hemof : Оранжерея

«Было какое-то странное настроение. Словно время остановилось; оно уже не было рекой, вытекающей из мрака и впадающей во мрак, — оно стало морем, в котором безмолвно отражалась жизнь».
Эрих Мария Ремарк
Три товарища.

Соня открыл глаза, разгоняя остатки липкой дремоты. Правая тазовая кость чувствительно ныла от давившего на неё жёсткого дерева лавки. Он лежал некоторое время неподвижно, стараясь вспомнить, что ему снилось в этот раз. Но, похоже, сегодня не удастся. Соня взглянул на маленькое грязное окошко, находящееся как раз напротив лавки, на которой он спал. В окошко просачивалась чернота ночи. Что-то несколько раз стукнуло снаружи. Соня напряг слух. Мягкий перестук дождя. Как будто кто-то разбрасывает за окном маленькие горошины, размером со спичечную головку, нужно только представить, как горошины мягко ударяются в стекло и отскакивают на пыльную землю. Соня долго лежал, наслаждаясь шёпотом дождя. В голове отзывались неясным тук-тук обрывочные мысли и кем-то сказанные фразы. А потом ему вдруг непреодолимо захотелось выйти в ночь.
Холодные августовские капли, казалось, смывали остатки тепла сторожки. Соня низко опускал голову, а затем резко встряхивал мокрыми волосами, вздёргивая голову вверх, подставляя лицо под чёрные струйки ночного дождя. Оранжерея плотно укуталась мраком, спрятавшись от холодных звёзд и бледной полулуны. Всё вокруг дрожало и переливалось, искривлённое в преломлении льющейся с неба воды. Соня больше всего на свете любил такие ночи в оранжерее, когда ты никак не можешь определить границу, где кончается реальность и начинается мир, как будто пришедший из снов. Сны иногда исчезали, уступая место чему-то настолько непонятному, что было трудно уловить, где по настоящему, а где во сне.
Соня вдруг почувствовал на себе чей-то неподвижный взгляд. Он медленно повернул голову, всматриваясь в окружающую темноту, прорезанную в двух местах направленными лучами прожекторов. В коридоре яркого света тысячи маленьких капелек казались танцующими в огне мотыльками, миллионы стремительно танцующих к земле мотыльков.
Он внимательно посмотрел в темноту. Вот они. Он засёк глаза. Соня не видел их, но знал, где они застыли.
- Что смотришь? – Свой собственный голос показался ему странным надтреснутым шёпотом, жившим отдельно от него.
Он, не торопясь, подошёл к вольеру, не обращая внимания на образовывающиеся лужицы чёрной воды у него под ногами, и взялся обеими руками за крупноячеистую сетку. Металлическая сеть остро пахла мокрым ржавым железом.
- Что смотришь? – повторил Соня.
Рекс неподвижно смотрел, не обращая внимания на дождь. Застывшее в камне изваяние крупного пса под струйками августовского дождя.
«Твою мать».
- Чего? – Соня вцепился руками в ячейки сетки. – Ты что-то сказал?
Рекс был всё так же неподвижен.
Соня отодвинул расхлябанный металлический засов и широко распахнул дверцу в вольер. Он подошёл к Рексу и присел рядом с ним на корточки. Их глаза оказались в одной плоскости, на одном уровне, прямо друг против друга. Соня видел, как по потемневшей от дождя собачьей шкуре скатываются круглые капельки юркой воды.
- Слышь, может я тронутый, а? – Соня сдул чёрную капельку воды, повисшую на носу. – Да что с тобой разговаривать.
Соня почувствовал, что начинает замерзать. Холодные капли стекали по спине. Крупной рябью по телу пробежала дрожь.
- Пошли в сторожку, — сказал он, вставая. Он отсоединил массивный «карабин» от ошейника Рекса и отбросил в сторону длинную цепь. Она упала безжизненным металлическим кольцом, как издохшая гадина.
«Ненавижу эту змею. Сука.- подумал Рекс,- Всю жизнь болтается на моей шее. Сука».
Соня согласно кивнул головой.
– Это я понимаю. У меня тоже своя цепь, только она невидимая, но тоже надоела, сука.
В сторожке Соня включил круглую электрическую печку с открытой спиралью, чтобы быстрее согреться. Дождь за окном обрушивался на землю с новой всё возрастающей силой. В воздухе стоял устойчивый запах земли и домашних растений, иногда от этого плотного запаха у Сони слегка кружилась голова.
Рекс лёг возле стола, устало положив грустную большую морду на мокрые лапы.
Соня вскипятил чайник и заварил крепкий чай. Всё это время было очень тихо, настолько, что темнота прилипала ватой к лицу.
- Я ведь с тобой не разговаривал, да? – не выдержал, наконец, Соня. – Слышь, ещё не хватало с псом базарить. – Соня нервно усмехнулся. – Что-то я дохрена, наверное, всё-таки ударов в голову пропустил. Ты чё, жара, а.
«Сам с собой базарь. Дешевле будет».
Соня сделал большой глоток горячего чая и, ошпарив горло, сильно закашлялся. На глазах выступили прозрачные слезинки.
- Пошёл ты? – Соня кашлянул ещё несколько раз, прочищая горло. – Он вытянул вперёд руки и внимательно посмотрел на свои пальцы.
Рекс положил морду на вытянутые лапы и изредка посматривал на Соню, чтобы тут же отвести взгляд в сторону.
- Вот ты даже посмотреть мне прямо в глаза не можешь.- Соня выдохнул и чуть приоткрыл рот.- Пошёл ты.
«Пошёл ты сам. Я бы тебе сейчас в глотку вцепился. Что мне твои глаза? Что мне там рассматривать?»
Соня закрыл глаза и прислушался к тишине. «Что за хрень? — сказал он сам себе. – Что за долбанная хрень?».
- Ладно, давай спать. – Соня резко почувствовал усталость. – Если бы ты на самом деле со мной разговаривал, а то так, фантом, мистика. Понт мне от разговора с самим собой?
Соня подошёл к лавке с наброшенными на неё фуфайками, и улёгся, чувствуя, как ему всё сильнее хочется спать.
– Мне надо выспаться, а я тут пытаюсь услышать собаку. И что? И что мне с того, что я от тебя услышу? Да нихрена.
Он закрыл глаза. Из внешнего мира доносился монотонный шум дождя, как шорох миллионов маленьких крылышек тысячи прозрачных мотыльков.
«Как тихо они шуршат».
Соня еле различил этот голос в своём засыпающем сознании.
«Такое редко кому удаётся услышать. Миллионы крылышек маленьких мотыльков».
- Не знаю, Рекс, — пробормотал Соня, засыпая. – Я бы не сказал, что редко кому, скорее наоборот…
Рекс, положив морду на лапы, часто мигая, рассматривал старый потрескавшийся пол.
«Ненастоящий человек. На цепь тебя, как пса. На цепь».