dezoblizhan@ : Выстрел

Он проснулся июльским утром, чистым прозрачным утром и вспомнил недавний шелест дождя, вздохнул, ощущая особую телесную радости, радость-воспоминание о бесчисленном множестве счастливых пробуждений, улыбки и ветерки и пронзенную лучами изумрудную зелень в окне — волшебная мальчишеская вселенная, повисшая на упругих нитях предвосхищений (пред-удовольствия — сказал бы нынешний) небывалого дня. Сознание, его недобрый наставник в строгих одеждах, напомнило час ранний, и он слегка покосился на лежащую рядом смуглую девочку, его жену, они повздорили вечером из-за пустяка, оставшегося пустяком на широком письменном столе (клочок бумаги с торопливой записью ни о чем), но поздним вечером сие представлялось важным, «перечеркивающим прошлую нелепую ложь» — «во имя спокойствия», и — как долго перекрещивались их шепоты — как долго он чувствовал близкое судорожное дыхание ее кожи — пока время не замерло, пока время не превратилось сначала в медлительное, а затем в стремительное течение двух неразличимых тел; он не помнил, когда они заснули, а сон его был покоен и нетороплив, снилось ему бегство из когтей зимы в край пасмурный и невеселый: будто приютили его странные люди, не называвшие своих имен; в огромной комнате он находил в любое время высокую женщину в темном, отходящую от окна с благожелательным ожиданием его слова, кивающую — и несколько шагов к книжному шкафу, непременно найти нужную единственную книгу и устроиться в кресле у высоких белых дверей; мужчины, молодой и старый (отец и сын?), склонившись над столом, листали тяжелый альбом с фотографиями, которые было так трудно разглядеть ему, поднимали головы, и его удивляли улыбки мужчин, застывшие и тревожные и только когда он, зачарованный сумеречным безмолвием, заметил в окне опускающуюся на ветвь дерева усталую птицу, женщина подняла глаза от книги и мягко произнесла: разве ты не знаешь, что уже умер?
И он проснулся, поносился на лежащую радом жену — губы ее, слегка приоткрытые, хранили выражение незаслуженной обиды, обыкновенная ревность к необъяснимому, упорно необъясняемому, — мы прошли до конца аллеи, и ты спрятала свои ладони в моих и пообещала ждать до самой смерти — день устал, присел и умер (впереди зима — незнакомая барышня, доведшая до самоубийства старший класс одной классической гимназии), я не хотел отпускать твои ладони, но ты так настойчиво обещала, пасмурная весна, времена весны — зима, осень, лето, — пасмурное, пасмурное, какая жалость, что у твоего обещания не было даты, и я потерялся, блуждая от смерти к смерти, — клочок бумажки, пустяки, никакого смысла, только отзвук настроения, только отзвук, истории не продолжаются вечно, обрываются, как отзвук, только и всего.
Он проснулся июльским утром, внимательно посмотрел на спящую жену, оделся и вышел с единственным желанием раствориться в утре, молчать (теперь — молчание!), но первая же
случайность опрокинула такое невинное желание, он оказался опять в четырех стенах, только этажом ниже, в квартире доброй смешливой старухи с неким невообразимым именем, которое он никогда не старался запомнить; старуха угощала его ароматными папиросками собственной набивки (на круглом столе, окруженном пыльными книжными шкафами, вечно красовалась машинка «Метрион» и коробка с гильзами), и теперь ему было сказано курить и отвечать на десяток вопросов, не правда ли, это у вас не первый брак? Он с интересом разглядывал ее подвижное лицо без морщин, улыбался, пока она с преувеличенным вниманием читала торопливые вчерашние строчки на случайном клочке бумаги, внимательно и как никогда серьезно, несколько строчек — мы прошли до конца аллеи — тень двинулась от острого подбородка старухи, закрыла напудренные щеки и лоб: вы не должны были этого писать, сказала старуха усталым молодым голосом; бедная девочка, она читала, она не должна была этого видеть, почему вы совсем не суеверны?
Все, все верно, счастливо избежав когтей зимы, хлад, глад, провожатые могут удалиться, хлад глад, перестук колес успокаивает, и отправляешься в края пасмурные и невеселые — только уже не проснуться и провожатых не было, чисто выбеленные стены реальности, не может быть страха в четырех стенах, еще одна ароматная папироска, они уже смеются прекрасным июльским утром, потому что в этой квартире сохранилось великое множество старых ненужных вещей, но что с ними поделаешь, да, да, пусть себе живут, как, например, эта милая вещица, никогда не попадавшаяся на глаза, поблескивает перламутровыми белками, выглядывая из приоткрытого ящичка бюро, и он радуется случайному открытию, это крохотный револьвер, давно растерявший своих родственников, давно позабывший запах дамской перчатки, Всемирная история изящных вещей, улыбается он, как опасны изящные вещи, жестокая гимназистка зима, курите, можно курить, поощряет его старуха, — мы прошли до конца аллеи, беззаботно смеясь, пока небо не разгневалось и не исчезло. Да, сказал он, отводя взгляд от перламутровых белков.
Тогда я пойду приготовлю кофе, сказала старуха, поднимаясь, а вы не стесняйтесь, пока… курите...