петух бесноватый : ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я не знаю если я был одним из них… в прошлой жизни, да… но факт — я понимаю их язык, хотя не говорю… никак невозможно… физика не та, да.
Тётя Оля… они говорят, что она типа недоразвитая… инвалид она вроде… и ноги у неё больные, да.

Когда она, ковыляя и переваливаясь как утка на своих больных ногах, всегда обутых в тёплые домашние шлёпанцы, одетые на толстой вязки носки… когда она выносит складной столик во двор и выкладывает на него какие-то непонятные штуки, из которых она чего-то там собирает, сидя на складном стуле, и дети окружают её со всех сторон… и смотрят чего это она там собирает из тех мелких штучек… хрен его знает… вроде ей такую надомную работу дают, да… так вот, когда она так сидит целый день в нашем дворе, то я всегда лежу на её больных ступнях… я всегда ложусь туда, где болит.

Я не знаю почему, но меня привлекает именно больное место и я впитываю эту боль, пропускаю через себя… тонизирует вроде, а потом я отпускаю её и она трансформируется в такую лёгкую субстанцию, что мгновенно улетает… куда? Мне пох куда эта боль улетает… я хорошо знаю, что за этой, улетевшей чужой болью, придёт новая боль, да… в общем, у меня всегда есть занятие в этой жизни типа, да.

Тётя Оля… она живёт на первом этаже нашей девятиэтажки… там очень холодный пол даже для меня, и потому она никогда, даже летом, не снимает своих толстой вязки носков, даже когда спит… а я всегда сплю у неё в ногах и мне тоже хорошо, да.

Я пришёл к ней сам… вернее, она позволила мне войти в её маленькую однокомнатную квартирку, всего-то 9 метров, да… бедненько у неё там, только всё необходимое, и обои ещё те, которые строители наклеивали для всех в новостройке… одинаковые у всех обои были… такие серозелёные квадратики на унылом непонятном фоне… только у неё и остались наверное, не то, что там, где я жил раньше… на седьмом этаже, в соседнем подЪезде, да.

Яшечка… Яшееечка… Яшунечка… меня там любили… очень наверное любили… я не помню откуда я взялся в их доме, мал ещё был… вроде я родился там, но… такое же невозможно… они же — другой породы типа, да, но мать мою я любил, очень, хотя она никак не могла быть моей матерью, но мне так было хорошо думать, что она — моя мать.

У неё часто случалась мигрень и я всегда спал в изголовье, а отец не возражал… он был у неё под каблуком, как говорили их друзья, когда думали, что никто их не слышит, да… я их слышал… я же понимаю их язык… но они же не знают, что я понимаю всё, о чём они говорят… впрочем, по-любому я никому не могу рассказать… физика не та… в общем, классный из меня хранитель чужих тайн получился в этой жизни, да.

Они любили меня все: мать, отец и братишка Юрасик… Яшечка… Яшунечка… я вообще-то не очень люблю, когда меня трогают, но ничего… позволял им себя таскать, куда им хочется… они же меня любили, да.

Странно, почему это они все думают, что если трогаешь кого-то, то вроде тогда этот кто-то поймёт, что его любят… я и без этих постоянных прикосновений знал, что они меня любят… они же постоянно об этом говорили и мне и другим… ну, и вообще… они же меня очень вкусно кормили.

Тётя Оля… она не кормит меня как они… она и сама так не ест… бедная она… инвалид, да. И обои у неё всё те же и знаю, что других не будет, а в моей семье всё было по-другому, да.

Матери очень нравилось наводить красоту в доме… она сама всегда клеила новые обои… обои тогда были дефицитом, как мясо и колбаса, но мясо по-талонам давали раз в месяц на всех членов семьи… на меня, правда не давали, но я не жалуюсь… хватало и мне, а вот обои и колбасу надо было доставать… понятия не имею, откуда их доставали, да.

Отец вообще-то был не последним человеком, в таможне работал… я так думаю, что таможня — это и есть то место, откуда всё достают потому, что доставал всегда он, а мать и Юрасик его за это ещё больше любили… ну и я тоже… правда мне было пох какие обои драть: старые в зелёных квадратиках, или новые, выпуклые, отливающие перламутровым клеёнчатым блеском...«моющиеся»… так мать говорила подруге из соседнего подЪезда...«Mитя достал», да.

А мне эти моющиеся даже меньше нравились потому, что, когда я их драл, ошмётки пластиковые на когти насаживались… так противно было их языком счищать… химией они воняли, не то, что те в квадратиках… они хлебом пахли почему-то, а от засохшего клея с обратной стороны я балдел почему-то.

Натуральное лучше, чем синтетика… так и мать говорила, но всё-равно каждый раз перед Новым Годом она клеила новые моющиеся обои… говорила мол Яшечка ободрал на самом видном месте… потому надо новые, ха… но они никогда меня за это даже не ругали, потому я драл их совершенно спокойно, не таясь типа, да.

Однажды я дал по морде её подружке из соседнего подъезда. Она всегда приходила к ним по-вечерам, тащила меня без спросу к себе на колени и, оглаживая меня до статического электричества, самозабвенно ругала своего мужа… мол, он такой бесхребетный типа, да.

Офицер называется, а дома трое детей… Юлька и ещё двое близнецов… он же сам их делал, когда я не хотела больше детей… и так ни хрена в доме нет, ни мебели нормальной, ни ковров… даром, что квартира трёхкомнатная… потому и дали, что близнецы родились… а как он их делал, если у него не стоИт, знаешь?

Раз-два и в дамки, а потом ноги мои задирал и держал за пятки, как газель голимую, пока сперма внутрь не стечёт.
На Кубу его надо… были уже однажды… не сравнить какие зарплаты за-границей… но этот же бесхребетный… его толкать надо, чтобы шевелился, не то, что твой… сам всё в дом тащит… ну я же вижу типа, да.

В общем, слушал я слушал, чего она несёт… смотрел я смотрел внимательно на её губы, которыми она блямкала как зомбированная кукушка, а потом на меня вдруг такое раздражение накатило… не знаю, кем я был в прошлой жизни… но так взбесился чего-то, как вроде на меня гонит эта брунгильда… ну, и ХРЯПСЬ! Как вмазал я справа по этим кукушачьим блямкающим губам… с когтями вмазал, но не стал продирать… просто пизданул её для порядка и спрыгнул, да.

А она так застыла сразу, закаменела на полуслове… а мать смеётся, не может остановиться… отец хмык свой в корридор утащил… неудобно вроде над подружкой жены типа, а Юрасик, который всегда подслушивал взрослый трёп за дверью кухни, с бланжом под глазом потом неделю ходил… папаша ненароком его дверью зашиб, когда смех свой гомерический в прихожую спешил утащить.

В общем, Наташка потом раскаменела и всё повторяла:«Хорошо, что губы расквашенные были, ну, типа расслабленные имела ввиду, не то бы он мне их с мясом выдрал… ужас какой, да!» И повторяла она за свои расквашенные губы, как попугай кубинский, которого у них не получилось вывезти оттуда.

На таможне усыпили его, нельзя типа за-границу национальное достояние, говорящего попугая типа, вывозить… и вообще зараза от этих птиц импортных, так что слава Богу, что усыпили типа, да, а то потом у детей ещё аллергия будет, да.

Ну и противная же помада у этой Наташки была! Я потом целые сутки фыркал, чуть не блеванул сначала, когда вылизывал мою правую лапу, тьфу!

А у матери помада была такая вкусная, конфетами пахла… я почему-то тоже от неё балдел, как от клея обойного...Mите плавающие подарили, так вроде я понял… ну, он на параходах, что в загранку ходили, шмонал этих плавающих, которые джинсы новые в тазике замачивали, как грязные вроде, чтобы пошлину не платить, ха.

Жалко, что потом он спился… шампанским… офигеть! Когда матери надоело, что он в жопу пьяный приползал после работы, а то и вовсе в другом подЪезде на седьмом этаже на тряпке чужой ночевал со сломанной ногой… сосед с параллельного седьмого как-то утром нашёл его на этой тряпке и к нам притащил…

А иногда он звонил и говорил типа, ночное дежурство у меня, типа внезапно Петрович заболел, надо подменить, а я потом такие запахи от него учуивал, что опять балдел с открытым ртом… покруче клея обойного те запахи были… в общем, когда ей надоело, что он пьяный ей сцены ревности устраивал и с балкона однажды хотел спрыгнуть, она взяла и поменяла замок, а чемодан с его барахлом за дверь выставила… было дело, да.

Отца тогда Наташка с бесхребетником у себя приютили. Он плакал и посылал их к матери просить за него, но мать пошла к его начальнику и сказала, что его надо уволить потому, что он берёт взятки, иначе как так можно было спиться шампанским, да? Доктор в ЛТП, куда отец пошёл срочно сдаваться на лечение от алкоголизма, тоже охуел… всяких алкашей видел, но чтобы шампанским спивались, мдя…

В общем, начальник тоже наверное чего-то там брал, потому не дал заявлению матери ходу, а благославил отца на лечение и отпуск ему дал оплачиваемый. И отец вылечился, бросил пить, а стал играть в шахматы по-переписке с одним фанатом и кофе тоннами глушить, «чтобы спать», так он говорил, а мать сказала Наташке типа, слава Богу, что покупать не надо этот кофе, плавающие угощать стали отца вместо шампанского, иначе никакой зарплаты бы на тот кофе не хватило, да.

Однажды в марте у нас выпал снег. Они сказали, что лет 5 не было снега, и дети выскочили во двор и носились, как ненормальные по этому белому и кидались комками этого белого, а Юрасик вообще стал валяться по белой земле и потом мать весь вечер пилила отца, что он куртку новую в грязи испортил и надо новую ему достать типа, да.
Когда Юрасик приплёлся в этой грязной и мокрой куртке домой, то я, воспользовался всеобщим шоком и, в первый раз, шмыгнул из тёплого дома на лестничную площадку, а потом мне снесло крышу, да.

Меня поймали на девятом этаже потому, что я побежал почему-то вверх, а не вниз, а там, наверху, я унюхал такоооое… забалдел со страшной силой, хотя воняло это «такое» сильно, но с тех пор я стал каким-то неадекватным, метался по дому, завывал диким голосом у двери, даже подрал на ней плёнку под дерево, которая была очень дорогая и которую мать достала сама «по блату»… не знаю, что такое «блат»… в моей прошлой жизни такого слова точно не было… в общем, я ещё и в ботинки начальнику отца нассал, когда тот пришёл к нему на день рождения, и тогда мать сказала, что «Яшечка загулял» типа, а отец сказал, что, если «этот гад»(!!!) ещё раз нассыт начальнику в валютные ботинки, то его уволят к ибеней матери из таможни и «тогда будем девятый хер без соли доедать». Hу, без соли-то ещё не смертельно, но почему именно девятый хер, я так и не врубился, да.

B общем, они ничего лучше не придумали, как поздним вечером утащить меня во двор, когда я дальше девятого этажа ни разу до сих пор не удалялся от родного тёплого дома, и в этот жуткий холод, пустить меня «погулять с кошкой»… хуле так «гулять»? Я ломанулся от них, как псих, которого в душе шарко искупали, понёсся, высоко задирая мои непривычные к этой снежной слякоти лапы, к ближайшей «шестёрке», от которой исходил тёплый бензиновый дух, и забился под её металлическое крыло на колесе, а они стали меня выковыривать оттуда, но «этот гад» разодрал отцу все руки… а нахер меня так назвал? Получи! А потом я спрыгнул с колеса и рванул в ближайший подвал… хер они меня нашли той ночью, хоть я и слышал как мать звала меня, причитая:«ЯЯЯшечкаааа! ЯЯЯшечкаааа! Яшууунечка, гдеее тыыыы»

Я провёл ужасную, полную холода и страха, ночь в том подвале, где воняло человеческими и кошачьими экскрементами, и ещё я увидел, как какие-то, обросшие грязной шерстью люди, жарили на костре Пушу, огромного соседского кота, за которым я часто наблюдал из окна моего седьмого этажа, в тайне завидуя ему, потому, что он жил на первом этаже и спрыгивал из окна на улицу, когда хотел.

«Бомжи съели Пушу» — так сказали соседи, которые вызвали пожарников, безутешной матери его Маше, а муж её Толя плакал навзрыд при опознании головы Пуши, которая валялась в стороне от когда-то шикарной, серой в пятнышках, шкуры его любимого сына.

До этого я не знал, кто такие «бомжи», но я понял, что они тоже люди, но только очень голодные, иначе зачем бы им есть какого-то заразного кота, когда сырокопчёная колбаса намного вкуснее? И ещё я понял, что не все люди живут в доме, с семьёй…
У меня тоже не стало дома и семьи, но я пока не знал, если бы я смог с голодухи съесть кота.

Моя мать продолжала меня искать, на лице её был написано отчаяние и страх если меня тоже съедят бомжи… я наблюдал за ней из узкой прорези, заменяющей в подвале окно, как из амбразуры, на которую они меня бросили, а я почему-то выжил и решил, что не вернусь к ним даже если больше никогда мне не есть сырокопчёной колбасы и не пить сливок из моего глубокого блюдечка с позолоченными цветочками по краям.

В общем, я сделал вид, что не слышу и не вышел на её отчаянные призывы… что-то умерло во мне в ту кошмарную ночь, когда я с ужасом наблюдал как каннибалы закусывали несчастным гулякой Пушей какую-то парфюмерную гадость, которую они глотали из флаконов… в сполохах затухающего костра я прочитал :«Свежесть»...«Освежимся, братаны! Ну, дай Бог, чтоб не последняя!»

Я не чувствовал голода… может из-за шока...3 дня я прятался от матери, издали завидев как она бредёт к подъезду, а потом я услышал как она сказала Наташке, что они взяли другого котёнка… породистого… и назвали его Мишкой… и тогда я стал свободно выходить.

Я знал, что они уже — не моя семья… отныне я сам по себе… только Юрасику я позволял приближаться и гладить меня, но я всегда отказывался от колбасы, которую он приносил для меня… от неё пахло Мишкой. B принципе, я не имел ничего против того котёнка… просто я понял, наконец, что они никогда не были моей семьёй, а просто когда-то «взяли» меня как и этого Мишку и всё.

А на четвёртый день «пришёл антициклон», так говорили прохожие, а это означало, что жаркий воздух в момент высушил грязные лужи после того неожиданно изменившего мою судьбу снегопада, и все неизвестные мне коты, у которых никогда не было никакой семьи, повылазили из подвалов.
Они грелись на солнышке, развалившись на бетонных парапетах, а их бездомные подружки почему-то стали преследовать меня, завывая дурными голосами.

Всё это было как-то пошло, не по-людски чтоле… эти уличные потаскушки не вызывали у меня ничего кроме гадливости, а тот запах, от которого я с непривычки забалдел на девятом этаже, почему-то вызывал только тошноту и мне расхотелось «гулять».

На следующий день я увидель тётю Олю, которая, ковыляя и переваливаясь как утка, вытащила маленький раскладной столик и поставила его в центре двора… боль… у неё очень болели ноги… я уловил эту боль на расстоянии, и я пришёл и лёг на её ступни, обутые в тёплые домашние шлёпанцы на толстые крупной вязки носки…

Я впитывал её боль, пропускал через себя, и отпускал эту боль, трансформировавшуюся в некую лёгкую субстанцию, которая улетала в пространство над нами, а потом тётя Оля встала, сложила свой столик, а я пошёл за ней. Мы вошли в её дом вместе и она сразу налила мне вчерашнего супа, в который покрошила горбушку чёрствого хлеба… я никогда не пробовал ничего вкуснее!

Однажды тётю Олю забрала «Скорая», так сказала соседка Наташка, которая жила напротив со своим бесхребетником и тремя детьми, и тогда я снова пошёл в подвал. Я очень проголодался к вечеру и решил навестить моих бывших… они приняли меня, накормили… а потом я подошёл к двери и на моём языке сказал, что хочу уйти и они меня отпустили.

Я ходил к ним по-вечерам дней пять, пока не вернулась тётя Оля, и мы опять были счастливы в её маленькой квартирке, а однажды ночью она умерла и я тоже ушёл в подвал и умер.

Когда я умирал, я вспомнил, что в прошлой жизни меня звали Андрей Михайлович и я работал санитаром в местном дурдоме.