестрепетный лоб вождя. Теперь события развивались, как пишут в романах, с ужасающей быстротой. Подтянулись свежие силы, и Настя ринулась им навстречу. Доселе невозмутимый Варенцов взревел, как раненый бык, и кинулся в середину зала, к ярко освещённому пятачку. Музыка била в окна, долетел женский визг. Из кухни метали вилки, а
у стойки били бармена, хлопая по ушам, будто стуча литаврами.
Рвавшегося к оперативному простору Варенцова тут же съездили по затылку.
Настя и Гризельда, крича, вцепились друг другу в волосы…

– Ходу, ходу! Быстрее – менты! – крикнула Франциска в самое ухо Варенцова, дёрнув за полуоторванный ворот. Действительно, в полутьме можно было различить, как собравшихся у витрин прохожих оттирают крошечные, хорошо одетые полицейские. Швырнув Гризельду под ноги, как лесоруб бросает срубленный сухостой, Настя схватила Варенцова за рукав и потащила к видневшемуся за стойкой бара дверному проёму.
Ох, чем тут кормят, ужаснулся Варенцов, пролетая горячий цех.
Нет на вас ревизоров…

Многое Ванечке Варенцову давалось легко.
Наделённый от природы аналитичным, крепко собранным интеллектом, Ваня с детства тяготился опекой. Учительская семья Варенцовых, поглощённая войной за выживаемость, успела в кратковременных перемириях дать Ване самое ненужное в жизни – разумное, доброе, вечное.

Кто-то сверху им
Обещал:
Скоро всё пойдёт
Веселей!
Но России дух
Обнищал
По карманам
Учителей…

Узнав, что по конкурсу можно попасть в столичный интернат для одарённых детей, восьмиклассник Варенцов бросил заниматься музыкой, английским, стрельбой и вольной борьбой, полностью отдавшись нелюбимым точным наукам – физике и алгебре, в которых, однако же, на общем фоне преуспевал.

Попав в интернат и лишившись звёздного статуса, Варенцов испытал тяжелейший шок: таких светил, как он, была половина класса. Пришлось, переламывая себя, собраться и усердно грызть науку. В течение первой четверти, тем не менее, он заработал по алгебре пять двоек. Иногда, проснувшись ночью в кровати, стоявшей в окружении семи сиротских коек, Варенцов вспоминал злосчастный пятигорский курорт. В Пятигорск они приехали по отцовской курсовке, дважды лазили на Машук, и мать в обеденные часы шептала: ешьте больше хлеба, хлеб бесплатный…
Настеньку он выделил сразу же, и она порой, казалось, отвечала Варенцову тёплыми взглядами.
Но время парочки ещё не пришло.

В гостиницу их не пустили: все уже спят.
Не графья, на кухне помоемся, утешил себя Варенцов – это же типовой проект.
И повёл Настю по асфальтовой тропке, тянувшейся вокруг здания.
Должна быть дверь чёрного хода… ага, тоже заперта.
Настя хихикнула. Варенцов, осмотревшись, выбрал по незакрытую форточку, и ужасаясь тому, во что превратилась его одежда, полез внутрь. При его габаритах финт казался немыслимым, но вот он, урок из детства: пролезли голова и плечо – весь войдёшь!
Так и вышло… в смысле, вошло.

Варенцов чувствовал себя отпущенным на волю Чистюлей с менталитетом старца, но теперь подростку сопутствовал сорокалетний мужчина с душой озорника.
Настя скользнула следом, как приручённая змейка.
Пробежав пустой вестибюль, они бросились вверх по лестнице, подначивая друг друга.
Войдя, Настя охнула: в номере поджидала ванна с горячей водой и пышной розовой пеной – сбываются хорошо проплаченные мечты.

Ни минуты не медля, Настя потянула через голову платье, вопросительно обернулась: м-м? Варенцов, опешив, кивнул. Скинул с плеч перемазанную, разорванную сорочку.
И с силой взъерошил волосы: происходящее казалось сном, причём невероятно прекрасным!
Кожа Насти пахла травой и морем.
Жгли Варенцову спину накрахмаленные простыни, а конца звёздной ночи пока не предвиделось. И всё же, всему на свете…

В тишине иноземным альтом грянул мобильник: bad, bad boys, come with me, come with me…
Бросив постель и Варенцова, Настя зашарила по ковру в поисках сумочки.
Нашла, вырвала из нутра поющий мобильник, прижала к уху и рявкнула:
– Говорите, если совести хватит! Да. Совершенно не беспокоите, пять утра. Чем занимаюсь? Верховой ездой! Помню… даже не сомневайтесь.
Повернулась к млеющему от звуков её голоса Варенцову и сказала:
– Ты должен уничтожить результаты проверки. Надо, Ваня. Я обещала.
– Так вот зачем…
– Не глупи. Ты, Ваня, даже не был частью работы! Сама прилетела на имя-фамилию, как бабочка на огонёк. Но каждому… короче, всё придётся оплачивать.
Поискав на столике, Настя сунула в рот сигарету и щёлкнула зажигалкой.

В крохотном зареве Варенцов успел разглядеть на предплечье девушки цветную татуировку: вставшая на хвост кобра сжала челюстями огромный алмаз.
Не глядя на Варенцова, Настя монотонно заговорила:
– У меня было всё: семья, дом, работа. После интерната три года проучилась в Физтехе, вернулась к маме и закончила школу телохранителей… я всю жизнь была повёрнута на у-шу, как ты на чистоте.
– Помню. А помнишь, как тебя обходил физрук после серии показательных упражнений? Девочек лапал на перекладине, мы все ему горько завидовали… а тебя ни разу не тронул.
– Что, и сейчас завидуешь? Расслабься, шучу. Итак, я стала телохранителем.
– Татуировка оттуда?
– Да, символ школы. Связалась с заезжими киношниками. Очень им нравилось, как я ногами в полёте стёкла пинаю… дальше больше, вышла замуж за каскадёра. Моталась за ним по всей России и овдовела: разбился Петечка на Эльбрусе. Его брат позвал работать к себе, в той же должности – тут ты и нагрянул со своей дурацкой проверкой.
– Сколько тебе обещали, если сорвёшь отчёт?
– Догадайся с трёх раз! Твою, Ваня, буйную голову. Уйдёт компромат – полетят работнички, а твоей башкой придётся озаглавить сей хит-парад.
– Ручонки пообломаю…
– Пулю не схватишь, как говорят чечены. Чего мне, дуре, недоставало?! Путёвки в лучшие города на свете. Дачу полгода назад добила. Поклонники в лимузинах раскатывают, так нет же! Москвича захотелось. А белокаменной не хочется, сыта по горло столичной жизнью...
– Вздремнула бы, Настя, светает.
Оказалось, Настя уже спала.

Завёрнутый в махровое полотенце, Варенцов курил, прислонившись к открытой балконной двери. Море перекладывало яхонты, ожидая нового призыва на службу.
Ветер мчал в соседнее полушарие. Сумрачная синева тончала, как весенний сугроб.
В коридоре шаркали тряпками и мели ногами уборщицы.
Постояв, Варенцов отыскал в разбросанной одежде блокнот, повертел в руках.
Полистал бумажные листочки, медленно, штучно порвал их.

Вернувшись к постели, Варенцов присел на край и принялся разглядывать Настю.
Наверняка решит, что я струсил, стучало у него в висках.
Что прячется за дивным обликом? Повторение пройденного?
Память Варенцова жгли бесчисленные совещания, рауты, командировки… череда дневных отчётов вперемешку с беспутными вечерами. Синеватые клубы кумара, рёв кабаков, потные сиреневые торсы танцовщиц гоу-гоу. Брошенная на плечи занавеска, расхристанный и пьяный урод-Варенцов в зеркалах мотеля. Охрипшая, злая Вика – обожаемая супруга, избранная Варенцовым-студиозусом с тем, чтобы остаться в столице – пытающаяся среди ночи вызвать машину и умчать к дорогому папочке, господину префекту. Долгая унылая ругань в адрес агентов и гастарбайтеров, не желавших и не умеющих толком достроить варенцовскую дачу.
Сытые лица жён, череда любовниц, завистливые взгляды сослуживцев.
Кстати, о сослуживцах…

Натянув брюки на голое тело, а ботинки – на босые ноги и поражаясь собственной неряшливости, Варенцов прокрался в коридор. К полуодетому постояльцу испуганно обернулась уборщица, выразив вопрос на луноликом лице.
Продолжайте-продолжайте, отмахнулся Варенцов.
Отыскал в кармане мобильный – слава Богу, заряжен.
Ткнул пальцем кнопку короткой связи.
– Я к вам прислушиваюсь… а-ых, – зевнул далёкий шеф Варенцова.
– Ничего, что рано? Привет!
– Теперь уже ничего… ну, что стряслось? В сауне перепил?
– Послушай, я надыбал массу практических нарушений! Надо всё перекраивать.
– Вези, посмотрим! Хочешь, скинь отчёт в электронку. Правда, два ближайших дня я буду чертовски занят…
– Да дело не в отчёте!
– Чего ж тебе надобно, золотая рыбка ты хренова?! Чтобы я был у тебя на посылках? Сейчас пошлю… видит Бог, далеко пошлю!
– Не-не! Золотой рыбкой будешь ты, Антон Григорьич. Сейчас объясню.
И Варенцов объяснил.

Нет бы встать да заняться делом –
В офисах, шахтах, церковных хорах…

Хлынуло утро. Тучи, покрутившись, умчались.
Закипая в лимонных потоках солнца, море летело протуберанцами.
Офис филиала возвращался к размеренной, нетрудовой жизни.
Редко я на работу хожу, размышляла Брусникина, роясь в ящиках своего стола.
Где этот чёртов полис? Надо показать ступню Ищеевой, лучший городской ортопед.
Ванька сейчас, наверное… тут телефон снова ожил.
Настя, чертыхаясь, поднесла его к уху.
– Это Лизавета! – раздалось из соседней комнаты. – Шеф обыскался, рвёт и мечет.
– Икру пусть мечет… дефицит в торговой сети. Передай, через минуту приду.

Приближаясь к кабинету, Настя раскланялась с зарёванной Лизаветой, поникшей в кресле. Подивилась отсутствию дверной таблички.
Толкнув створки красного дерева, Брусникина ахнула:
– Чего расселся?! Игнатьич явится…
– Брусникина, ты уволена! – буркнул Варенцов, наслаждаясь паузой. – В связи с переходом на другую работу… выходи за меня замуж! Не хочу любить подчинённых.
– Оп-паньки! – сказала Настя, осваиваясь с переменами. – А первой у нас будет девочка?
Моментально привыкают, подумал Варенцов, развалясь в кожаном кресле.
Как кошки… первым у них был мальчик.
Но это совсем другая история.
.
В тексте использованы стихотворные фрагменты произведений автора.