bjakinist. : «Немцы» А. Терехова: таки неудача автора?..

(Терехов А. М. Немцы: роман. — М.: Астрель, 2012. — 572 с.)

«Монстр будет давить всегда. Они не наедаются»
(Терехов А. М. «Немцы», с. 396)

Последний роман Александра Терехова Дм. Быков назвал «скачком» автора назад. Дескать, получилась сатира на нынешний «прежим», но не такая озорная и веселая, как у Ю. Полякова на комсомольское начальство, к тому ж многословная и ничего нового для читателя, по сути, не содержащая.

Мне кажется, Быков сознательно не хочет видеть очевидного. А именно: сам автор задался несколько иной, чем Поляков, задачей. И то, как он ее решил, не делает комплимента общественной позиции в том числе и самого Быкова. Отсюда и тон критика чуть обиженный.

Но все по порядку. Прежде всего, почему «Немцы»? Почему, например, не «Ненцы»? Описанная Тереховым группка чинуш в одном из округов Москвы, этакое «землячество», могла быть этнически любой, в данном случае немецкость их лишь дает автору право наделить своих героев именами, экзотичными даже для современного фатерланда: Эбергард, Хериберт, Сигилд, Хассо.

Тут-то шифр и кроется! Немцы в исторической памяти нашего народа и памяти советских еще дворовых игр — чужаки, враги, захватчики, оккупанты. У чинуш Терехова — психология захватчиков по отношению к «этой» стране, причем даже не немецких оккупантов, а монгольских баскаков, слишком примитивно корыстных. Так автор оценивает социальный слой, элиту путинской России. (Кстати, и биографическая связь Путина с Германией обыгрывается недвусмысленно).

Имена, словно приковылявшие из времен Меровингов, опять же неслучайны. Рухнула римская советская империя, и теперь закладываются основы нового мира у нас, который только ленивый еще не назвал феодальным. Главный герой романа Эбергард (его поспешил кто-то обозвать «антигероем») объясняет беременной любимой опять же всем очевидное и почти бесспорное: «Сейчас окончательно делится народ — кто встроился, пойдет навсегда наверх, остальные навсегда вниз. Понимаешь? Такого времени больше не будет», с. 429.

Замах глобальный, хотя вроде б изобличаются только нравы последнего года правления Лужкова и ненаглядной его Елены (в романе Лиды), которые жадно добирают напоследок недоприхватизированное.

С этого-то и начинается весь сыр-бор в романе: в Восточно-Южный округ Москвы назначается новый префект («монстр»), ставленник Лиды. Он разгоняет прежнюю команду и набирает «на кормленье» своих. Главный герой пиарщик Эбергард — из бывшей команды и со дня на день ждет, что «монстр» его съест. Параллельно Эбергард ожидает суда, который должен обязать его бывшую жену Сигилд не препятствовать встречам с дочерью Эрной. Эрна для Эбергарда — символ душевной свободы, его неполной подчиненности «системе», кормящей (но угрожающей ему поминутно). Что-то, короче, глубоко личное. Только это личное очевидно не желает с ним контактировать, повергая отца в отчаяние. Параллельно у Эбергарда есть возлюбленная Улрике, которая тоже ждет от него ребенка, но он уже не любит ее, а заодно усеменяет до состояния беременности своего адвоката Ларису-Веронику.

Крепитесь, вся Бразилия лишь начинается! Ради поддержки сильных мира сего (могущих повлиять на решение суда) Эбергард «заносит» в префектуру от бандюков, однако сделка сорвется, и этнические бандюжки ставят его на счетчик. Герой лишается квартиры и всего-всего, в том числе и работы. Можно вроде б и вешаться, но тут выясняется, что мерзавка Сигилд — это единственное, что он все это время любил, причем взаимно.

Нечего удивляться, что Терехову уже предложили писать сценарий сериала. Но он итак снят писателем в одиночку. Ибо яснее ясного (хотя и под занавес) становится: на просторе без малого шестисот страниц нас с вами бессовестно разводили, настырно пытаясь заставить сочувствовать «антигерою», ненавидеть «режим», презирать себя-страну-эпоху и ловить аллюзии со всей словесностью 20 века (уж заодно).

И эта сюжетно головоломная чушь подается с серьезнейшей миной автором — здесь якобы психологистом и социальщиком! Хотя не раз я писал на полях: «квази», «квази».

Подчеркнутая неправдоподобность, демонстративно пошлая заданность конструкции в лукаво добротном реалистическом антураже понадобилась Терехову, мне кажется, чтобы создать САТИРУ НА ВОЗМОЖНУЮ САТИРУ, которой, нет слов, достоин нынешний режим, но…

Да, забавен режим, зловатенько, невротически странен, очевиден со всем своим патриотически приблатненным жлобством, и к тому же, говорят, у него нету идеологии. Хотя идеология (не на уровне постулатов, а на уровне чисто инстинкта) у него, разумеется, есть. Ибо стяжательство — это инстинкт (точней, комплекс) выживания в стадии обострения. Но рационально критиковать иррациональное — возможно ли? Это две автономные системы, из которых вторая уж точно не сможет услышать первую.

Иррациональной «системе» герой противопоставляет тоже иррациональное — свой отцовский инстинкт. Но в навязчивых попытках заставить дочь полюбить отца — не больше здравого смысла и смысла вообще, чем в жруще-долбяще-стреляющей «системе», которой Эбергард «живу душу» не хочет закладывать!

Иными словами, Терехов констатирует ситуацию в сегодняшнем обществе, где все так или иначе подкуплены и запуганы (причем то и другое одновременно). И потому еще так упорно держатся ее, что других, рациональных и просто альтернативных форм существования (которым при этом и ДОВЕРЯЛИ БЫ!) что-то не видно. А тем, кто говорит, будто им их видно, — тем, повторю, пока (и не без оснований!) не доверяют.

Секрет нынешней как бы социальной стабильности и тотальной склонности быть подкупленным тоже известен всем, но Терехов не ленится и его артикульнуть лишний разок: «Центральная канализация, горячее водоснабжение, обеды для бездомных и телевизор побороли ад — всем хватило, всё, чем владеешь, — можно посмотреть, ты Бог — пользуйся, переключай каналы», с. 199.

Едва ли не самая забавная сцена в этом хмуром, в общем-то, повествовании — эпизод на избирательном участке, где начальница так уламывает бедную «яблочницу», отказавшуюся подписывать протокол: «Ты бюллетени считала? Ты видела? Ты здесь жрала? Ты здесь сколько сожрала? Ты сколько домой брала? Знаешь, что участковый видел тебя пьяной? У тебя ребенка в сад взяли? По очереди? Рванина! Ты вообще почему живешь? Ты в Округе живешь? Ты чего? Протокол видела? Иди — подписывай…», с. 437. Сокрушительная аргументация, полный боекомплект, и нет нужды, что лихую начальницу свои тоже сожрут в ее черед.

Возникает замкнутый круг. Он становится еще опасней, еще тесней, потому что инстинкт порождает противовесом себе тоже инстинкт, «противочувство», которое так задело власти зимой. И не захочешь, а прочтешь аллюзию с «немцами» здесь как намек на то, чем там, «у них», у истинных-то арийцев, в 1933 г. «обычный» капитализм прикончился.

От современной нашей действительности возникает ощущение, что ты видишь нарисованную на прозрачном занавесе декорацию, сквозь которую просверкивают острые огонечки сцены, которые вроде как тюлевую картину и уточняют, но на самом деле там, на подмостках, нам заготовлена совсем иная декорация. Вот взлетит занавес-греза, и мы увидим нечто почти неожиданное, что нас более чем не обрадует…

Именно так выглядит и явление Христа народу, то есть Путина его «подданным», знакомое каждому москвичу: «Кутузовский — пуст: ждали Путина. И вот уже пронеслись злые, колючие мигалки и рабски стоящие на коленях невидимые автомобильные лавины заныли свое многоголосое «ненавижу!!!», подтверждая — едет…», с. 544.

Стиль Терехова здесь, многословный, слоеный, громоздкий. Кажется, завязла и буксует в глубокой грязи большая машина, прожирая, захлебываясь, борясь с грязью и оставаясь при этом на месте.

Так и герои его: вроде полны энергии, страшно деятельны, чего-то всё добиваются. Но и добившись вроде бы (как один из персонажей Фриц, который уже накопил и может навсегда свалить к вожделенному теплому морю) — нет, не смогут остановиться. Трепыханье в водовороте, жадное, истерично испуганное — вот что такое их деятельность: «…всех кружит одинаково, и не разберешь, кто разгоняет, отталкиваясь ногами, а кто едет и уже не соскочит» (с. 542). И они будут барахтаться до конца, так, вероятно, и не насытясь. Не отпустит водоворот. Уйдут мэр, Лида, «монстр» — явятся новые. (Кстати, в каких-то чертах «монстра» угадывается самая заснеженная на сегодня вершина нашего королевства…)

Мог ли Терехов закончить роман свой, не улыбнувшись согражданам напоследок всеми его шестьюстами страницами, улыбнувшись красноречиво бессильно и ернически многозначительно?..

14.08.2012



.