Лев Рыжков : Ангелы Любви (конкурZ)

Попасть на рок-концерт было не так просто. Приглашения раздавались только своим, проверенным. Деньги особой роли не играли – сложное и опасное мероприятие устраивалось не для наживы.
«Следуй за стрелочкой на асфальте»…
Егор никогда бы и не догадался, что это – приглашение. Если бы не знал этого точно.
Стрелка, нарисованная мелом, маскировалась под детские, наивные граффити.
Егор не отрывал взгляд от мостовой. Осыпающаяся белая полоска исчезала под бесчисленными подошвами, таяла. Местами скорее угадывалась, чем виднелась.
От людной улицы близ метро – в дурно пахнущий плавленой пластмассой переулок. Оттуда – в гаражи. От гаражей – в лабиринты промзоны.
Последняя стрелка указывала на канализационный колодец.
«Сюда?!» — оторопел Егор.
Неприметный человечек в серой шинели брызнул на Егора каким-то спреем, источавшим приторную вонь.
«Ангелов отгоняет!» — сообразил Егор.
И действительно – трое белых маленьких летунов, всю дорогу как бы между прочим порхавших над Егором, шарахнулись прочь на своих хрупких крылышках.
- Быстрее! – пробормотал человек и чуть ли не столкнул Егора в отверстый колодец.
Сам прыгнул следом, задвигая крышку. Повел по путаным катакомбам. Светил фонариком-жучком…
Ссыпались по ржавой лестнице. Миновали затхлое кладбище станков. Потом – переправились через вонючий, токсичный поток.
А вдали нарастал грохот. И грохот этот был музыкой.
Настоящим запрещенным рок-концертом. Раньше их, говорят, тоже запрещали. Но не так сурово.

На сцене, сооруженной из промышленных обломков, давала адского жару группа «СОТОНА». Название было начертано на тряпичной растяжке поверх сцены.
Неопрятные волосатые мужики терзали гитары. Стращным хриплым голосом ревел вокалист:

Достоевский – говно!
Василий Розанов – говно!
Философ Бердяев – адское говно!
Аааааа!!!

У сцены толпилось и плясало примерно тридцать человек. В спертом, провонявшем антиангельским аэрозолем воздухе был разлит угар.
И вскоре Егор влился в толпу пляшущих сатанистов. Он некрасиво, размашисто плясал. Он просто физически чувствовал, как в его тело вселяется «злой дух». И это было так здорово.
Кто-то тронул его за плечо. Девчонка. Улыбчивая. Брюнетка.
- Привет! – проорала она. – Клево здесь, правда?

Девчонку звали Дашей. Она отвела Егора к каким-то волосатым типам – друзьям. Те Егора накурили.
Было стыдно, но и весело.
Когда концерт окончился, и зрители повалили по катакомбам на выход, Даша подхватила Егора под руку:
- Пойдем гулять?
- Ну, пойдем! А куда?
- Ко мне, – сказала девушка.

Она жила в съемной комнате на индустриальной окраине. На стенах были развешаны запрещенные портреты – «Коррозия металла», Егор Летов, Мэрилин Мэнсон.
В мыслях своих Егор, конечно же, был бунтарем и ниспровергателем. Однако максимум, на что хватало его поступков – скрытые колпаком волосы, чуть длиннее установленных, да тайное посещение сатанинских рок-концертов.
Но, по сравнению с тем, как грешила Даша, преступления Егора были детскими шалостями. Даша слушала запрещенную музыку. А Егор даже и не представлял, как много ее, оказывается, существует на свете. И загадочный «Pink Floyd», и меланхоличный «Radiohead» и депрессивный «Velvet Underground». Прослушивание этих mp3-файлов было серьезным грехом.
Равно как и чтение запрещенной литературы. Даша давала Егору читать книги, которых нельзя было найти ни в одном магазине, ни в одной библиотеке. Имена авторов манили и пугали: Кортасар, Пелевин, Довлатов, Стивен Кинг.
- Когда-то, лет двадцать пять назад, — рассказывала Даша, — во всех городах запылали костры из книг. Издания изымали из библиотек. Проводили обыски в домах. Остались только молитвословы, Достоевский, ну и еще несколько благонадежных, проверенных книг.
Но настоящий шок ожидал Егора, когда Даша однажды принесла бережно переплетенные пожелтевшие листы распечаток. Имена авторов ничего не говорили Егору: Мама Стифлера, LoveWriter, Франкенштейн, Григорий Залупа. Рассказы были странные – смешные и пугающие. Любого из них было вполне достаточно для того, чтобы отправиться на перевоспитание в монастырь.
- Наши предки жили в прекрасное и свободное время, — говорила Даша. – Но потом оно просто закончилось…

Конечно же, между ними происходило то, что писатели уничтоженного Интернета называли «еблей», а проповедники новейшей эпохи – «срамным блудом». Они любили друг друга на потных простынях. А в окно пытались ворваться ангелы. Некоторые проникали в приоткрытую форточку, сквозь мелкоячеистую сеть. И тогда Даша гоняла их мухобойкой или опрыскивала запрещенным антиангельским спреем. Крылатые шпионы возмущенно пищали.
Безграничной страсти имелась лишь одна преграда. Как бы сильно Даша и Егор ни хотели друг друга, никакого блуда не могло быть, если отсутствовали средства предохранения – свернутые колечками резинки, уже давно относившиеся к категории запрещенных товаров. Даша доставала их где-то по своим каналам, о которых ничего не сообщала Егору.
- Ты не хочешь детей? – спросил как-то Егор.
- Ни в коем случае, — отвечала Даша. – Ребенок – это родной человек. Я не хочу приводить его в мир, где правят бородатые.
- Но это же… преступление! – прошептал Егор. – А вдруг за нами… следят?
- За нами следят уже давно, — совершенно спокойно отвечала Даша. – Скоро все закончится. И закончится плохо. Но я хочу дойти до конца. Чтобы в смертный час – не жалеть ни о чем. Чтобы знать, что я сделала все, что могла.

Однажды жаркой летней ночью, когда Егор и Даша лежали, обнявшись, провалившись в сон после долгого исступленного блуда, в каморку вошли экзорцисты.
Первым их присутствие почувствовал Егор, когда на лицо ему упали капли святой воды.
Комната наполнилась попами при окладистых бородах, козлобородыми дьяками, бритыми семинаристами.
- Да убоится нечистый! – гнусавил кто-то из попов.
Егору и Даше разрешили одеться, а потом поволокли в белый автомобиль с крыльями на корпусе. «Белый ангелок» — назывались эти машины, наводившие ужас на еретиков и кощунов.
- Прощай, — сказала Егору Даша. – Наверное, мы никогда больше не увидимся. А если увидимся, то будем уже совсем другими.
***

Дашу заточили в монастырь. На покаяние.
Когда ее допрашивали экзорцисты, Даша не запиралась, брала всю вину на себя.
А вот Егор отделался легко. Всего лишь исповедальной епитимьей.
Это значило, что ежедневно он был обязан посещать духовника, отца Федора.
А священник… Он копал очень глубоко.
Иногда Егору казалось, что духовник словно выворачивает мозг наизнанку. С каким-то странным азартом отец Федор доискивался до скрытых мотивов, до греховных побуждений, назначал покаяние – то сон во власянице, то самобичевание, то пятьсот «Отче наш…» с земными поклонами.
Схалтурить, дать себе послабление было невозможно. За каждым движением Егора следили ангелы, которые передавали изображение на Священный Монитор. И отец Федор внимательно следил за тем, что делает Егор.
Егор понимал, что отец Федор холостит его мозг, убивает все то, что, как мнилось молодому человеку, составляет его личность.
Священник, казалось, находил какое-то удовольствие, вычищая Егорову любовь. Он стремился растоптать каждое, даже мельчайшее воспоминание о том, что происходило между Егором и Дашей, стремился найти извращенную, гнусную трактовку, показать мерзость.
Сколько раз Егор хотел послать изнурительные многочасовые исповеди куда подальше. Но слишком тонка была грань, которая отделяла его от заточения в монастыре. А святая обитель была хуже тюрьмы. Если на воле Егору промывали мозги всего-то по три-четыре часа в день, то в монастыре это происходило круглосуточно. Отец Федор не скрывал, что особо нерадивых послушников сажают на цепь, в тесную подклеть, держат на хлебе и воде.
Тюрем в теократической России не существовало. Преступности тоже официально не было. Все нарушители отправлялись в монастырь. Пребывание в его стенах могло быть и вечным. Выпускали оттуда редко. И то – тех, кто полностью духовно очистился.
Однажды священник обмолвился: мол, Дашу могут выпустить, если Егор начнет проявлять энтузиазм на пути перевоспитания.
И Егор понял, что ничего другого ему не остается.
Потекли годы – в постах и молитвах.
***

Гостья возникла на пороге неожиданно. Это была монашка. С иссохшими чертами лица, головой, замотанной в глухой черный платок. Она перекрестила Егора, шепча слова молитвы.
- Даша? – произнес Егор. – Ты?!
В последние годы азарт отца-исповедника стал ослабевать. Не осталось ни одного воспоминания, по которому бы он не прошелся. И вот уже много лет Егор испытывал к своему прошлому лишь отвращение, лишь стыд.
И теперь на пороге стояло воплощение прошлых грехов.
Но почему, почему Егор был рад возвращению Даши? Сейчас, спустя шестнадцать лет?

В последующие месяцы они почти не разговаривали. Вся каморка кишела ангелами. Крылатые соглядатаи наблюдали, чтобы обвенчавшиеся грешники вели себя благочинно.
Вечера проходили в молитвах.
Правда, иногда Даша садилась вышивать. Похоже, вышивание крестиком оставалось единственной страстью этой иссохшей, рано постаревшей женщины. Вышивала она святые образа, храмы, эпизоды из Житий святых. Вышивки развешивала в углу напротив образов.
Однажды Егор, усердно помолившись, чувствуя привычную скуку, от нечего делать принялся рассматривать Дашины рукоделия.
На первой же из них он увидел что-то странное. Что-то не так было с изображением ангела в небе. Голубой цвет небес переливался оттенками – где-то более светлыми, где-то темными.
И более темные нитки складывались, как ни странно, в что-то осмысленное.
В надпись!
«АНГЕЛЫ НЕ РАЗЛИЧАЮТ ЦВЕТ».
Егор обернулся, взглянул в мертвые глаза супруги. Он был готов поклясться, что сейчас в ее глазах наконец-то блеснул отголосок чего-то живого. Она перевела взгляд на следующее изображение – панораму монастыря на весеннем зеленом лугу. Темно-зеленые нити складывались в едва уловимую надпись: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ»
Глаза Егора заполнила едкая влага. Сквозь слезы он смотрел на вышивки.
«ПОШЛИ ОНИ НА ХУЙ». «МЫ ПОБЕДИМ!» «Я ТАК СКУЧАЛА!»
- Супруга моя возлюбленная! – Егор обнял Дашу.
Ни словом, ни жестом Даша не выразила никаких эмоций. Но Егор знал – она все та же, прежняя. А, значит, и он сам еще жив.