Питающийся крохами залупогрыз : Емеля дурак

Емелю в станице считали блаженным. Он, пользуясь этим фактом, целыми днями лежал на печке и на люди выходил исключительно с настроением набедокурить. Брат его, Дементий, которому после смерти бати выпала нелёгкая доля в одиночку кормить семью, злился, ругался на дурака. Ничего поделать с собой не мог, хоть и понимал, что грех. Шкодил часто братец, а жаловаться на него к кому пойдут? Вот и приходилось выслушивать. То невестка, масла в огонь подольёт, Дементию гадостей про Емелю ночью нашепчет, то соседи жаловаться придут, мол ты угомони братца, чего он девок наших пугает, причиндал свой демонстрирует, ополоумевший, то ещё чего. Короче поколачивать стал Дементий братца своего недалёкого.
Как-то раз Емеля в хорошем настроении находился. Захотел он приятное брату сделать. Вывел его коня на баз, гриву расчесал. Вышел на крыльцо Дементий, увидел Емелю, с конём разговаривающего, прослезился. Вспомнил вдруг, как рыбу по детству ловили вместе. «И за что мне брат такой достался» — думает. Утёр слезу, суровое выражение на лицо принял, подошёл к Емеле, взял коня за узду, буркнул под нос: «спасибо» и пошёл со двора. А Емеля радуется слову хорошему, за братом бежит, по сторонам не смотрит, да и налетел на плетень. С кольев крынки попадали, расколотились. Брат в сердцах, не долго думая, затрещину Емеле отрядил. Дурень стоит как вкопанный, затылок рукой трёт. На глаза слёзы наворачиваются, обидно ему. У Дементия от этого зрелища сердце защемило. «Что же это я делаю» — думает, а сам виду не подав, на брата кричит: «А ну иди в дом, дуралей, пока ещё чего не натворил». Емеля тогда со двора убежал, к церкви побёг. Встал подле неё, внутрь не идёт. Не любил он внутрь ходить, видел, как смотрят там на него люди недоброжелательно, а в церкви грех так смотреть. Так он думал. Вот и не ходил, чтобы грех на людей не навести. В общем, встал возле церкви и просит, чтобы Бог его нормальным сделал. А в ответ слышит: «Ты “спасибо” не говори сам, нехорошо Имя Божье в суе упоминать, говори “благодарствую”». Понял вдруг Емеля, что не услышит он ответа своим стенаниям, расстроился, пошёл обратно. Идёт по дороге, злится, плачет, а навстречу ему старик с костылём ковыляет одноногий.
- Чего ты, Емеля, плачешь? – спрашивает его.
- Дурнем не хочу быть, – отвечает Емеля
- А кем же ты хочешь быть? – опять вопрошает старик.
- Хочу быть лихим казаком. Есаулом быть хочу!
- Ишь ты, а Государем Императором не хочешь? – Посмеивается одноногий.
- Хочу, – не увидав подвоха отвечает дурачок. — Хочу, чтобы перестали надо мной смеяться, чтобы не били меня больше, и боялись все!
- Ну будь по твоему, – отвечает ему старик, а сам глазом сверкает, — зимой попросит тебя невестка Дементия, брата твоего, за водой сходить, так ты не ленись, иди. Увидишь в проруби щуку, обязательно излови её, хоть голыми руками, понял? И дурость от тебя отступит. А как в армию пойдёшь, назовись Пугачёвым, понял? Да смотри в точности мой наказ выполни, тогда всё сбудется.
Закончив говорить одноногий взял Емелю за палец и уколол иголкой. Дурачок отдернул руку, на мизинце выступила бусинка крови. Емеля засунул палец в рот и обидчиво, непонимающе посмотрел на старика.
- До свадьбы заживёт, — захохотал, как закаркал старик, развернулся и поковылял дальше, словно и не разговаривал только что ни с кем, будто и не останавливался вовсе.
Емеля уставился ему в след. Странный какой инвалид. Я его и не видел раньше никогда, а он и как меня и как брата зовут знает.
- Благодарствую! – выкрикнул Емеля.
Старик обернулся. Его хитрый прищуренный взгляд обжог дурня. Как будто кости превратились в угли на секунду. Емелю передёрнуло.
- Благодарствие своё людям оставь, – молвил старик и поковылял дальше, в сторону цыганского табора.