Иезуит Батькович : SCH-Симфония

Головокружение. Озноб. Липкий пот. Учащенное сердцебиение. Клокотание желчи где-то в пищеводе. Жгучий яд в крови. Горечь во рту. Сухость. Гулкая ватная пустота в ногах и в черепе. Расфокусированный взгляд, картинка уплывающая куда-то вверх и влево. Дергающаяся нога, ногти впившиеся в ладонь до крови. Тело, изогнувшиеся дугой. Всполохи судорог. Всполохи сознания. Боль в вывенутых суставах. Непережеванные воспоминания. Стыд. Страх. Беспомощность. Чужие глаза. Тысячи чужих хищных зрачков. Визитеры. Тысячи визитеров стоят вокруг кровати. Они ухмыляются. Они заливаются хрюкающим смехом. Они чавкают. Громко с сипением дышат, источая помойный смрад, который отдается на языке протухшей кислятиной. Глумливо трясут огромными лысыми головами, поросшими сизыми шишками и бледно-розовыми гребешками. Они обступают со всех сторон, подходят ближе, тянут длинные жилистые руки. Их пальцы изгибаются как жирные белесые черви, норовят дотянутся до лица. Тяутся сосульками слизи с потолка, тянутся сталагмитами плесени с пола. Ощупывают тело шупальцами, плавниками, волосатыми обрубками. Имя им Легион. Они всегда рядом. Каждую ночь. Каждую ночь я пытаюсь закрыть глаза и не видеть их, но не могу, ведь мои глаза и так закрыты. Каждую ночь я пытаюсь кричать от ужаса, но из ослабевшей глотки доносится лишь едва различимое всхлипывание, которое некому услышать. Каждую ночь я хочу умереть, но знаю, что и там они меня достанут. Я всегда ношу свой ад с собой. Он рядом. Они рядом. Каждую ночь. Они рядом. Они ждут. Они жрут. Меня.

...

Поднимаюсь с кровати. Смотрю на часы. Шесть двадцать две. Как всегда. Мне не нужны будильники. Я всегда встаю в шесть двадцать две. Даже по выходным и праздникам. Иду на кухню. Открываю шкафчик с лекарствами. Чье-то утро начинается с кофе, чье-то с сигареты, есть даже такие, кто сразу по пробуждению бегут в душ или кидаются к гантелям. Мое утро начинается с занимательной фармакологии. Твою мать, опять кончились заготовки. Достаю бумагу, ножницы, степлер и пять упаковок таблеток. Антидепрессант и нейролептик с утра, норматимики в течение дня, транквилизатор и корректор перед сном. Нарезаю бумажные пакетики, запечатываю содержимое степлером, ставлю пометки «Утро», «Обед», «На ночь». Все как в больничке. Можно было бы купить удобную таблетницу, но я привык, чтобы все было как в больничке. Руки проделывают все операции автоматически. За двадцать минут расфасовываю сорок дневных доз. Вспоминаю ночь. Вспоминаю все прошедшие ночи за прошедшие полгода. Смотрю на расфасованные средства для травли печени и выключения мозга. Одним движением смахиваю все пакетики в мусорное ведро. Хватит. Уелся.

…

- Понимаете, доктор, в чем основная проблема? Они никогда не приходят ко мне, если рядом кто-то есть. Они посещают меня, только когда я один. А если я их вижу в тот момент, когда никого рядом нет, то значит никто не может опровергнуть, что они в самом деле реальны, понимаете? Это как с тем дзенским деревом, только наоборот. Если в лесу упало дерево и ты был единственным, кто услышал звук падения, то реален ли был тот звук, ведь никто не может ни подтвердить ни опровергнуть что ты его услышал. Я не слишком путано изъясняюсь? Просто это очень важно, очень очень важно для меня, хотя я и сам порою путаюсь во всех этих…

…

Стоит в прихожей у входной двери. Выглядит как моя точная копия. И это не менее неприятно, чем форма склизкой многоногой твари или копощащегося насекомьего роя. Хуже только тогда, когда они принимают форму матери. Рад, что она не застала всего этого.

- Привет! Чего такой смурной? Скучал за нами? Да. Пора бы уже и при свете дня увидеться, а то все ночами, урывками, как будто мы к тебе на тайные свидания ходим.

Улыбается. Они все всегда улыбаются. Ненавижу.

- Не, мы то повидаться рады, но вот только доктор Пилюлькин бы твой сегодняшний поступок не оценил. Сделал бы тебе галоперидольчиком ата-та по попке.

Его шея медленно вытягивается и голова, будто бы наполненный гелием шарик, повисает где-то под потолком. Теперь его речь по мультяшному писклява.

- Помни, ты ни в чем не виноват. Это поражает одного из тысячи, вне зависимости от его желания или там… хм… грехов. Даже за тех двух девушек не переживай. На страшном суде мы возьмем это на себя. Обещаю. Только не будет никакого страшного суда. Тогда нам бы пришлось исчезнуть, а мы не можем исчезнуть. Ну да ты и сам знаешь.

Я должен его убить. Пока меня не схватили и не обкололи до состояния овоща снова. Пока не запытали инсулиновыми комами. Пока не заставили забыть и расхотеть. Я должен его убить. Его. Их. Всех их.

Визитер меняется в лице.

- Что??? Вот так значит? Ой! Боюсь-боюсь-боюсь! Караул! Ну кого ты обманываешь, а? Ты же знаешь что это невоз...

Кидаюсь на него. Хватаю руками за шею и пытаюсь душить. Его шея гутаперчиво изгибается во все стороны, скользит в ладонях, затем и вовсе раскисает в руках как мокрый хлеб.

На моей шее прсотупают синяки. Мне тяжело и душно. Я сжимаю собственное горло.

Из-за спины доносится мультяшное хихикание.

- Может все-таки пулю в лоб, мы ведь давно уже это предлагали.

...

В палате велись странные разговоры.

- Видишь того парня? Это лучший поэт на Земле. Талантливей его сейчас никого нет и еще долго не будет. Но он никому не показывает свои стихи. Он сжигает их и обретает через это свой Дар. В этом-то и вся штука.

- То есть он пишет, только для того, чтобы лучше писать и никто, никто в целом мире этого не оценит?

- Именно. Именно так.

...

Карлик-арлекин в размалеванной маске ходит колесом посреди зала, на кровати вальяжно развалился пятиметровый двухголовый удав, старуха, похожая на гору грязного тряпья, шипит, плюются и грозит клюкой из ванной. Тот что носит мое лицо сидит за моим столом, курит мои сигареты и ест мой завтрак. Они все улыбаются. Я забился в угол, обхватив голову руками и заткнув уши. Но я слышу все. Их разговоры. Их движения. Их смех. Я должен придумать как уничтожить все это отродье, пока мое сознание не заторможено таблетками. Сейчас я могу думать быстро и четко. Хотя все это мельтешение здорово мешает. И пугает. Очень сильно пугает. Это как ночью во сне, но только теперь днем и наяву. Пугает. Но привычно. Они не могут сделать мне ничего. Как правило ничего не могут сделать. Обычно они вредят другим. Моими руками. Старуха задирает подол и наседает на меня, тяжело переступаю сухими ногами, с раздутыми варикозными венами. Размалеванный карлик щекочет перышком нос. Удав оплетает ноги. А тот что с моим лицом разрывает руками рот, в одно мгновение отращивает полуметровые кривые клыки в три ряда и тянется окровавленной пастью… тянется… тянется… ближе… еще ближе. Кровь капает мне на лоб. Я сжимаюсь в один пульсирующий комок страха. Он нависает надо мной, я чувствую его дыхание… Взгляд падает на большую пыльную икону, все что осталось нам с матерью на память от отца. Я смотрю на суровый, грозныйц бородатый лик и сам не знаю почему начинаю орать:

- Сука! Сучара! Ну где ты?! Где же ты?! Почему не помогаешь?! Где ты, тварь???

Я не знаю обращаюсь ли я к ушедшему отцу или может быть даже...

- ГДЕ ТЫ, МРАЗЬ???

Пасть с теплым хлюпанье сжимает мой череп.

...

- Почему ты не уходишь отсюда, ты ведь можешь? Тебе нравится жить в больнице, в этих облезлых синих стенах, с перерывами на процедурки?

- От себя не убежишь. А вот от мира все-таки можно попробовать спрятаться. Я играю с миром в прятки. Когда-нибудь ты тоже это поймешь. И вернешься сюда насовсем.

…

Я очнулся из забытья, когда шум стих. Я ощущал в комнате чье-то присуствие, но это были не визитеры. По комнате разливалась приятная прохлада. Луна светила прямо в окно. Я знал, кто сидит на кровати в ночных сумерках.

- Мама? Это ты?

- Конечно я, сынок.

Закрываю глаза, боясь неосторожным взглядом спугнуть её невесомую сущность. Медленно подползаю к кровати на четвереньках. Руки изодраны в кровь, все тело дрожит. Губы сами собой бормочат слова.

- Мама! Мама, мне плохо! Я устал. Устал. Я не знаю, что делать мама. Я пробовал и так и эдак. Пробовал по правилам и без правил, с таблетками и без них. Мама, они не уходят, мама. Я не могу. Не могу так больше. А бритвой по венам боюсь. И жить боюсь и не жить боюсь. Мама!

Кладу голову ей на колени. Тихо всхлипываю.

- Не бойся сынок. Тут хорошо. Спокойно. Не бойся сынок. Бритвой по венам. Давай. И все пройдет. Это лучше любых лекарств, поверь мне. Мне же помогло. Только не поперек режь, а вдоль. Ну как я тогда. Тогда точно поможет. Ну давай… Давай...

Она начинает растворятся.

- Мама?

- И больше никаких снов. Никаких непрошенных гостей. Давай сынок. Я уже заждалась.

Ушла. Ушла насовсем. Чтобы дождаться меня.

- Да, мама. Я сейчас. Я уже скоро.

Тянусь за ножом.

Выкидываю нож в окно.

Удачная попытка, суки. Но вам меня не обмануть.

Бородатый угрюмо смотрит с иконы. Знаю знаю. Каждому крест по силам. По силам. Я справлюсь. Достаю таблетки из мусорной корзины. Надрываю пакетик с транквилизатором. Выпиваю двойную дозу. В этот раз тоже не получилось. Но когда-нибудь я найду способ. Когда-нибудь я обязательно найду способ. Хорошо, что вчера был выходной. И сегодня тоже. Есть время востановится.

Завтра я проснусь в шесть двадцать две. Мне не нужны будильники.