brunner : Fatima fatale

Позвольте мне рассказать маленькую историю, довольно банальную, но не становящуюся от этого менее интересной. Эта история случилась несколько лет назад, но события тех дней часто восстают в моей памяти сейчас. Пусть читатель простит мне неказистость слога, я, всё-таки, не писатель. Итак, начинаю свой рассказ.

Я, собственно, тогда преподавал анатомию в меде. У меня было достаточно много групп, время проходило незаметно – я потихоньку кутил со студентами и любил студенток. Любил, конечно, неискренне. Всё было хорошо, если бы не одно но.
Однажды, в сентябре я увидел прекрасную девушку. Она была первокурсницей, её звали Фатима, и она была чеченка. Правда, мило? Я, такой русский сиволапый аспирант, и она, такая смиренная овечка, которой предстояло выучиться на врача, а потом до конца жизни готовить своему вайнаху вкусный обед.
Фатима… Она училась только «на отлично», постоянно занималась. От этого её спина была сутулой, и через тонкую, но не пошлую кофточку, были видны позвонки. Выглядела она по-европейски – узкие джинсы, какая-то блуза из модного магазина, кедики. Волосы собраны в пучке, ноль косметике на лице. Небольшая улыбка, что так нравилась мне – бледно-розовые губки её были крепко сцеплены. Но иногда она обнажала свои белоснежные резцы, и я думал, что она на самом деле хищница под шкурой жертвы. Однако она была всегда искренняя. Улыбалась, как уже сказал, но не смеялась. Сидела почти всегда одна, ведь какой нормальный студент будет связываться с чеченцами?
Когда почему-то я говорю имя «Фатима», то всем приходит на ум смуглая девушка со сросшимися бровями и усами над губой. Но моя Фатима была удивительно бледной. Кожа её была идеально гладкой и упругой; ей было всего семнадцать лет. В шею её хотело вонзить зубы – можно было подумать, что оттуда брызнет сок спелой ягоды, вкусной, но недоступной.
Я сказал, что она не смеялась, но это неправда. Когда я пару раз рассмешил её, на щеках появились божественные ямочки. Они были слегка видны, но придавали её лицу такую восхитительную милость. А что просто доводило меня до безумия – это её правдивость. То есть были и есть девушки, которые притворяются милыми, но она такой правда была. За то, чтобы увидеть эти ямочки ещё раз, я бы отдал полжизни…
Но что меня останавливало – это 20 регион (тогда был такой) на номерах её отца, который каждый день привозил её к меду. Я курил на ступеньках и глядел, как она выходит из тонированного джипа, говорит что-то по-чеченски отцу. И тогда, все мысли, навеянные европейским обликом Фатимы, о том, что её родители прогрессисты, улетали сами собой.
Говорил я с ней мало. Когда она сдавала зачёты я нарочно, не зная почему, был холоден к ней. Я боялся. Меня все предупреждали, видя мою нервозность: «Держись от неё подальше», что только больше меня раззадоривало. Как же банальным это мне казалось, но я не мог ничего сделать. После зачёта, когда я, своими каверзными вопросами, смущал Фатиму (впрочем, она никогда не теряла голову), я чуть не плакал один.
Меня влекло к ней, я стал с ней здороваться и всё выжидал. Ждал я только одного момента. И в конце октября, этот момент настал.

Одна. В коридоре одна Фатима идёт с модной сумочкой, в своих обтягивающих джинсиках, показывающие такие соблазнительные формы. Я, небритый, в халате, выплёвываю жвачку и иду к ней. Объясняться.
- Здравствуйте, ***! – Говорит она, и тут же смыкает в улыбку свои тонкие губы.
- Привет, Фатима! – Я думаю, что заметно нервничаю, но беру над собой контроль. – Фатима, мне нужно с тобой поговорить.
Улыбка на её лице сменяется лёгкой тревогой, едва заметной для неискушенного зрителя, но я наблюдал за ней два месяца, я жил ею это время. Теперь я вижу, что частота морганий увеличилась почти в два раза, слегка покраснели всегда бледные щёчки. Она смотрит вправо, затем трёт руки.
- Это по поводу последнего зачёта?
- Да. Пройдём в аудиторию, пожалуйста.
И мы идём в пустую аудиторию: она позади меня на полшага. Однако я открыл перед ней дверь, чем опять вызвал её улыбку и ямочки, от которых чуть не грохнулся в обморок. Хотя, скорее всего, это просто было из-за того, что я хотел сделать.

Я предложил стул и сам сел перед столом. Нервно гладя себя по щетине, я сказал:
- Фатима, твоя последняя работа очень хороша.
- Правда, спасибо, я старалась. – Просияла она.
- Ты много занимаешься?
- Почти весь день, ***, мне не нужно работать, и отец говорит, что я должна усердно учиться.
- А что потом?
- В смысле, ***?
- Что будет потом, ты выйдешь замуж?
- Папа хочет этого, а потом увезёт меня в Чечню. – Она потупила взор. Я же всё смотрел пристально то на неё, то на листки, лежавшие передо мной на столе.
- А чего хочешь ты, Фатима?
- Я бы хотела в Германию, я не хочу провести жизнь так…
- Так – в деревне?
- Д-да… — Сказала она и смутилась.
- Ты хочешь в Германию, там выйти замуж и работать?
- Да, я уже учу немецкий… Пожалуйста, не говорите папе.
- Не скажу… Фатима… — Произнёс я и осёкся.
- Что, ***?
Тут я встал, подошёл к ней и взял за руку. В груди моей будто стучали молоты. Я поднёс её руку к лицу и своими слегка близорукими глазами стал внимательно изучать её. Гладкая кожа, без единого изъяна, смешно контрастировала с моими широкими рабочими обветренными ладонями. У неё были видны вены и сухожилия. Длинные, идеальные пальцы с коротко остриженными ухоженными ногтями. Никакого намёка на маникюр. Так я глядел с минуту и поднял взор на неё.
Рот её был слегка приоткрыт. Я, не отрывая взгляда от её глаз, поднёс её руку к своим губам и медленно поцеловал. Она выдохнула. Потом я, посконный интеллигент, выпивоха и кутила, взял её за локоть, сокрытый в кофте, но не становящийся от этого менее желанным, и притянул к себе податливое тело. Притянул к своей груди и посмотрел сверху вниз в её безропотные глаза. Я чувствовал неосторожное биение её сердечка, упругость маленькой груди. В тот момент, самый прекрасный момент в моей жизни, я чувствовал её всю, я видел её всю, состоящую из органической материи. В эти пять секунд я осознал, как мимолётна эта девичья красота кавказской женщины, как она будет помнить эти мгновения, как постареет и как умрёт,
Я осознал это всё и… отпустил. Отпустил не её, а мои мысли. А Фатиму я прижал ещё больше к себе и поднёс свои уста к её. Сладкие губы разомкнулись, и мы слились в тяжёлом свинцовом поцелуе, прекрасней которого не было у меня ни до, ни после.
Оторвались. Она не закрыла рот, была всё так же удивлена, и я увидел свою, по-видимому, слюну у неё на губах. Я усмехнулся и тут же одумался. Совершенно безумным взглядом, как сейчас помню, я поглядел в её глаза. Мой рот дрожал, меня самого точно колотили изнутри, я был словно в бреду. Так и сел я на свой стул. Она заспешила уйти, но тут я проявил нечеловеческое усилие над собой и притянул Фатиму к себе, буквально посадив её на коленях.
Всё в том же бреду, едва ощущая себя, я стал целовать её лебединую шею, целовать судорожно и быстро, при этом нервно щупая её тело. Я глядел в её глаза всё это время, она была как сумасшедшая. Совершенное безумство. Но Фатима отвечала мне взаимностью.

Мы были почти раздеты, мой глаз радовало её худенькое, скрытое под парой чёрных полосок сокровенное тело. Приятно ощущать в руках женщину, которая ещё час назад казалась тебе менее доступной, чем Эверест. Её плечи ангела, ключицы, лопатки, голени… Я смотрел, я упивался ими и прижимал Фатиму к себе, словно был животным. Это вообще было животное ощущение самца, который знал, что самка его и только его. Тогда она действительно была моя, моя Фатима…
Но не успел я полностью оголить свою нимфу, как тут раздался звонок её телефона. Она лихорадочно искала его у себя в куче одежды, и, как будто осознав всё низость своего падения, поглядела с укором на меня.
- Отец…
Следующие полторы минуты я с улыбкой наблюдал, как моя Фатима, почти голая, с распущенными волосами, стоя передо мной, тихо, по-чеченски, разговаривала со своим отцом. Я улыбался, она заметила мою улыбку и тут же на её щеках появились ямочки, что привёло меня в неистовое возбуждение.
С нетерпением дождавшись окончания диалога, я притянул её к себе и опять стал целовать, целовать… Те минуты были воистину прекрасными…

На следующий день, я опять увидел её в группе. Тоскливо проведя занятия, я стал дожидаться, когда она придёт ко мне. Но она не пришла. И в другой раз тоже, и в следующий. Она меня избегала, поэтому мне снова пришлось её ловить.
- Фатима, что ты делаешь?
Она поглядела на меня, как на помешанного. Потом попыталась вырваться и опять поглядела на меня. Во взгляде её была усталость и неприязнь, и, вместе с тем же, сострадание. Я невольно отстранился, но не отпустил её руку, затем проводил её в кабинет и закрыл дверь. Усадив девушку на стул, я повторил свой вопрос.
- Что я делаю? – Рассеяно спросила она. – Ты знаешь, что тебя ждёт?
Вот это уже мне не нравилось. Я предчувствовал худшее. Она продолжила:
- Тебя ждёт смерть! – Я, однако, не испугался, а лишь тупо смотрел на неё, стоя рядом.
- То есть как это?
- А вот так это! Я… беременна.
- Нет, ну это вообще банальщина какая-то. – Я криво усмехнулся, потом притянул руками её лицо к своему и чувствовал её дыхание. Читатель поймёт, если был в такой ситуации, что я осязал. – Ты, правда?...
- Да. – Тихо сказал она.
Я не знал, что делать. Секунд пятнадцать я держал её лицо в своих руках, между нами была пара сантиметров, но я не смотрел на неё. Потом я поцеловал её, она нехотя ответила, потом отдалась поцелую. И после я почувствовал что-то мокрое на её щеке, вслед, за чем вся она начала конвульсивно содрогаться в моих руках и рыдать.
Рядом со мной сидела женщина, носившая плод нашей любви, чеченка, которую должны будут убить по законам своих предков, и меня убить, как осквернителя храма женского тела. Я потерялся, но тут же осознал в эту минуту, что никого не должны были убить, по крайней мере сейчас. В этот момент были лишь она, я, и кто-то в Фатиме.
Именно поэтому, я своими волосатыми мужицкими руками набоковского Гумберта, обнял худое тело этой овечки и прижал его к себе. Прижал осторожно, но крепко. Я не знал, что будет дальше, и мне было всё равно. Мы и только мы. Это был апогей.

Тогда я не знал своего будущего, но сейчас, годы спустя, я знаю своё прошлое. И оно таково. О беременности Фатимы узнали через несколько месяцев. Всё это время мы встречались тайком и любили друг друга, это время было самым счастливым в нашей жизни. Как только тайна была раскрыта, её увезли на Кавказ, после чего, я в спешке, опасаясь чеченской мести, уехал в Финляндию. Она мне написала электронное письмо, в котором сказала, что её не убьют, но честь семьи Фатимы была опорочена, из-за чего её не берут теперь замуж. От неё отказались родные, и она уехала в Грозный работать уборщицей. Получает жалкие гроши и ночью читает учебники по медицине, надеясь уехать и поступить в вуз.
Я пишу эти строки, сидя в аэропорте города Турку, Финляндия, ожидая своего самолёта до Москвы. Оттуда я полечу в Грозный к ней, к моей Фатиме…

***