psi_overlord : Перед Фарсалом

Гней Помпей стоял на берегу моря и слушал, как прибрежные скалы с неистовством разрывают беспокойную воду. Великий ни при каких других условиях и подумать не мог сдаться, а теперь досаждающие сенаторы, эти дряхлые остатки республики, своими высокопарными бессмысленными речами заразили его своим разложением. Что ему оставалось? Бежать? Он уже достаточно убегал. Да и потом – куда он может убежать, в Египет? К этим необразованным дикарям, даже не слышавшим о праве и морали великого римлянина? Слишком много вопросов при отсутствии ответов.
А волны с неистовством продолжали биться о скалы. Другой мог бы услышать в этом призыв разорвать узел и покончить со светом, но не Помпей. Самоубийство не могло прийти ему в голову – не так умирают римские консулы! Волны бились зря.

В это время в палатке неподалеку шла оживленная дискуссия – там тоже думали о бегстве, о долге и выборе. Стук, крики, взмахи руками – определенно это была дискуссия совершенно иного рода, чем та, что происходила внутри Великого. В тени у дальнего края стола сидел тот, кто в эти минуты наиболее приблизился к размышлениям Помпея Великого.
- Цицерон! Скажи им! Почему ты молчишь? Неужели ты видишь прок в нашем побеге?
- Оставьте его. Он уже не видит ничего, его философствования стояли нам очень дорого.
Цицерон решил взять слово – необходимо было прекратить этот спор, все более походивший на восточный базар в разгар выходного дня.
- Друзья! – Цицерон немного закашлялся и продолжил, — Друзья, не зачем ждать ответа на очевидные вопросы – если бы я не считал разумным наше перемещение, я не отправился бы с вами. И попрошу оставить споры о прошлом – вы словно мухи, сосущие засохшую грушу. У нас вопросы настоящего во взоре должны быть, наша цель в настоящем, а не в прошлом…Несомненно Цезарь имеет некоторую силу, достаточно весомую чтобы угрожать нам, но мы сохраняем свободу передвижения и кроме того мы мягко говоря превосходим в живой силе воиска тирана. Уже звучало предложение – идти на Рим. Это не разумно. Как не разумно постоянно убегать.
- Мы знаем все это прекрасно, у тебя есть какие-то предложения? Мы не в сенате, чтобы оценивать твое ораторское искусство!
- Благодарю. Да, у меня есть конкретное предложение. Греция – специфическая территория. При правильном выборе местности, а я говорю, прежде всего, о положении гор и рек, мы могли бы рассчитывать на разгром Цезаря. Да, уважаемые друзья, я предлагаю дать бой тирану именно на родине демократии. Это будет очень символично.
Снова разошелся гул, крики стали жестче.
- Друзья, я вас прошу – не надо так агрессивно спорить. Мы не в том положении. Я бы хотел спросить Брута…
Сидящий на бочке юноша прекратил на время грызть ногти и прислушался.
- Брут! Как ты считаешь – одобряют ли твои прославленные предки предложенный вариант спасения Рима?
Юноша приподнял голову. В его взгляде читалось замешательство.
- Не…я, я не знаю, возможно. Вполне вероятно. Да! Я считаю, что они одобрили бы эту затею…В конце концов у нас ведь нет в запасе десятка другого вариантов спасения республики.
Цицерон улыбнулся и сжал рукой подол тоги.
- Друзья! Хорошо, что уважаемый Брут поднял этот вопрос. Ранее я сомневался, но теперь я отчетливо вижу – республика уже погибла. Она начала умирать еще до галльской войны. Понимаете, Цезарь – это своего рода закономерный итог, одна интерпретация реальности, мы – другая. Но реальность она просто есть сама по себе.
- Что ты такое говоришь, Марк? Возможно, ты повредил себе что-нибудь?
- Как угодно. Я только хочу заметить, что смотреть надо шире, на весь исторический процесс. Вы же до сих пор остаетесь в плену собственной слепоты. Право слово, Юпитер смеется над нами всеми!
Вновь закипели слова.
Цицерон сел и посмотрел на Брута.
Волны все бились об скалы, а скалы продолжали резать волны.

Мышка-полевка, гонимая голодом высунула голову из норки. Осмотревшись, она вприпрыжку отправилась к уже знакомому полю. Дорога была изучено вдоль и поперек, и запахи все были знакомы, до единого. Каких-то несколько мгновений и она уже была на месте. Вытоптанная римской обувью поляна представляла для мышки целый мир легкой добычи. Она принялась грызть без промедления. Где-то рядом скрипели мельницы.
Легкий ветерок, приносящий с собой прохладу, был очень кстати. Он успокаивал. Когда с едой было покончено, полевка вернулась на тропинку к дому. Бросив последний взгляд на вкусное поле, она заспешила к норе, пытаясь обогнать чужую тень. Но тень оказалась быстрее – до мышки донеслась волна страха и пучок леденящего ветерка. Завтра она намеревалась съесть больше, чтобы ей хватило энергии на рытье норки ближе к вкусному полю.
Удар волной воздуха. Три когтя вонзились в тело полевки, разрывая плоть словно железные серпы. Все было кончено, а небо продолжало быть таким же недоступным.

Гней Помпей поднял руки к небу. Возможно, он чего-то спрашивал, возможно — нет. Во всяком случае он молчал. Ему на миг показалось, что он нашел ответ, который искал, но нет – он ускользнул от него. А так ли уж важен ответ? Хочет ли он на самом деле его услышать? И вновь вопросы! А ведь в Киликии было так все просто. Как и в десятках других мест. Политика была необходимостью, давным-давно он стремился к ее вершинам, к власти. Теперь же она его обременяла, а может быть и он ее – это как посмотреть.
А ведь еще есть жена, которую он взял в угоду политике, но смог найти в ее сердце свое сердце. И дети, маленькие оболтусы, которым повезло еще больше, чем рабам — они имели свободу и не были ей обременены.
Пора было решать, и Помпей Магн отправился к палатке с оптиматами. Он зашел и тишина наполнила палатку, а Цицерон встал и посмотрел прямо в глаза лидеру. Последние сомнения отпали.
- Пошлите гонца в Рим. – Помпею казалось, что его голос необычайно торжественен — Сегодня все решится. Сегодня будет битва.
Цицерон вздохнул и тяжело опустился на скамью. Брут прикрыл лицо рукой и саркастично улыбнулся. Сципион опустил голову и положил ладонь правой руки на левое плечо. Каждый что-то сделал, лишь Помпей Великий продолжал стоять неподвижно и смотреть сквозь палатку куда-то вдаль.
Италия, прекрасная Италия! Великий Рим – перекресток миров. Они не видели его радости. И находящиеся в палатке тоже не видели. Зато ее видел сам Юпитер. По крайней мере, Помпей хотел, чтобы это было так.
Прибрежный шум пропал. Морской ветерок перестал ощущаться.
Все было кончено, а небо продолжало быть таким же недоступным.