Павловский : Стаккато

Хаб Наиго был гением.

Какой-то музыкальный критик написал: «Вы знаете, каково это, когда с первых же нот вы покрываетесь волной мурашек, когда звук поглощает вас целиком, растворяет, и вы перестаёте существовать, весь мир вокруг исчезает – остаётся только музыка? Великолепнейшая музыка, где всё понятно без слов. Тут у каждого инструмента от треугольника до рояля есть чувства и эмоции. У них есть свои мысли, истории...».
Альбом Fk.Y.Alc был назван феноменом. Абсолютно всеми.
«Вы знаете, каково это? Если думаете, что да, то вы ошибаетесь. Такого ещё никто не знал. Никто никогда не слышал, и, наверное, больше не услышит. Эти произведения заставляют плакать, смеяться, боятся, быть счастливым, любить и ненавидеть. Это нечто гораздо большее, чем музыка в привычном понимании этого слова. Это Хаб Наиго.»
Пластинка, проданная и скачанная общим числом более полутора миллиардов раз, содержала пять треков без названия. В среднем по пятнадцать минут.
Учёные искали в них особые частоты, воздействующие на участки мозга, священники и сектанты проводили странные обряды, психи прокручивали диск задом наперёд на десятикратной скорости, просвечивали его рентгеном и изучали абсолютно белую обложку в ультрафиолете. Выдвигались совершенно безумные теории, связанные с правительством, евреями, пришельцами.
Несколько человек после прослушивания попали психушку. Особого удивления, впрочем, это ни у кого не вызвало. Сегодня многим лечиться надо. И ещё многим уже поздно.
Ни один альбом за всю историю не вызвал такого резонанса.

Однако самого Хаба вся эта шумиха не волновала. Он о ней и не знал. Он вообще почти ни о чём не знал. Без телевидения, радио, газет и интернета. Спрятавшись в маленьком особняке, заперевшись в своей студии в подвале, он в звукоизолированном одиночестве проводил свою жизнь. Одиноким, тем не менее, он при этом себя не чувствовал: его окружали инструменты. Тут было всё. Вообще всё. Даже огромный церковный орган. Такой студии звукозаписи не было ни у кого.
Ему не нужны были люди, он общался с инструментами, понимал их. Они не пытались обмануть его, обокрасть, предать. Они давали ему звук – ничто больше не могло принести ему столько счастья, столько эмоций. Он давал им жизнь. Идеальный союз: Хаб Наиго и музыка.
Он не выходил отсюда. Спал в кресле перед ноутбуком. Два раза в день прислуга – один единственный человек готовил и приносил ему еду. Нередко Хаб к ней так и не притрагивался – забывал. Слуга уносил её обратно. Ещё он заряжал кофейный аппарат и собирал горы полупустых остывших стаканчиков. Больше о нём никто не знал и достать его не мог. Ни пресса, ни фанаты, никто в целом свете.

Так, во всяком случае, он думал. До сегодняшнего дня.
До того момента, как на него наставили пистолет и назвали жирной свиньёй.
...
—А я думал, ты тощий, Наиго. Такой же бледный, да, только худой, как сушёная рыбина,—целившийся сам походил на закуску к пиву, с лохматым рыжими волосами и слегка сумасшедшим выражением лица, срывающимся крикливым голосом,—не спрашивай, как я сюда попал,—он нервно облизнул губы,—заткнись вообще! Давай сюда диск, быстро!
Хаб, так и не произнёсший ни слова, был в ступоре. Он отвык от людей, от общения. Тем более от такого неординарного. Он напряжённо пытался сообразить, промямлить что-то в ответ. Но его будто парализовало. Он продолжал сидеть в своём кресле, беззвучно открывать рот и пялиться на ствол.
—Ты идиот?—рыжий подошёл к беспомощному гению и с силой вдавил дуло ему в пухлую щёку,—отдай мне сраный диск, немедленно. Я же знаю, ты написал ещё, я точно знаю, козёл. Ну? Не тормози!
—Нн-ннн-нааа к-комп-п-пью-ууу-у-те-рре,—наконец выдавил Хаб; оказывается, он не просто собственный голос забыл, но почти разучился говорить и от волнения начал ненормально заикаться.
—Что?
—Н-на ко-компьютере только… только од-ддин т-т-ттрееек.
—Врёшь!—резко взвизгнул он,—ты всё врёшь, сука!— и с размаху двинул рукояткой Хаба в висок.
Удар!
Толстяк неуклюже свалился вместе со стулом на пол. Тихо заныл.
—Ну ты и дерьмо, Наиго, как баба. Вставай!
Но он не слышал. Боль оглушила. В буквальном смысле.
Хаб почувствовал, как во время удара что-то хрустнуло в черепе. Потом голову заполнила дикая боль и звуки исчезли. Совсем.
Он оглох.
И теперь лежал на полу согнувшись и скулил. Не столько от раскалывающейся башки, сколько от внезапно нахлынувшей давящей тишины. Она для него была гораздо мучительней.
—Вставай, идиот!—тощий рыжий пару раз пнул его в бок,—поднимайся и скидывай свой трек на флешку,—ноль реакции, только мучительный скулёж,—шевелись давай, козёл!
Погоняемый ботинком по рёбрам он всё-таки с трудом поднялся на дрожащих ногах. Облокотился на стол. Тишина сдавливала мозг тисками, мешала соображать.
—На, скидывай на неё. Не тормози,—он протянул ему флешку.
До Хаба дошло. Непослушными руками он воткнул её в компьютер. Нашёл папку с готовым треком. Он закончил его полчаса назад. Он сам ещё не слышал его полностью. И уже не услышит.
Он навёл курсор и слабым пальцем в кромешной тишине кликнул.
Нечаянно слабым пальцем два раза.
И ничего не изменилось. Открылся проигрыватель, начал воспроизведение. Но без единого для Хаба звука.
Тут что-то коснулось его ноги.
Он обернулся и увидел.
Рыжий выронил пистолет. Челюсть его отвисла и на лице был написан нечеловеческий восторг. Он заплакал. Он плакал и смеялся от счастья. Он с трудом держался на ногах, потом сел, потом лёг. Хаб смотрел, как он беззвучно подёргивается на полу, открывает рот, улыбается, и слёзы льются, затапливая глаза. Конвульсии нарастали, он уже практически бился в истерике, оргазме. Хаб почувствовал басы в грудной клеткой, сильнее, громче. Мощнее. И когда смотреть на приступы рыжего стало уже страшно, всё вдруг прекратилось. Дрожание исчезло.
И глядя в искрящиеся глаза дохляка Хаб прочитал по губам, отчётливо:
—Неудачник.
Басы сразу же ударили с новой силой, рыжий неестественно ломано выгнулся на полу, будто из него вылезал дьявол. Замер так на несколько секунд. И безжизненно рухнул вниз.
...
Трек уже давно кончился. Они так и остались вдвоём в этой студии. Улыбающийся тощий ублюдок с остановившимся от счастья сердцем. И уничтоженный гений, потерявший слух и пустивший себе пулю в рот. Он, конечно, мог продолжить писать музыку, но надо слишком сильно любить людей, чтобы страдать ради их счастья.
Трек он стёр.
Никто не обещал справедливости и никто поэтому её не получит. Ну или почти никто.

«По–настоящему неординарные люди по–настоящему счастливы только тогда, когда полностью посвящают себя своему занятию.»
Чак Паланик. Призраки

25 июля 2012 года