ГринВИЧ : матч 2

Для того, чтобы рассказать о Генри, нужно выбросить из жизни пару часов. Именно выбросить, ибо писать о нём не доставляет удовольствия, потому что, как ни старайся, ничего интересного. Через каждую парочку строк о Генри возникает желание выкурить, выпить и даже пойти прогуляться с собакой – все, что угодно, только бы не скучать в компании этого типа. Персонаж не блестящий — ни герой, ни злодей, и подробно описывать его, да еще расставлять запятые, с которыми всегда нелады, довольно безрадостно. Поэтому проще: Генри Манчини имел айкью 90, вес 250 фунтов, лысину в тридцать лет и чувство собственного достоинства.

О последнем, пожалуй, стоит написать, потому что парочку первых имеет каждый шестой, если верить статистике.
Чувство гордости за то, что он Генри, и никто иной, родилось многим позже парнишки. Вероятно, оно зрело в маленьком Генри тайно, не реагируя на выпады детской пока судьбы. Не волновался и Генри, утвердившись в глазах окружающих полным лохом и уродом, что самому ему было, похоже, что и невдомёк.
Все началось с мелочей, а точнее, с глистов, с младых ногтей поселившихся в мальчугане.
Прежде, чем ему стукнуло пять, эти твари размножились в кишечнике Генри в невероятном количестве. Неизвестно, сколько времени они там пребывали, но, похоже, они получили строение с нуля. Ибо с самого юного возраста мальчик был слаб, плохо ел, странно рос, беспокойно спал и испытывал интоксикацию – все это врач объяснял аллергией, наследственностью и беспощадными к уху медицинскими терминами.

Прозрение наступило внезапно: как-то раз, восседая на взрослом горшке, Генри почувствовал что-то живое – из задницы Генри свисало, и он немедленно вытащил это из себя и принес матери в кухню. Живое и чистое детское любопытство, все, что испытывал Генри при этом.
Рвота матери в раковину и её причитания потрясли мальчугана – червь был бережно завернут в туалетную бумагу, к которой уже крепко прилип, и даже немного размазался. Он не выглядел страшным и даже не шевелился, но мать завизжала, и стала умолять его «выбросить это».
Что Генри и сделал, подумав, что поймает еще, не беда. Но жестоко ошибся, ибо подвергся лечению в отдельной палате местного госпиталя, где ему протравили кишки.

Кроме того, оказалось, что питомцы Манчини довольно серьёзно нарушили весь ход организма, перестроив процессы обмена в удобную сторону. За долгие годы колония тварей сумела поставить обеспечение довольствием так, что оно уходило по адресу, но только не к Генри. Стало понятно, откуда у Генри болит голова и тянет в печенках, а когда пришло время костей, то они отказались расти должным образом. Особенно ноги.

- Ты красавчик, — сказала ему мать лет в пятнадцать, — просто у тебя были глисты. Счастье, что они не прогрызли твой мозг. Вовремя мы спохватились.

Генри был не дурак, это точно.

Именно Генри сообразил, что член, нарисованный в иллюстрированном атласе «Аnthropotomy», никогда не поместится в женский разрез, изображенный через пару страниц. Чтобы залезть туда, член должен быть узким и плоским, как ключ – вроде того, каким Генри открывает свою пустотелую серую дверь.
Он был совершенно уверен – особенно после того, как увидел Мэй Фридан без трусиков в соседском окне: её щелка была коротка, как одинокий штрих-код на розовом ценнике и вызывала сочувствие.

Глубокая стертая скважина была куда интереснее, чем мелкая черточка Мэй.
Готовясь вонзиться в замок, Генри предварительно гладил накладку, мерцавшую исцарапанным никелем, и дрожащими пальцами, замирая, вставлял в серебристую скважину, чувствуя, как совершает великое таинство. Ключ он проворачивал медленно, согревая засохшее масло и слушая щелчки механизма; добившись же финального скрежета, выдыхал, и с восторгом распахивал дверь.
Ночью Генри тоже работал — сплющивал член для вхождения в щели своих будущих женщин, представляя блестящий замок и добиваясь пугающих прачечную результатов.

Он был умным в свои восемь лет, а сейчас ему стукнуло тридцать; Генри работал на Хайкена, владельца огромной сети букмекерских контор и был, как вы уже поняли, девственником.
Глисты и девственность, пара каверзных фактов — и все, ничего интересного, правильно ли тратиться на их описание? Однако Генри Манчини носил их в особо охраняемом месте, пробудив к обороне достоинство, эту ширму, за которой люди складируют дорогое их сердцу и ненавидимое дерьмо.
Места за ширмой у Генри хватало, и со временем он добавил туда пару истрепанных тряпок, и стоит ли говорить о них после того, что приключилось в последние сутки? Надо действовать, а не болтать – то же самое сказал ему и Хайкен.


-Никто не собирается платить Сабатту, — сказал босс, — копай. Нам нужны доказательства. Если их не будет, то платить будешь ты.


***

Мойщики окон – работа удобная. Она не мозолит глаза полицейским, а униформа включает очки и белую каску. Истекая желудочным соком и порами, Манчини устроился не сказать, чтобы плохо: фургончик был довольно приличным, хоть и был душноват, однако аппаратура оказалась исправная –все мониторы работали, звук тоже.

Номер отеля напитали «жучками», как крендель изюмом, что считалось излишним в маленьком сьюте. Однако Манчини желал слышать все, даже шепот в бачке унитаза – микрофон закрепили и там.

Манчини сидел и страдал, подтирая потёки из пор — при выключенном двигателе кондиционер не работал. Шел шестой час наблюдения, но ничего не происходило — обитатели номера двигались мало, занимаясь каждый своим. Бохов спал или вяло читал Спортлайф, иногда комментируя, а его собеседник отмалчивался, возясь время от времени с дорожной сумкой. Время от времени они поднимались за едой, по отдельности, вот и все действия.

Манчини клонило к закату, и он уже было решил закругляться, признав неудачу. Но монитор неожиданно обозначил движение, клиенты Манчини резко ожили.
— Колено скрипит, — сказал Бохов, бросая газету в угол, — но работает. Повезло, что ударная левая, правой бы не смог. Мы в финале, ты знаешь?

- Восстановится, — ответили ему, — вставай, самолет через пару часов. Ты поменьше мяса кидай на амбразуру, Игорь. Фарш составлен, осталось упаковать, заморозить, сам знаешь. Пора прекращать, ибо время.

- Знаю, — сказал Бохов, — только по контракту здесь зависать еще несколько месяцев. Три с половиной. Завтра тренировка, послезавтра финал.
- Не надрывайся, сказал же, — собеседник Бохова встал, наконец, выдвигаясь из тени, и повернулся лицом.

Манчини облился дополнительной порцией пота и приник к монитору. Вот и ты.

Хитрец, снявший весь куш с полуфинала, укравший все деньги Сабатта и заработок Манчини заодно. Слишком молод для громилы букмекеров, худой и белесый, лет двадцать пять, не больше. Рост метр восемьдесят примерно, волосы светлые, редкие, зачесывает назад, большой лоб, глазницы провалены. Рот тоже большой, губы бледные, почти белые, как обескровлены.

Чем то болен, похоже, серьёзно.

Глисты, хмыкнул Генри, утирая лицо от набежавшего пота, глисты, не иначе.

- Твои болиды, — сказал тем временем обескровленный, выставляя на столик три пестрых жестянки. – Этого хватит отыграть финал. Особо задницу не рви. Главное сделано.

Манчини всмотрелся. Консервные банки, ну надо же.
Три голубые жестянки, вроде Sunrise из дешевых консервов, с кукурузой. Надо бы заполучить хоть одну.
Он прилип к монитору, пытаясь рассмотреть и запомнить рисунок, буквы на банках были ему незнакомы.Из разговора Манчини не понял ни слова, но догадка уже толкнулась внутри, приведя наблюдателя в крайнюю степень волнения:
- Черт! Черт!
В них, этих банках, понял Манчини, спасение.

***

Номер опустел через двадцать минут. Оба объекта вышли из «Passover in», и погрузились в такси. Бледный старался достойно тащить багаж, и было заметно, что сил и сноровки у него, как у беременной кошки. Несколько раз Бохов пытался забрать у него саквояж, и в ожидании такси у них состоялось что-то вроде ссоры, которая быстро прошла.

Факт: эти двое довольно близкие люди, а не случайные партнеры по бизнесу
.
Манчини трясся от нетерпения, лелея гипотезу, и, как только такси взяло с места, рванулся в отель.

Проникнуть в номер отеля в униформе мойщика окон Shitwindows и вскрыть ненадежную дверь — безделица, коих Генри провернул миллион, отчего и считал себя профессионалом.

Номер пустовал, все находилось в идеальном порядке. Скарб постояльца был сложен, расставлен и дажее гостиничные полотенца висели на месте. На стеклянном столе голубели те самые странные банки, и Манчини немедленно цапнул одну и спрятал поглубже в карман.
Прижавшись к стене, он перевел дух и слегка успокоился: интересно, как долго будет отсутствовать Бохов, и куда отправился Бледный – должно быть, они едут в аэропорт. Значит, есть пара часов, поэтому Генри оглядится немного, пожалуй.

Он взял еще одну банку.
Сине-бело-голубая, с русскими буквами – вид её был незнаком Манчини. Подобное сочетание цветов он видел у русского клуба Зенит, поэтому сразу решил, что продукт из России.
Несомненно, это Бледный привез снадобье, интересно, что там? Манчини пригляделся — к запаянной крышке прилипла какая-то дрянь.

Силиконовый клей, ну и ну.

Манчини поскреб и сковырнул бугорок, под которым обнаружилось ровное круглое, как след от толстенной иглы, отверстие. Дырка.
На остальных банках были точно такие же, дошло до Манчини, и его догадка превратилась в уверенность.
Больше тут нечего делать, решил он, и, уже нисколько не прячась, бросился вниз – до восьми нужно было успеть в полицейскую лабораторию, где работал Дин Вейс, подъедавшийся на неофициальных заказах.

Манчини понёсся, игнорируя лифт и перепрыгивая через ступеньки, чего не делал никогда в жизни; запах сенсации вбодрил его так, что он позабыл про свои рахитичные ноги, в которых не хватало надкостницы. Жидкость в суставах Манчини кипела, а сухожилия приготовились рваться – как еще описать волнение сыщика на пороге разоблачения? Или спасения, ибо, если версия правильная, решатся проблемы, едва не скосившие и психику Генри, и все его будущее.

Он уже упал на сиденье фургона, сжимая нагретую банку – та намокла от пота, потемнев своей русской бумагой – он уже почти нашарил ключи в правой складке водянистого живота, как почувствовал – сзади, в машине, есть кто-то, кто за ним наблюдает.

- Спокойно, парень, — сказал Бохов по-русски, но Манчини все понял.- У тебя в руках банка. Дай её мне.

Манчини сидел, замерев. Он ощутил, как кровь в его организме слегка призадумалась, остановившись на подступах к сердцу – точно воздушная пробка вдруг помешала движению. Манчини собрался и выплюнул кусок тухлого газа, он вышел усилием воли и с криком. После этого Манчини визгливо ответил:
- Банка моя! Я купил!
И почувствовал, что его обняли сзади – крепко, за шею. Не больно, но так, что закончился воздух.
- Разумеется, — сказал Бохов в заросшее ухо Манчини. – В местном супермаркете море такого дерьма. Купи-ка другое.

Бохов вытащил банку из скользких объятий несчастного Генри, и отпустил его шею.
- Ты напрасно полез, — и Бохов приклеился к банке, словно его мучила жажда. Сглотнув из неё пару раз, он продолжил:
- Что получается, парень. Засранцы вроде тебя прилипают, как репья, и ты вынужден оглядываться каждый раз, подчищать, чтобы не проколоться на мелочах. Вот как сейчас. Это, поверь, напрягает.

Генри дернулся в сторону двери.
- Сиди, — сказал Бохов, — даже если ты сейчас удерешь, я поймаю тебя. На этих ногах удрать невозможно. Пару десятков метров, все, что ты сможешь. Именно поэтому ты бьёшь людей по ногам, да, Генри? Ты перенес полиомиелит?
- Глисты, — брякнул Генри Манчини. Неожиданно выдал то, чего не говорил никому. – Глисты, — повторил он отчетливо, — я выращивал их на продажу.
Видимо, Бохов и впрямь не говорил по английски, и искрящийся юмор Манчини пролился в песок.
- Не знаю такого слова, -Бохов вновь приложился к банке. – Впрочем, ясно, что какая-то дрянь. Вижу, ты меня понимаешь. Еще я вижу, что ты попал.Думаешь, они поверят тебе без этого?
Он потряс в воздухе банкой.
- Не поверят. Чем ты занимаешься, Генри? Подумай – ты сидишь в незаконно арендованном фургоне и осуществляешь шпионаж в отношении гражданина другой страны. Как тебе, Генри? Мне есть, что рассказать полицейским, — и он снова потряс перед носом Манчини жестянкой.


- Ты сорвал выигрыш солидным людям, — отозвался на это Манчини. – Они списали все на меня, потому что ты отказался от взятки. Они повесили все на меня, понятно? Лучше расскажи, как ты вышел на поле, с коленом?
- А что с ним, — удивился Бохов. – С ним ничего. А пью я, чувак, молоко, наше, русское. С сахаром, у вас такого не делают. На таможне большие проблемы с провозом, знаешь.

Манчини слушал непринуждённую речь и страдал. Мысли его отказались вязать любые цепочки, проводящие логику – Генри хотелось заплакать. Что бы он не предпринял с этив русским, превращалось в трагический фарс, Бохов глумился над ним.
Генри снова остался ни с чем, провалившись на ровном, утоптанном месте. Хайкен и Сабатт сожрут его раньше, чем он оклемается, потому что он, Манчини, по умолчанию — кукла, из-за которой солидные боссы драться не будут.


- Что в нём, — в отчаянии выкрикнул он, — что в этом молоке?
- Молоко,- сказал Бохов. – А знаешь что, Генри, у меня предложение. Я кажется, знаю, как тебе выкрутиться. На вот, держи.
- Что это?
- Пять тысяч долларов тридцать четвертого года. Использовалась, как правило, в межбанковских операциях, сама по себе раритет. Бери, настоящая.

Генри, не оборачиваясь, потрогал банкноту.
- Делаешь вот что.
Генри напрягся.
- Ты должен поставить на Честер в финале. Также ты должен поставить на три гола Честера в основное время. Усёк?
- Но откуда…
- У тебя есть выбор, Генри? Выбора нет. Запомни одно – рассчитаться ты должен именно этой купюрой. Такого в конторе никто не забудет.
- А дальше?
- Ты выигрываешь, забираешь манатки и валишь отсюда, вот и все. Если ты возьмешь деньги и не поставишь, то я заявлю о краже и укажу на тебя, банкнота-то редкая. Если ты возьмешь деньги, поставишь, выиграешь и продолжишь меня доставать, я сделаю то же самое. Если ты не возьмешь её, то тебя достанут свои. Что думаешь, Генри?

Манчини обернулся на тесном сидении, прямо взглянул на Бохова. Посидев так, он уверенно взял банкноту, и бережно спрятал в карман.
- Есть вопрос, — сказал он. – Почему я тебя понимаю?
- Не знаю,- ответил ему футболист.- Кстати, вот выпей, осталось. Тебе поможет.

Молоко оказалось вкусным, густым, а пустую жестянку Бохов забрал с собой.

дальше