Grobik : Волки Одина глазами сталинградца. 2004.

Следует наверное пояснить. Эти миниатюры — отголоски странных происшествий, которые обвалились на меня некогда. А именно, я попал на ролевую историческую игру «Волки Одина», проводившуюся на станции Ляйпясуо, в Карелии. Просьба не стрематься этих, забавных для многих обстоятельств, и воспринять текст как некие фэнтезийные исторические ззаписки..

***
Разочарование в климате. Хельги вернулся из болотистых лесов домой и стал сохнуть. Вся влага, радостно набранная организмом, стала мучительно его покидать. В безумной тоске по родине Хельги снова и снова слизывал слёзы, и они казались ему кислой морошкой, медовым пивом и пахли настырным дымком.
Мы не должны жить здесь! — до сипоты кричал он в трещины на почве. Здесь слишком солнечно для наших сумрачных умов. Чахлая растительность — мы не должны искать, чем подтереть зад. Мы должны сушить у костра обувь, а не вытряхивать из неё песок. Мы должны идти по тропам среди мачтовых сосен, такие же гордые и почти такие же высокие; мы должны чинить покалеченные штормами корабли, а не раздувать их рассохшиеся останки на берегу иссякшего арыка.

***
Жена встретила не так, как ему хотелось. Она сидела в углу, таращась на его изуродованное лицо. Да… она не валькирия. Аквариумная рыбка. Валькирии умеют ценить шрамы и разрывы тканей. Вывихи, растяжения, дробления и внутренние кровоизлияния… А мы сумасбродно любим их за умение ценить наши радостные увечья.
А она тихо любит нашу ненависть к домашним тапкам. Дети Одина, внуки Тора. Кровожадные идиоты, залихватские мазохисты, сладкие до горечи, смолистые наши бицепсы накручены жгутами на Бильрест, берцовые кости гложет Гарм, валькнуты тиснены золотой сажею изнутри на глазных яблоках как залог прекрасного зрения, как гарантия увидеть высокие стропила Вальгаллы…
Жена сидит в углу, грызёт стерильный ноготь домашнего благополучия. А мне здесь очень хочется пить.

***
Снугл обшарил взглядом весь шатёр, я старался не дышать, заваленный кучей тряпья. Ворошить грязное бельё — его любимое занятие. Только его и могли послать обыскивать чужие жилища. Старательная сволочь, ткнул мечем в груду шмотья, увидел мой торчащий ботинок. Давай вылезай, храбрец. Что делать — выползаю из шатра боком, как краб — от этого недоумка можно ждать любой подлой забавушки, раз уж начальство на его стороне… Так и есть, стоит, радостно отвесив челюсть, занеся клинок плашмя над головой. Ах ты, гнида, по спине хотел меня огреть! Автоматически вытаскиваю длинный нож, парирую, успеваю нанести два-три истеричных удара, покуда не подлетели остальные, загнали меня в воду, отрубили указательный палец…
Нас выловили всех, дольше всех гоняли лёгкого, злого Вилли, но зажали в клещи, немилосердно связали. Снугл опять отличился — выкрутил ему руки так, что не понятно, как они ещё держаться в суставах, подпёр грудину бревном. Снорри Репью — три выстрела тупой стрелой в грудь и живот. Дырок нет, но синяки с мой кулак. Мне, как злостно сопротивлявшемуся, выгадали завидное наказание — сто ударов плашмя клинками по заду и оставить в лесу со спущенными штанами. На радость вечерним комарам. Ульв Мертвый сунул Репью за голенище свой нож. Широкий жест, но дотянуться до ножа нет надежды. Он это знает лучше нас вместе взятых, зато совесть чиста. Торир Круглый позеленел от жалости, ещё когда меня пороли, теперь предпочёл уткнуться в землю. Боги, какая унизительная боль, от комариных укусов уже опухла шея и веки, что происходит ниже пояса, мне пока не докладывали — зад онемел, ногами я непрерывно переступаю, отгоняя гнус. Неистово перетираю верёвку о шершавую кору.

***
Вы так пристально на меня смотрите. Кто вам сказал, что я не случайно надел эти маленькие очечки? Да, оне мне немного малы. Да, у меня синяки под обоими глазами, два шва на скуле, и я примерно изукрашен бриллиантином. Но это, бля, ещё не противоречит правилам проезда в городском транспорте. Мужской маникюр — не признак мужественности, белые, некрашеные рубахи — одежды офисных рабов. Переизбыток гривен, железные драккары и киоски, торгующие смердящей гадостью — достоинства константинопольских жидов. А моя смешная мальчишеская травма получена не здесь. И хотя я дышу вам сейчас в лицо луком, и шевелю губами, как живая человеческая рыба — не верьте.
Я мёртвый.
Я жив не здесь.
Здесь насрано.
Скёль!

***
Мы жрём, что приготовит Торир Круглый. Строри Вонючий иногда даёт меткие прозвища нашей пище. Вчера, например, мы трескали рисовую смолу. Видит Фрейр, природа не изобрела того, что придумал злой язык Строри, но липкое дерьмо, которым мы себя потчевали, больше походило на смолу, чем на злак.
-Круглый, у нас будут запоры!
-Всё что в моих силах, лишь бы вы не обговняли румы!

***
Как задолбленный слепнями телок, мотая головой и мыча, я, наконец, растянул последний узел и свалился наземь. Трясущимися руками натянул штаны. Скоты, стыдоба, плачет по вам Хель за такую гнусную шутовскую расправу. Выдернул из-за голенища нож, освободил Снорри. Вилли косился на нас, чёрный, раскоряченный, подобный какой-то страшной руне, синие запястья, онемевшие скрюченные пальцы. Он свалился нам под ноги мешком. Глаза горят, борода торчком. Посадили его боком к сосне, он долго разминал руки, шипел проклятия. Мы опасливо стояли рядом. Вилли не так прост и весел, как кажется со стороны. Он толкует руны, знает травы. За работой поёт песни о богах, которых мы не знаем.
Две датчанки приносят нам воды и еду. В конце концов, наша самоволка — их вина.

***
-Послушай меня, Димитрий, ты платишь мне мало денег.
-А с какой стати я должен платить тебе больше?
-Я тебе не шваль какая, я добрый хирдман, к тому же, неплохой скальд.
Это ли не повод платить мне как подобает щедрому ярлу?
-Парень, ты с кем сейчас разговаривал?
-Я не парень, зови меня как должно звать мужа.
Я Хельги. Хельги Мохнатое Брюхо.
Мы вместе уж год. Верность должна быть отблагодарена.
-Эй, девчонки, идите сюда. Наш сценарист рехнулся.
Отъехал. В Скандинавию. Вызовите ему драккар с красными крестами.
-Эээ… я раскусил тебя, лукавый хёвдинг. Думаешь, я свихнулся. Нет.
Я отлично осознаю, что я сценарист коммерческого отдела провинциальной радиостанции, а ты её ставленый директор. Дело не в том. Я хотел поговорить с тобой, как с мужчиной. Но мужчиной нужно родиться, этот признак не раздают как мягкий ошейник за хорошую службу. И хотя ты и сидишь здесь, дышишь пылью, пьёшь кофе — я знаю, ты не живой. Ты старая сухая муха, за которой никогда не придёт паук. Скёль!

***
Строри Вонючий выдал новый перл. Его послали за закуской, он долго возился в мешках, потом сказал, что на закуску сегодня лобковые огурцы. Лобковые огурцы! Боги! Мы чуть не порвали портупеи от хохота. Вонючий, почему они лобковые?! Умора, вчера рисовая смола, сегодня вот… Огромные, перезрелые, желтые огурцы. Как причиндалы великана. Лобковые огурцы, так-то, знай наших. Я не стал их есть. Закусил вчерашней бурдой из котла.

***
Ингвар запряг нас так, что в заду рвутся жилы. Валим лес, иногда поистине чудовищные деревья, пилим на брёвна, стаскиваем на мысок. Бревна по 12 метров, в полтора обхвата. Несёшь такое бревно, все кряхтят от натуги, кости трещат, сейчас, думаешь, коллективно снесём яичко. Сядем, друг на друга посмотрим, воды хлебнём — и снова на делянку. Чтоб я сдох так пахать. Местные прозвали нас бобрами — так настойчиво мы возводим свой пограничный острожок. Ингвар хёвдинг старый. Сам работает так, что хочется сплюнуть. Как сыромятный ремень, тянется, а не рвётся.
На четвёртый день закончили работу, выставили посты. Тут же пошла рыба. Писарь строчит — кто, откуда, куда, отпустить, утопить. Досматриваем, но не грабим — работа… Ингвард имеет дипломатическую миссию от датского конунга. На хрена нам, норвежцам, этот датский хряк?!

***
Вонючий сварил трав. Он пьёт этот настой время от времени, привык к нему, находит его вкусным, он его бодрит. На заготовке леса Ингвар попросил промочить горло. Через некоторое время стал хвататься то за зад, то за голову, что-то невнятно причитать, отдавал идиотские приказы — ближние стали на него косо посматривать, одёргивать, он смутился, ушёл в лес.
-Ты что ему налил, подлый?
-Я? Вот — своего отвара, ничего больше, не знаю, что у него так всё разболталось.
Ингвар отошёл, пояснел мозгами, не переставая клял отварчик.
А Строри под общий хохот назвали Отравителем.

***
Вилли у костра, за ужином, когда по рукам поползла чаша с брагой — это страшная сила. Этакий рокочущий ведьмачок, у которого рот не закрывается ни на минуту. Кто-то что-то ляпнул невпопад? Кто-то за день проштрафился? Нет нужды пороть виновного, Вилли пропесочит его по самое не хочу, а Хельги, если в духе, поможет. Покраснеешь семь раз, вспомнишь маму, Локи и вкус крыжовника. А все гогочут, подхватывают, мотают на ус, чтобы завтра ещё двести раз вспомнить и обсосать.
-Я клёвый парень, чё ты, падла! — это Вилли заполняет собственные паузы.
-Чё вы, падлы?! Я клёвый парень! — завтра половина лагеря будут повторять эту смешную фразу по любому поводу.

***
-Ах! Я знаю! Ты — толкиенист! Правда, я угадала?
Рагнар резко смолк, взгляд его опустел, пачка фотографий выпала из рук, он сжал кулаки, так что побелели костяшки, неожиданно бесцветным голосом сказал:
-Да. Ты угадала. Я как раз и есть толкиенист. Мы такие. Как ты угадала?
-Я сразу поняла, только слово вспомнить не могла, — она захихикала. -Я видела по телевизору, такие все бегают с мечами, дерутся, здорово!
-Да-а-а… Прикольно..
Рагнар с отсутствующим видом смотрел на неё, что-то неспешно обдумывая.
-Желая отдать должное твоей, Людмила, смекалке, хочу узнать, чем ты занята сегодня вечером? Не идёшь ли ты, случайно, в какой-нибудь танцевальный клуб? Это было бы некстати, потому как я желаю пригласить тебя к себе домой, показать толкиенистские одежды, плащ, шлем и меч. Спеть тебе толкиенистские песни… Хочешь?
-Ой! Хочу, конечно! Но только посмотреть и всё! Обещаешь ко мне не приставать? Обещай, а то я обижусь и не пойду.
-Торжественно клянусь не посягать на твоё женское начало! Пойдём же, Людмила.
Через два дня Рагнар открыл дверь людям в милицейской форме и двум парням в штатском.
-Здравствуйте, мы по поводу обескровленного тела, найденного в вашем подъезде. Подруга убитой девушки говорит, что та два дня назад поехала к толкиенисту смотреть толкиенистские одежды, плащ, шлем и меч. И слушать толкиенистские песни. Вы ничего об этом не знаете?
-А с какой стати должен об этом что-то знать?
-Как, разве вы не толкиенист?
-Нет. Я не толкиенист. Я исторический реконструктор. И не называйте меня больше толкиенистом, мне это противно, я за это и убить могу. Хорошо? Могу ещё чем-то помочь?
-Гм… вы с нами так откровенны… Извините. Не смеем задерживать. Простите за беспокойство. А… простите, последний вопрос — это у вас меч висит на стене?
-Да, меч.
-А почему у него клинок в засохшей девичьей крови?
-Это я кровяную колбасу резал.
-Угу. К вам не подкопаешься. До свидания.
-Ага… до встречи… на Выборге.

***
Бьорн Кормчий среди бела дня навернулся с лесенки. Основательно проехал боком по ступенькам и сел, застыв. Что такое, Бьорн? Что-то вздохнуть не могу…
Проводили к местному знахарю, тот пощупал его, потыкал пальцем, сказал, что чепуха, в ребре трещина и всего-то. Кормчий несколько дней сидел, как с веслом в заду, не мог ни нормально вдохнуть, ни посмеяться — любое напряжение вызывало боль. Потом что-то начал потихоньку строгать, ломать дровишки, кашеварить, стал уже ходить с оружием, участвовал в стычке с данами…
Позже прибыл наш лекарь, опытный малый, который осмотрел Бьорна и пришёл в ужас.
-У тебя три ребра сломано, два из них смещены! Ты что — ничего не чувствовал? Тебе лежать нужно, а не с ватажкой по границе мотаться!
Бьорн, человечище, герой! Он воистину велик в своём равнодушии к боли. Ну ничего, мы себя в ебле покажем-с…

***
Хельги был зол, а Вилли всё не унимался. Отвечать было просто лень, а колдун был в ударе и плёл свою обычную несусветицу, обижаться на которую не было смысла.
-Слышишь, отколотись, щеколда, — брякнул лениво, нехотя.
Вилли издал придушенный скрип, будто спотыкнувшись. Пауза.
И весь отряд взорвался — щеколда! Ха-ха, щеколда!
В отряде считалось, что заткнуть Вилли не может ничто, если он сам того не захочет.
Он слыл самым острым на язык и непримиримым задирой, и если бы не споткнулся на слове «щеколда», это, возможно, и прошло бы незамеченным. Но имя было подобрано настолько удачно, что этот экспромт запомнился всем и надолго. Вилли Щеколда! Хельги был смущен успехом, но доволен до чертиков.

***
Колль вернулся из вика через два года. У него не хватало трёх пальцев на правой руке, рваный, плохо заживший шрам тянулся через лоб до щеки. Глаза не было. Его любимая Сигню стояла на берегу. Она уже давно отыскала мужа глазами на палубе и с приближением драккара лишь сильнее сжала челюсти, так что скулы побелели.
-Слава Одину, ты жив.
-Я жив? Верно подмечено. Я об этом как-то и не думал.
-Трудно было?
-Было, как было. Где мой сын?
-Он сильно вырос за эти два года. Пойдем в дом, Колль.
-Пойдём. Я покажу, что я тебе привёз…

***
Придумав красивую вису, Олав весь день ждал вечера, весь дрожа от волнения. А когда солнце село, дружина отужинала, и начался обычный расслабленный трёп после долгого рабочего дня, свистнул пару друзей и поспешил в Сконе. Там его ждала смешная курносая рыжая девчушка. Для неё он и приготовил свой поэтический дар.
Когда же до него дошло, что никто его не ждал, а спиртное ударило в голову, наружу рванулись, перемежая друг друга, злость и обида за собственную ранимую душу. Всё это бурлило и клокотало, медвежий ум не знал — реветь в три ручья или разнести весь Сконе по брёвнышкам. В результате, говорят, случилось и то, и это. Смешная рыжая курносая укатилась в бурьян, получив оплеуху; с криками «ой, бабоньки, горю» Олав забирался ногами в костёр, снося котлы и утварь, потом убегал в лес, воя в бессильной злости; насопливившись вдоволь, приходил назад, шаткий и высокомерный, пил ещё, наружу снова рвалась обида и злость… Напоследок, нашёл какую-то ропщущую жертву — «Я вижу, ты хочешь меня ёбнуть! Ик!.. Нет, я вижу — ты хочешь! Так ёбни!» — он стал на колени, закрыл глаза, разведя руки в стороны. «Нет, ты, ик… ты же хочешь! Так давай, ёбни!» — вдруг зло сощурился — «Значит, так?! Ик. Не хочешь? Ик. Тогда я сам тебя ёбну!» — и пошёл на него.
Утром Вилли и Репей, притащившие его ночью в лагерь, хохоча рассказывали о ночных подвигах Олава, которые и до сей поры не кажутся ему смешными, а злость и горечь душит и вышибает из глаз влагу пуще самого едкого дыма.

***
Мы ввалились в таверну, довольные, что хёвдинг разрешил куралесить по полной.
-Кабатчик, браги, пива! Быстро! Пожрать!
Рухнули на скамьи, Хельги, садясь, нарочито примял заезжего торговца Йона. Тот сидел с женой, все стали пялиться на бабу, предвкушая развлечение. Хельги пристал к Асбьорну Слепому:
-Сделай так, — сказал он, громко почмокав губами.
Не поняв, что его разыгрывают, Слепой с задумчивым выражением лица почмокал, как надо.
-Где ты так научился?! Приходи сегодня, я тебе хуем зубы почищу — заржал Хельги. До Слепого наконец дошло, и он хорошенько двинул Хельги прямо в раненое плечо.
-Ма-а-ать!!! Проклятье! — Хельги, побелев от боли, левой рукой накатил Асбьорну в глаз. Наши зашумели, успокаивая обоих. Они сидели, сопя, один схватившись за плечо, другой — приложив холодный кубок к глазу. Хельги отвернулся и тут же получил сзади страшный удар кулаком. Брызнула кровь из рассеченной скулы, Хельги потряс головой, слизнул красный ручеёк с рукава, сказал — вот это ты, Слепой, дурак! — и заглянул на дно своего кубка.
-Кабатчик! Где брага?! Ах ты, гнойник! Пива сюда!
Разбудили пьяного лекаря, тот, шатаясь, наложил пару швов, перебинтовал глаз. Хельги сидел теперь за столом, весело блестя одним зрачком из-под повязки.
-Одноглазый! У нас есть Одноглазый! — зашумела солдатня. Асбьорн сидел, виновато глядя на повязку товарища.
-Да ладно, — говорил ему Хельги, — не переживай. Пососешь — я всё прощу.

***
Среди ночи в квартиру позвонили. Вестар откинула шкуры, встала, подошла к двери. Глянула в глазок. Гисли, вернулся! Скинула цепочку, щелкнула попеременно тремя замками, один под другим, распахнула дверь, в прихожую пахнуло морозом из подъезда. Ойкнув, попятилась назад. Гисли протиснулся в дверь боком, переваливаясь с боку на бок — с ноги на грубый костыль. Продрался сквозь коридор в большую комнату, рухнул со всей высоты роста на топчан, устало вздохнул, растопырил руки-лопаты, приглашая Вестар в объятья.
Она сидела вдалеке от него, вжавшись в стену, губы её дрожали, рука комкала подол. Искоса, с ужасом она смотрела на обломок ноги, замотанный подвязанной штаниной.
-Что? — спросил Гисли. -Что не так?
Она сидела так до утра, потом три дня ходила, глядя в пустоту, как чужая.
А потом он ушёл, с раздражением отшвырнув тапки, разбросанные в прихожке.

***
Караулы сменяются каждый час. На западе у большого камня всё спокойно, иногда приводят на допрос заблудившуюся бабенку или подпившего крестьянина. Ничего особенного. А в караул на восточной тропе все ходят с большой охотой, и там уже сложилась своя компания, которые меняют только друг друга и больше никого в свои дежурства не пускают. Под елью Вонючий прикопал бочонок с бражкой. Крепкая, зараза. И даже дождь не портит настроения тем счастливцам, которые, покачиваясь и рыгая, стоят здесь на посту.

***
Военная мысль Южного Мёра выработала новую формулировку. Еблан на службе короля Артура. Отныне подобной коннотативной маркировкой награждаются лица, каким-то образом несоответствующие званию умельца и мастера на все руки. Их количество множится!

***
О, что за мука в полном обмундировании неожиданно, на посту, захотеть до ветру.
Три толстых длинных рубахи, кольчужная броня, перевязь, двое штанов и плащ. Силой мысли это всё не рассупонишь — мучаешься, подтягиваешь-приспускаешь, следишь, чтобы и плащ не обгадить, и ноги не обговнять. Отбежавши в лес, присаживаешься — проклятье, ноги начинают уходить в болото, мох сочится жижей, почва не держит. Что за напасть! Так можно заработать либо нервное расстройство, либо геморрой.
Но вот всё, удача не оставляет нас наедине с трудностями. Довольный, что напарник на посту был без меня недолго, ощущая приятную до слабости в коленях опорожнённость, спешу назад. Этот бытовой экзамен я сдал, и мысли мои снова принимают мрачное общефилосовское направление.
Впереди у меня ещё одно испытание. Меня ждёт смерть моих близких.

***
Хальфбьорн вернулся домой заполночь. Хельга стояла в прихожей, настороженно ловя его взгляд. Но он долго рассупонивал обувь, снимал обмотки, сосредоточенно чистил ногти. И, когда он, застенчиво упулившись в плинтус, пытался проскользнуть на кухню, она ловко запустила ему сзади руку в штаны. Глаза у него вылезли из орбит, Хельга напряглась, щёлкнули ногти, и она извлекла на свет ферзя.
-Бог мой! Тебе опять засунули в задницу ферзя!
-И что? — независимо прошелестел он.
-Ах, как я устала! Ждать тебя каждый раз и думать — какой ты вернёшься домой?! С ферзём или с турой? Пойми меня, мне нужна уверенность в завтрашнем дне, в тебе самом, я не хочу каждый раз вынимать у тебя из зада шахматные фигуры!
-Что ты хочешь этим сказать?
-Ты совсем не хочешь взрослеть. Давай расстанемся.
-Давай. Ферзя оставь себе.

***
Есть в отряде один ужасный человек. Хотя, смотришь, как он хохочет, наблюдая мучения других, и понимаешь — называть его человеком — страшное заблуждение. Злобный Ари. Он пришлый. Смуглый, но не такой, как арабы. Говорит, его предки — арии, мы такого народа не знаем, хотя доплывали уж почти до края мира. В походах на южные земли узнал он религию распятого еврея, но вынес из неё немного. По любому поводу, шипя и булькая от радости, потирая руки, советует начальству:
-На крест! На крест его! Распять!
И довольно хихикает. За провинности можно получить по заду плашмя клинками, кнутом и того хуже, но распинать на кресте — это уж слишком. Ари отвратительно хихикает. Этот крест у всех, как палец Мимира в жопе. Все боятся, но виду не подают.
-На крест! На крест его! Распять!
Ха-ха! На крест Арийского! Что, не ждал, милок? Себя на кресте он почему-то не представлял! Просыпаюсь. Перед глазами до сих пор — на кресте кривляется, хохочет и обзывает нас хуями Ари. Хороший был сон.

***
В числе прочих задерживаем женщину, спешившую болотами куда-то дальше не север. Звать Сигрид. Взять с неё нечего — сразу видно. Родом из Уппланда. Собирала ягоды. А какого это хрена она под нашими стенами ягодничает? Занесло же… То ли дура, то ли дело пахнет греческим огнём. На допросе вела себя так надменно, что Ингвар решил её немножко сровнять с землёй.
-Предъявить вещи для досмотра.
-Вы будете меня обыскивать?
-Да. И тщательно.
-Но… но я же женщина! Меня будут лапать эти мужики?
Ингвальд подумал, как-то особенно, очень по-доброму улыбнулся.
-Нет. Мы позовём Оленьку, — задержанная довольно кивнула, и Ингвар заорал:
-Оленька! Обыщи её.
Оленькой по-миклагардски в отряде звали Хельги. И, поверьте, не за то, что он маленький и с сиськами. Оленька выдвинулся из толпы, у задержанной Сигрид побелело лицо, рот открылся, а матка выпала и со стуком поскакала вниз по тропинке. Хельги, невзирая на визги и причитания, усердно обшмонал тело и… небрежно обыскал одежду.
-Чисто, ничего у ней нету.
Ага. А что ты там надеялся найти? Бутерброд с козлиной ногой? Или вражий румпель?
Ясно, пусть вымоет всю посуду и убирается. Оленька, сопроводи даму. О, апофеоз! Торжество правосудия.

***
А про то, как Вилли с Ториром пошли топить бабу, но утоп Торир, я рассказывать не буду.

***
Конунг Датский и Норвежский послал нас собирать дань. Дань с Норвегии. Вообще, покуда Хакон не вернулся из вика, претензии его довольно спорны, но он дал нам своего человека с дружиной и разрешил выбивать из бондов дань любыми способами. Раумсдальские бонды, узнав цель нашего визита, вцепились в бороды и принялись вежливо подвергать сомнению наши полномочия. Боги, почему им никто не сказал, что они на волосок от смерти! Человек Харальда сдерживал нас как мог, но уже сам заикался от злости, пытаясь законным образом выбить из жлобов эту жалкую гривну. Они-таки вынесли дань — полгривны да всякой дряни в довесок. Тут из чащи вывалили люди Олава и многие из Скёрдинга. Препирательствам не было конца, и нас обложили по всем сторонам света. Лучники пасли спины, оба фланга были перекрыты. И тут, не выдержав нервного напряжения, кто-то завопил:
-Тинг!!!
-Тинг! Тинг!!! — облегченно подхватила толпа. Мы молчали. С этими бондами всегда так — стена щитов против стены брюквы. Оно, конечно, жаль, что до резни не дошло. Но, с другой стороны, мы бы все перепачкались в их крови. Фу! Ходили бы, как неряхи…

***
Если из вас лезет черное, как смоль, говно — это ещё не значит, что вы плохой человек. Просто вы съели много активированного угля.

***
Ингвальд и Вилли должны ехать на тинг. Два крепыша, Ари и Хельги, следуют рядом, охраняя начальство. В Скёрдинге нас встретили уважительно, препроводили в дом, усадили на места справа от хозяина. Пока собирались прочие знатные мужи, рабыни разносили угощения. Хельги сразу нахерачился кваса, и когда тепло большого очага пробралось под одежду, его потянуло в сон. Весь вечер выступали и спорили многие достойные люди, а из угла, где сидел Хельги, неслись раскатистые отрыжки и весёлый храп.
Тинг был бестолковый, знатные и достойные люди пытались ненароком поделить власть, спорили, вернётся ли Хакон, и кому дотоле править Норвегией. Это нам было скучно и, в принципе, всё равно. И храпел Хельги очень даже в тему, и отрыжки его как нельзя более точно отражали положение вещей. Жаль, ничего не ел весь день. Можно было бы пердануть что-нибудь — ух! — решительное.
Расходились уже в темноте. Люди растянулись по лесу длинной лентой, даны шли впереди, по памяти выбирая тропинки. Под ногами чавкало болото. Несколько раз приходилось возвращаться, нередко кто-то проваливался по колено, слышалась ругань, потом, вроде, выбрались на верную тропу. Но под ногами всё так же чавкала жижа, гати сгнили, кочки были разбиты сотнями ног, идти было тяжело и мерзко, ноги промокли насквозь, одежда пропотела до нижней рубахи, щитовая лямка врезалась в плечо, комары лезли куда нельзя, и тут Ари стал петь бравурную песню.
-Ари, заткнись.
-"…на земле, в небесах, и на море"…
-Ари, заткнись!
-"…наш ответ и могуч, и суров"..
-Елы-палы, и так хреново, а тут ещё ты горланишь!!!
-"… если завтра война!.." Я пою, чтобы легче было топать. "… если завтра в поход!…" Поднимаю ваш дух, уроды! «Будь сегодня к походу готов!!!»
Спасибо. Мой дух высок. Только я люблю терпеть молча, сцепив зубы.
Такая дурацкая привычка.

***
То там, то сям недалеко от берега из воды на камни вылезают голые бабы. Иной раз и девки. Бывает, и с хахалями. Когда-то в походе Ульв упёр у восточного купца хитрую штуковину — трубку со стекляшками, через неё далёкие предметы видны, как на ладони. Девки всё какие-то щуплые, худосочные, как глистные черви. Но нашим голодным мужикам достаточно и того. Встанут на берегу затылок в затылок — в очередь на просмотр. И каждый, кто умом послабее, обязательно что-нибудь крикнет. Кричал и я. Не то чтобы пакость какую, но камень под девками краснел.

***
Вилли любит вспоминать, как они с Репьём вели Хельги из Сконе, где некоторое время гостили. Где Хельги напился хмельного квасу, учинил дебош и назад идти почти не мог. Они тащили его на плечах, он что-то бурчал и грустно похохатывал. Неподалёку от своего лагеря остановились отлить. Хельги стоял, качаясь, и не падал только, наверное, потому, что крепко вцепился в собственный член. Стоял-стоял, да так и рухнул на спину, не выпуская поручень из кулака.
-Опа. Такого в сценарии не было, — промямлил из травы.
Вилли хохотал, снова поднимал его на плечо, и они исчезали в темноте.
А вы чего хотели — мораль в конце? Скандинавский фольклор исключительно описателен.

***
Рассказывали также об одном мужчине из наших, что ходил к женщине в другое селение, за много дней пути. Как однажды он пустился в путь с другом, причём, были они изрядно выпивши. Но дорогу, тем не менее, не теряли, добрались целыми — видно, сберёг их в тех диких местах какой-то покровитель пьяных идиотов.
А когда дошли до места, он удалился со своей зазнобой в тень. Был он пьян изрядно и, облапив женщину, притянув её к себе, опёрся спиной на большой валун. Чмоканья и воркования неслись из той тени от того валуна, а звёзды подмигивали друг другу.
Рассказывают, что романтическая встреча закончилась так: звёзды сложились в созвездие Кукиша, мужчина заснул, как стоял, прислонившись к камню. Женщина смеялась. Друг смеялся. Все смеялись. Я смеюсь даже сейчас. Валун не смеялся. Камням на наш юмор насрать.

***
Этот поход, показалось мне, принёс нам удачу. И дело не в добре, которым мы забили всю палубу. И не в памяти, которую мы оставили о себе в сердцах, во пнях и на камнях.
Ингвар-хевдинг всласть почифирил, Вилли Фаллос наш годи изрядно походил в гости, Ари так никого и не распял, Снугл отдохнул как умел, Занозу бабы признали смазливым, Асбьёрн Слепой, оказалось, не любит, когда у других со зрением полный порядок, Бьорн Кормчий не унывал и подавал пример, Снорри Репей искал свой интерес, Ульв Мёртвый хранил верность жене, Инггви Гнида распределял в уме будущие понижения по службе, Строри Отравитель почти не нудел, Углук по кому-то сентиментально скучал, Сирота молча ел, пил и молча бился, Торир Круглый любил оставаться сторожить тушенку в остроге, а Хельги Одноглазый всё это записал. Наша удача стала нашей потому, что мы были вместе, и нас было ровно столько, чтобы она не оказалась нам не по силам.

***
-Хельги! Отплываем через час.
Как бросить то, что только что приобрёл? Отринуть, как полоснуть консервной банкой по спинному мозгу. Зашить варениками уши, высосать самому себе глаза, завалить память камушком. Вывернув назад шею, на бегу плюнуть бешеной пенной слюной в собственные следы.
-Драккар ждёт, Одноглазый.
Отрывает от себя своё второе маленькое тельце.
Оставайся здесь, на берегу и жди его. Он придёт по дну.
-Мы не будем ждать тебя, Хельги!
Нужно идти. Мой рум не должен быть пуст.
Пусть лучше пустует душа.