АраЧеГевара : Дима-Жид (ч3)

Appendix
Пошарахавшись два дня на-сухую, мы с Маленькой, поехали на Лумумбу за героином. Здравствуй Мама Африка! Здравствуй родное негритянское гетто! Только теперь, я, уже, не боялся колоться.
Негры— обратная сторона медали азербайджанского радушия, они не ведутся ни на какие уговоры, и только: «Итс нат май праблем!». Но, конечно, есть свои нюансы. Выручала Ира, девочка-подросток, свободно лопочущая на английском, она, убалтывала, почти, любого из них.
И конечно же, поднял свои старые героиновые связи— Майк, Тони и даже Маршалл, хотя по настоящему их наверное звали, как-нибудь— Мгунини Боа или Табога Нигуа.
В их, страшных, бирюлёвских джунглях, царила жесткая иерархия— доминирующий самец Маршал, (Маша) жестко гнобил свою стаю. В его подчинении находились: соотечественник— негириец Тони, Наиболее Угнетаемый Кениец Майк, и две хохлушки.
Сосед-грузин снабжал меня фальшивыми сотками грина, и я, нет-нет, запускал их неграм. Когда это вскрывалось, оскорбленный Маша говорил :"Ай-я-яй! Ты... такой... невоспитанная. Зачем... ты меня одманишшь, я... не одманишшь, я же туда тайд не кладу!"
Однажды, Наиболее Угнетаемый Кениец Майк, решился уйти из стаи и начать собственный бизнес. Он снял квартиру в Орехово и начал банчить самостоятельно.
Денег не было, и я поехал к нему с грузинскими баксами, они были очень хорошего качества (скорее всего чеченской печати).
Майк радушно встретил меня, под Сайпрес Хилл и с бутылкой водки в руке, он упивался свободой и откровенно кайфовал от себя. Айвона гет хай! Соохай!- орал панасоник. Увидев шесть сотенных бумажек, кениец запрыгал от счастья: "Ман! Юма бест клайент! Айвона гет хай! Сохай!" Я взял у него увесистый шар героина и направился к выходу.
Оканчательно ушедший враздуды Майк, даже не посмотрев в глазок, открыл дверь. Я, зараженный вирусом, его кенийского распиздяйства, тоже, не особо смотря по сторонам, двинул на выход. Прямо в лицо мне, смотрели два стальных зрачка, за пистолетами, я рассмотрел лица двух молодых грузин. Они опешили не меньше меня, видимо, придя грабить негра, не ожидали увидеть мою, почти родную, физиономию. Я посторонился пропуская их, и, даже, по моему, сделав приглашающий жест, вышел в подъезд.
Сил ехать домой не было, и я решил вмазаться там же. Закончив своё священнодействие, вышел на улицу, где меня нагнали грабители. "Винц мовида гаумарджос!"- блеснул я грузинским.
-Ну че, пацаны, кайф нашли?
-Нет, только шестьсот баксов.
Ёман! Айэма бест клайент!

Мама. К.Е.
Сидеть на героине- тяжкий, повседневный труд. Привыкнув к метадону, который прёт четыре дня, я, вмазавшись вечером, утром, с ужасом понимал, что мне, уже, плохо. Помимо самого кумара, меня постоянно терзало чувство, какой то обреченности.
Мама не переставала бороться за меня. Ради неё, я ходил к разным колдунам и целителям. Сам Гробовой, с его дурацкой жестикуляцией, мял мне руки и, многозначительно, смотрел в глаза. Когда все методы были исчерпаны, мама, опять завела речь о больничке.
В этот раз не пришлось далеко ехать— прямо на нашей улице, через два дома, открылась новая перекумарочная под гордым названием "Детокс". Я честно отлежал три недели, и вышел с новой подружкой.
Ксения Елизарова — настоящая красотка. Очень понравилась маме. "Это не Верка, это хорошая девочка" — говорила она папе. Мама Ксюши хотела нас отправить в Тайланд на реабилитацию. Но...
Мы кололись героином в шикарной Ксениной квартире, включавшей в себя, помимо прочего, фитнес— центр с сауной и другими прибабахами. Я познакомился с её подружками: всё сплошь элита, Ривьера— Канны— Лондон- Ницца, пардонмуа-авекплизир... Оказывается, такие, тоже, торчат.

Appendix Ι
Совершенно случайно, встретил барыгу-азера. Рамиз, не был рядовым распространителем, он работал только оптом и только с проверенными клиентами. Я спросил нельзя ли взять метадон, и, он, неожиданно, согласился мне "помочь".
Встреча была назначена возле больницы Кащенко. Приехав за полчаса, я, в нетерпении, топтался вокруг пруда. Рамиз появился со стороны парка. Мы обменялись нечего незначащими любезностями, и незаметно, обменявшись, стали расходиться.
Не пройдя и двух метров, я получил сильный точек в спину. Уже в полете я понял— это приём. Плюхнувшись на пузо, скинул метадон, и раскинув руки и ноги, стал кричать, что я наркоман, на что получил жуткий удар сзади по яйцам. Превозмогая страх и боль, я приподнял голову и увидел Рамиза, делающего характерное движение внутри своего клетчатого пиджака. Менты хором закричали: "Стоять! Не двигаться! Руки на голову!". Прогремели выстрелы, и мусора откинув полу пиджака Рамиза, нашли пистолет. "Блядота черножопая!" - сказал опер плюнув на труп.
Не буду подробно описывать, то, что я пережил на Петровке. От меня требовали, выдать адрес лаборатории, где Рамиз, оказывается, синтезировал метадон. Не буду описывать страшный железный ящик метр на метр, куда меня запихнули, не буду описывать угрозы сексуального характера и периодические избиения. Клянусь, если бы я знал где эта чертова лаборатория, сдал бы всех азеров с их синтетическими потрохами. Сколько это продолжалось я не знал. Но, через какое то время, меня вытащили из ящика. И вместо того, чтобы отпиздить, дали сигаретку, потом минуя какие то переходы и лифты, вывели на улицу. Там меня ждал Дима.

Жид.
Увидев меня Дима сделал такое лицо как будто сейчас расплачется (чего-чего, а таких проявлений от Жида, я не ожидал) . Оказывается, я пробыл на Петровке чуть больше суток. Дима, ругая мусоров, погрузил меня в машину, и уже по дороге, как бы в невзначай, сообщил: "А у меня язва" — и чуть помедлив добавил: "Прободная".
- А что это?
- Пиздец...

Мама. Дурка.
После истории с петрами, мама всерьёз взялась за меня, и не нашла ничего лучшего, как положить меня на месяц в Кащенко. В отличии от больнички, там, не было медикаментозного лечения по моему профилю, и там, я, первый раз понял, что такое ломка. Благо, героиновая. Она, хотя, и острей метадоновой, но короче по-времени, раза в три. И всё же, эти пять дней в дурдоме, я не забуду, теперь, уже, наверное, никогда. Меня колбасило как в мясорубке, приступы рвоты, сменялись приступами поноса. На секунду оставленные в одном положении, члены, начинали молить о пощаде, и эта разноголосица сливалась в вопль больного организма. Фуга Боли- вспомнилось из дурацкой фантастики. В нос постоянно лезла своя, и посторонняя вонь. Больничное бельё впитывало литры моего пота, промокал, даже, и без того, обоссаный (предыдущими пациентами) матрас. На шестой день, когда срочники накурили меня планом, я, как Бог человека, создал стихотворение-
Я, как окурок в писсуаре,
С насквозь промоченной душой,
Во двор, за булочной направо,
Она придет, а я больной.
В дурке балом правили, еще не освидетельствованные, солдаты-срочники. Днем поддерживали порядок в отделении, а ночью глумились над дебилами. Еврейскому дяде Яше тридцатисхуем лет, чье развитие остановилось в три года, постоянно отбивали лося. Пытались пробить лося музыкального (это когда ладони, непросто накладываются одна на другую, на, собственном же, лбу, для, постороннего, удара кулаком, но, при этом, еще, исполняется "вдруг как в сказке скрипнула дверь"), но не смогли научить песне. Тогда, я, даже, порадовался, что Яша такой дебил- его не били- часа три. Другим дуракам, конечно, тоже доставалось по-полной. Меня, буквально, тошнило от этого скотства, я не мог, спокойно, смотреть на издевательства над, ничего непонимающими, людьми. Несколько раз, вступал в перепалки, и один раз, подрался с этими ублюдками. Меня, неожиданно, поддержал солдат-ингуш, которому воспитание, тоже, не позволяло, спокойно, смотреть на этот беспредел.
Удивительно, но первые здравые мысли, пришли мне, именно в дурдоме. Это не было анализом, или осмыслением. Все произошло на уровне чувств. Чувство обреченности и ненависти ко всем людям, привели меня в библиотеку, я не был библиофилом, просто, кроме меня, туда никто не заходил. Схватил первую попавшуюся книгу, и начал читать. Это было "Человек с пятью не" Вадима Шефнера. Я уссывался до слёз, грустил и плакал вместе с героями. Мои чувства, прорвав броню наркотиков, хлынули наружу. После этого, бесценного, образца соцреалистического абсурда, я поглощал книгу за книгой. Увлекшись "Игроком", перечитал (с перерывами на: "Ара, пойдем-курнём") всего (что там был) Достоевского, Чехова, Хармса, Бабенко и даже, Курта Винигута, которого, отнял у, вновь заехавшего, пациента. Постепенно, этот ушат чувств, стремлений и боли, вылитый на меня, смыл обреченность моей души, и обнажил стыд, голый и безысходный. Думаю, что это, было моё первое позитивное чувство. Как будто, я, прочел книгу своей жизни. Увидел страдания мамы, бесконечное разочарование отца, приведшее его к водке, беспросветность собственной жизни и грязи окружавшей меня. Я, и раньше, не был дураком, но теперь, со всей остротой, увидел лживость и продажность блатного и наркоманского мира. Как бы это пафосно не звучало.
Мама приходила ко мне всего два раза, каждый раз она рассказывала, что Дима совсем плох. Что, его, положили в больницу, а он убежал, и, что бабка, договаривается сделать ему операцию, чуть ли, не в ЦКБ.
После дурки, она, сразу взяла меня в оборот. На дом был приглашен доктор Лев Браниславыч, который, пичкал меня, всякими, невкусными лекарствами, от которых я не мог нормально ходить. Это "лечение" продолжалось около месяца, но, как сказал один еврей- всё проходит, и я вырвался на улицу.

Жид.
Он сидел на теплотрассе перед своим домом, с совершенно отсутствующим взглядом, как-то по дебильному, положив свои худые локти на колени.
"Здарова! Ты чего?" - "Аа? Нихуя! Здароова"- простонал в ответ Дима поддерживая живот. По всему было видно,что каждое слово дается ему с мучениями. "Как дела?" - спросил я. "Я уже месяц не травился" - что-то, я, ему, как-то, не поверил. Когда мы поднялись домой, спросил у Наташи. "Да он только-что вмазался, он, просто, не помнит ничего" — ответила она. Шестилетний Валёк скакал на кровати вместе с ротвейлером, оба жутко орали.
Дима метался по кухне, стонал, выл и плакал. Кричал, ругался и бросался на стену.
"При типичной форме прободной язвы, в клинической картине, можно выделить три периода: период болевого шока, период «мнимого благополучия» и период диффузного перитонита"- в дурке, я приобщился и к Большой Медицинской Энциклопедии.
Дима находился, как раз на первом из этих периодов. Не знаю почему, но мне, совсем, не было его жалко. Я испытывал горькое разочарование. Мне, не хотелось видеть, в таком состоянии, человека, которого, я считал образцом силы духа, пренебрежения к боли и другим материальным неудобствам.
"Да я передазнусь нахуй!"- выл Дима— "передазнусь!". Из комнаты ему, диким криком, вторили Валёк с ротвейлером. Меня начало подташнивать.
"Это стресс! Профессиональная болезнь щипачей! Постоянный стресс!" - стонал Жид. (Недавно, из навязчивой рекламы по телевизору, я узнал, что стресс, абсолютно, не причем. Хеликобактер пилори— спиралевидная, грамотрицательная бактерия, является причиной язв желудка и двенадцатиперстной кишки. Первооткрыватели медицинского значения Helicobacter pilori, австралийские ученые Барри Маршалл и Робби Уоррен были удостоены Нобелевской премии по медицине за 2005 год).
Может быть эти хеликобактеры проели ему не только желудок (хотя, наверное, это антинаучно) но, он, жутко, стал раздражать меня, и я ушел.
Меня самого колотила жуткая постнаркотическая депрессия, я, тоже метался по комнате, выскакивал на улицу и тут же возвращался. Пытался обкуриться. Но становилось еще хуже.
Конечно же, я пытался найти, чего-нибудь поинтереснее, анаши. Ночью срывался на лумумбу, бродил по лесу в поиске барыг вместе с другими бедолагами. Менты, запоздало очухавшись, начали прессовать негров, но больше, конечно, доставалось наркоманам. Они светили фонариком в лесу за общагами, и на его свет, наркоманы слетались сами, думая, что это, негритянские маяки. На эту удочку попался и я, проведя ночь в обезьяннике, утром грязный и вонючий, вернулся домой.
Мне хотелось плакать от безысходности, обиды на жизнь и окружающих. Я, опять ненавидел себя и всех вокруг.

Вера.
-Артуур! Ар-туурр! Артур!- услышал я сквозь сон голос Веры. Рывком сел на кровати, мотая головой- "бля, приснится же". Было лето, теплый ветер трепал занавеску на открытом балконе.
-ААрр-тур! Артур!- страшный сон, неминуче, переполз в реальность- она, пьянющая, сидела накорах во дворе. Миниюбка потерялась в складках её, вывернутых наружу, ляжек, а декольте, обнажив всю запазуху, потеряло свое благородное название. Возящиеся, до этого, с мотором "девяностодевятки" грузины, побросали все дела, и (как сказал классик) растопырили дрочила. Выскочив из подъезда, я, за хиботу, потащил её со двора- "Ссука! Что за цирк? хули накидалась? че орешь?"
-Маму твою боюсь... Арртурик! Любимый! Эти суки у меня паспорт отняли и лаве не отдают! Паамаги мне!
-Сеердце гибнет! Кто? и сколько лаве?
-Хахлы! Пидарасы! Каасарь!
-Грина? ладно, приедешь завтра, трезвая, разберемся- смалодушничал я.
На следующий день, в десять, Верка уже крутилась под балконом.
-Артурик, люби...
-Бляя, да харош! Че за хохлы? сутенеры?
-Ну, да... Там... хата на Фрунзенской, девочки работают, они пасп...
-Сколько их там?
-Семь!
-Хохлов?
-Нет, девочек, хохлов двое, один возит, другой сидит, они нас только трахают и денег недаюууут...невыпускаюуут...только за бухлоом.
-Деньги вывозят? Сколько работают?
-Помоему, нет. Я с ними две недели.
Находясь в такой ситуации,я, первый раз в жизни, задумался- надо ли, мне, это? Вроде бы, лаве, сами плывут в руки. Сколько, семь блядей, могли нароботать, за две недели? Если средний выезд... баксов двести... хотя бы... по... два захода...семь штук. Бля! Я схватился за телефон.
Пацаны приехали тем же вечером. Лом, ВОлос и Михась- мои друзья, еще, по-старой квартире в Свиблово. Из пацанов во-дворе, играющих в ножички, они, незаметно, наверное, потому-что, параллельно со мной, превратились в матерых урок.
-Сколько их там? Деньги вывозят? Шкуре твоей дверь откроют?
Решили не тянуть. Вера позвонила вечером, я сказал, что подхвачу её завтра, в десять, у метро Фрунзенская.
Мы сидели в машине, уже, минут двадцать. Верки не было. Михась повернувшись из-за руля, смотрел на меня недобрым взглядом. Он недавно освободился, и как единственно сидевший, корчил из себя главаря: "Ара! Да ты нас в блудняк привёл! Да мы с железом, а че примут? Где та шкура?!". Я проклинал себя и Верку, напряжение нарастало: "Где та шкура?" И тут, я увидел, как она бежит, пренебрегая подземным переходом, через Комсомольский.
-Артурик, зая, прости, не могла раньше...за сигаретами еле вышла...
Лом с Волосом заржали, а Михась, презрительно повторил- "заая". Меня обожгла, предательская, волна стыда. Михась спросил- "Куда ехать?" Вера ответила- "Фрунзенская набережная дом 54". "Да, я не тебя, шкура, спрашиваю! Ара, куда едем?". "Фрунзенская 54"- ели выдавил я. Жилка на моем виске, мерно отстукивала- "из-ме-на-из-ме-на". Когда, мы, заворачивали в арку сталинской восьмиэтажки, Михась, ударил по-тормозам: "Бля! Ну эта точна блудняк! в этом доме четыре года как, мусора, моего подела завалили, они обменник хлопнули, уйти-неушли, мУсора завалили, там, терпилу, а мусорА, их потом". "Че, Михась, заднюю включаешь?"- съязвил Волос. "Хватит пиздить пошли! Шкура-дверь, мы-сутеров, Ара-лаве"
-Артурик! Артурик! забери мой паспорт, они там, паспорта, в секретере, где деньги!
Всё прошло, неожиданно, гладко. Верка, позвонила в дверь, условным сигналом."Кто?" -Я, Остапчик, я. Остапчик, открыл дверь, и выхватил по башне рукояткой ТТ. Ствол, тут же, уперся ему в бОшку, и он подобострастно, закивал на на указательный палец Михася, приложенный к губам. Как Лом с Волосом уработали второго, я не заметил. Бляди сидели на спинке дивана и орали, хохол лежал на полу, его била мелкая дрожь. Секретер. Целлофановый пакет, не удержавшись,я заглянул в него, у меня зарябило в глазах, зелень, грины, баксы! Франклны, франклины, франклины, гранты, но больше франклинов...Ибачь куриный! Паспорт! Взял паспорта, и, лихорадочно, начал искать Веркин, когда, меня обожгла мысль- "я ж, спалю её". Я забрал все паспорта, но, неожиданно для себя, передумал, и выбрав, только, Веркин, бросил остальные обратно.
Михась зажал пакет с деньгами между ног, и начал трогаться. Верка, подпрыгивая, скакала рядом с тачкой: "Артурик...Михасик! а касарь мой? они должны мне...." "Да пошла бы, ты, нахуй, шкура!"- при этих словах Михася, я, отвернулся. Больше я её не видел.