АраЧеГевара : Дима-Жид (ч.2)

Мама
«Сука! Сволочь! Жидяра! Ненавижу!»- бросился я к ней, жалуясь. Открыто недолюбливая своего брата, мама, стала возмущаться: «Вот гад!»- и..- " Ну, если такая ситуация, сынок, что же ты её к нам не привел...".
Как же я люблю тебя, любимая моя, бедная мамочка. Она, с какой-то, благородной покорностью принимала все мои выкрутасы. Мама была мне лучшим другом. Она никогда не осуждала меня. Она болела, когда, мне было плохо, и грустила, когда, мне было хорошо. Наверное поэтому, я не позволял себе, совсем уж, скотских поступков. Только, с течением времени, я, стал замечать, что разрушаю свою семью. Мама перестала готовить свои изысканные блюда, отец начал отчаянно бухать, а брат, как-то, самоустранился, к нам даже перестали приходить родственники. Наш, совсем еще недавно, гостеприимный кавказский дом, опустел.
но это после, а пока...

Вера
Верка объявилась дня через три. Мама, конечно, не ожидала, что я, приведу в дом такое. Но, тактично, улыбнулась и сказала: «Ничего такая… на лягушку похожа».
«А че, её подтрясывает и взгляд, какой-то, блуждающий?» — спросила она наедине. Я рассказал душещипательную историю о бедной провинциальной девушке, попавшей в дурную компанию, где её подсадили на винт и всё такое. «А я её подкалю метадоном» (метадон же лекарство) — «и она придет в себя».
«В себя» она приходила действительно долго; ей рвало крышу, один раз, это произошло на выходе из метро и она пыталась сдать меня менту, ко всем моим проблемам, чуть не добавилась статья о сопротивлении и нанесении побоев. Вера, кстати, убежала первой. И, вообще, она часто убегала и тут же, прибегала, один раз её не было шесть дней, а я, вдыхая аромат её одежды, еле сдерживался, чтоб не зарыдать. У меня, как-будто, было раздвоение личности- одна часть меня вопила- «блядота! торчушка! что ты делаешь?», а другой ничего было не надо, кроме как, смотреть ей в глаза, и пускать слюни.
Но, вскоре, благодаря метадоновой терапии, Вера превратилась в расчетливую акулу. Безумный взгляд сменился невинным, удивленно приподнятые брови, дополняли хищную полуулыбку. Она быстро освоилась: «тётьэль», «дядьгриш», меня она звала «зая», и «жизнь пошла своим чередом». Благо, вернулись наши друзья — азербайджанцы.
Азербайджанцы — люди с тонкой душевной организацией, (особенно в схеме «продавец-покупатель») с видимой импатией, они, выслушивают все твои байки, сводящиеся к тому, что, именно сегодня, у тебя, чудесным образом, нет денег. Дают в долг, и устраивают всякие акции типа: два осталось — бери по сорок.
Несколько раз мы сталкивались на точке с Димой, однажды, он даже погнался за Веркой, но, куда там… Со мной, Дима, не разговаривал, весь его вид, как бы говорил: «Да будь ты проклят, предатель!» От барыг, я узнал, что он, всегда берет на двоих и возит Вадику (который до сих пор куковал в серпуховской бытовке).
Назим и Шаглар (так звали барыг), всегда были в курсе дел своих клиентов. И когда видели Верку всегда кричали: «Верра! Дыма идёт! Беги!»- и смеялись довольные тонкостью своего юмора.


Жид
Месяца через три, вечером, мы с папой пили чай на кухне. Мама разговаривала с бабкой по телефону. Верка у меня в комнате занималась своим маникюром, брат играл в компьютер. Когда мама закончила разговор, отец спросил: «Ну как там Алексевна?». «Нормально» — ответила мама: «только что к ней Дима заходил, взял у неё двести баксов зачем-то». «Оп-па!» — подумал я и поехал мириться.
Ожидания меня не обманули- на кухне шли приготовления. «Вмажешься?» — спросил Дима, как будто ничего не было. Я, с удовольствием подхватив эту игру, согласился. Мы говорили о чем угодно, о том, что барыги обнаглели, типа: «карман- пять лет, метадон- пятнадцать». «Лезут суки в преступный мир» — говорил Жид о мире, границы и «честь» которого защищал. Про Вадика, которому возит кайф из чувства блатного долга. Мне казалось, что я вернулся, в счастливые старые времена, когда, еще, Верка, не стояла между мной и его принципами. Я, даже, боялся, что разговор зайдет о ней, и это очарование рухнет.
Мы, очень приятно, пообщались пару часов, и уже в дверях Жид прошипел: «Передай этой — всё равно отпизжу, если поймаю....»

Мама. Больничка. И.М.
После полугода нашего торчания, мама возненавидела Верку, как могут ненавидеть только женщины. Она, наконец, поняла, что за «лекарство» метадон и, что за рыба Вера. Мама, даже несколько раз выгоняла меня из дома. Раньше такого не случалось, видимо, в этот раз, я, действительно, зашел далеко. Конечно же этому пожару праведного материнского гнева, поспособствовали мои «друзья»: «Тёть Эль, как ты можешь на это смотреть, да она же блядь»- звонили они, наверное, тоже, из чувства блатного долга. А армянский друг-детства, один раз увидев Верку у меня дома, сказал- «Артур, ну, ты, панк!». Больше я его не видел. Где-то в глубине души, я, и сам, уже, был, всему этому, не рад. Но, очень в глубине.
Мама все чаще стала заводить разговор о лечении. Я понимал, что в мое отсутствие, Верку, опять постигнет изгнание. Но, согласился.
Больница находилась в поселке Дружба. Как раз за домом цыган, торгующих героином. Видимо, потому-что, это была моя первая перекумарка, о больничке, ничего плохого вспомнить немогу. Кто, только, ни лежал со мной: и сербский ополченец по имени Баян, солнцевский бандит Вован, карлица- актриса цирка, страдающая алкоголизмом, всякие мажоры, девочки модельной внешности и просто девочки. Крутая короче больничка. Я, натянув на себя маску блатного бродяги, козырял громкими именами, и вообще, вел себя вызывающе. Сразу подружился с югославом, базарил с бандосом «за наше дело», маленькая карлица шептала мне на ухо: «Артурчик! Сгоняй за пивком!». Девушки— совсем другое дело, их, надо уметь очаровывать, что предполагает большой набор инструментов — можно давить на них своей харизмой, постоянно смешить их (девушки это особенно любят), ненавязчивые, мимолетные романтические беседы и все такое… Я обрабатывал одну «модельку» по имени Аня Версаче (типичная погоняла для девушек её профессии). Эта кокаиновая дива, пафосно воротила нос и занималась своим мейкапом. Но, рядом со мной, постоянно, крутилась девочка Ира, ей было лет двадцать, но в силу продолжительного употребления, она выглядела как подросток. Видимо, часть моего обаяния, досталась и ей, она прилипла ко мне как липучка (впоследствии, я не мог выгнать её из своего дома месяца три). Ирочка лежала со своим парнем. Лешей- Колей? Не помню. На мой, неособо изысканный, вкус, она, была страшненькая, хотя, многие её считали довольно милой. Но, в больнице, за полтораметровый рост и вечно мокрый нос, её за глаза, называли- Смарчек.
Где-то через неделю моего лежания, мама, в телефоном разговоре, сообщила мне: «Вера, по моему, уехала». Я испытал божественное облегчение.
(В последствие от третьих лиц я узнал как это происходило. Моя мама, благородно, дождалась, пока Верка, оставшись без денег, позванила бригадирше — мамочке на счет работы, и, подслушав разговор по другому телефону, уже, оторвалась по полной — «Ах ты сука! В моем доме — блядовать! Я те щас бля! А пошла ты на хуй!» — и по моему даже ёбнула ей разок.) Ха-ха! Я был счастлив.
Иру Маленькую отпустили на один день в университет, и я организовал пронос винта в больничку. Винта было на троих- мне, Ирочке и её Лёши- Коли. У последнего сдали нервы, он начал метаться и спалил нас. Вмазаться успели, но меня с Маленькой выгнали из больнички. После двухнедельного заточения, мир казался нам, каким-то, новым, неисследованным. Нам, мне и Ире Маленькой.

Жид
Первым делом, оставив Маленькую у подъезда, я зашел к нему. Дима, ожидаемо, варил чернягу, хватался постоянно за желудок, и вообще, был, какой-то, зеленый. «Ну, че не травишся?»
-нет
-ну, молодец
- беседа исчерпала себя, как-то, вдруг. Я с горечью понял, что нас теперь ничего не связывает.
Покружившись, немного, для приличия, я ушел.

Appendix