Владимир Павлов : Темные небеса. Окончание первой главы

…Стальные руки каких-то сгорбленных шестерок-пациентов, которые меня переворачивают для уколов.

…Вновь иная реальность. Я в квартире. Пью чай с каким-то инакомыслящим. Его сейчас должны взять сотрудники спецслужб за то, что он развивает теорию, противную идеологической доктрине.
Подъезжает воронок. Он пытается вылезти из окна на бельевых веревках. Обрывается. Ломает ногу. Его подхватывают под руки и увозят…

…Опять больница. Тусклый свет. Мучительное чувство в голове. Как будто башня, на которой обосновался мой недремлющий разум, вот-вот рухнет, я потеряю контроль над эмоциями, сознание погрузится во тьму…
– Притащился вчера. Я смотрю: насифонился. Собирался еще сходить. Хочу там поставить да расставить. Так он помыл да пошел вечером шататься. Еще насифонился.
– Ты не здесь ставишь. Это все убери. Обсерается. Он поспит и обсерается. Особый раствор у меня там есть. Для дезинфекции. Руки возьми, помой.
– Слышь, Петя говорит, пенсии будут на особую карточку перечислять.
– Да пиздит. Какая там особая карточка!
– Баб Валь, а вы мне скажите, скажите: зачем нас сюда положили?
– А мы откуда знаем? Нас же не спрашивают, положили и все.
– Конечно, нас же не спрашивают…
– Я понимаю, здесь лежат дураки, но мы-то не сумасшедшие.
– Ха-ха-ха!..
– Нас тоже скоро всех обяжут на психолога учится, образование получать.
– Баб Валь, ну мы же не сумасшедшие, мы же не сумасшедшие. А можно, я в розетку радио воткну?
– Она занята. Там вентилятор. Я, вот, не понимаю: сантехнику надо менять, унитазы надо менять, трубы все прогнили. За что он деньги получает? За что он деньги получает? Здесь пожар был, из-за выключателя.
– Да?
– Да. Из-за выключателя был пожар.

…Тусклый свет в палате. Стены, которые уходят в белую бесконечность березовых рощ Небесной Страны. Тысячелетняя паутина в углу. Перегородка посередине палаты, доходящая до трети ширины, кажется спасательной горной грядой, за которой можно укрыться от судьбы и от времени, спрятаться в прошлое. Невыносимая вонь… Запах больных тел и лекарств, какой-то еды, отсыревшей штукатурки.

Я начинаю приходить в себя. Один из постоянно живущих здесь психов, которого я боялся, приглашает меня в компанию. Пятеро сидят на двух кроватях, совершая таинство.
– Чифир будешь?
– Да.
– Передай.
От этой кружки, которая идет по рукам, накаляет губы, облегчает мысли, мы становимся братьями, волхвами, пересекающими пустыню и еще не нашедшими Христа.
– Сегодня Саша подходит к санитарке и говорит: дайте мне ключи, я пойду там возьму кое-что.
– А, еблон, ну и что его? Нашли этот, тайник?
– Нашли. Теперь всю там заначку забрали.
– Пиздец. Бывают же такие долбоебы.
– Я его отвел в ванную, шею ему, так, хрустнул, ну, как ломают, – я умею.
– Ну.
– Он там заорал на всю больницу. Сука, пошел нажаловался. Надо его сегодня ночью отпиздить.
– Конечно. И будем пиздить. Весь погреб сдал, еблон.
– Давай заварим еще, замутим.
– Да, нет. Я ж тебе сказал, Танюша сейчас запарит.
– Да я уже не могу!..
Он трясущимися руками достал горсть заварки и проглотил.
– Тоже торкает! Меня просто от заварки торкает!..
– Короче, Нафаня, ты съел свою долю, тебе больше не достанется.
– Да похуй… Я уже не могу.
Неожиданно в палату входит врач, молодая татарка с модельной внешностью.
– Так. Чифирим? У кого потом глаза будут, как у бешеного кролика?
Она смотрит на меня с материнской нежностью.
– Как дела, больной? Иваном Грозным себя не считаешь?
– Нет, не считаю. Скажите, а когда меня выпустят?
– Скоро.
Она стремительно выходит из палаты, оставляя за собой голодные взгляды мужчин.
– На ужин!!! Мальчики, на ужин! – раздается крик санитарки. – Ну, чего сидим здесь, вам особое приглашение?
Толпа голодных существ ждет, пока откроют дверь. Каждый стремился попасть в столовую первым.
На меня пялится беззубый карлик.
– Ты очень красивый. У тебя нимб над головой.
– Бубончик, не приставай к человеку, он думает о высоком.
– Я говорю, в машине поеду.
– В машине?
– Да, на такси.
– Он говорит: ты кто такой? Я говорю: джин.
– Но денег не наколдовал.
– Но денег не наколдовал.
Толпа ринулась, занимая самые лучшие места.
Компот холодил горло, как не свое. Я пью синее небо, отравленное горечью мирового заката.
– Коля Дорофеев, проходи! Я тебе добавки не давала.
– Да я ел уже.
– Монилицын ел?
– Ел, ел.
– Пусть идет квитанцию пишет.
– Танюш, себе можно оставить?
– Хлеба, хлеба мне!
– Ищи в параше.
Толстая санитарка сидит у входа, рядом с буфетом. Ее лицо похоже на лицо летучей мыши.
– Че, Саша, иди туда.
– Сейчас, сейчас, сейчас.
– Не подходи, гавно ебаное. Не подходи сюда. Сюда садись. Сань. Возьми там мешок для хлеба?
– Мешок? Там пять мешков. Вон, посмотри.
К ней подошел тощий старичок.
– Мне бы тут это, доесть, картошку-толкучку.
– Иди, блядь, это, не бегай туда-сюда. Где ты был, Валерий Иванович! Я тебя потеряла.
– Воды можно, воды?
– Сейчас дам. Дай ему хлеба, Егор.
– Да, и жена ему там лишила всего, говорят.
– Кто его знает. Сами разберутся. Будешь умирать, никому не будешь нужен.
– А там говно зеленое в тарелке плавает.
– Иди нахуй отсюда!
– Давайте, я вам помогу.
– Нет, здесь уже все сделано, – отшил шестерка какого-то голодного.
– Выходи, давай.
– Тюрю мне давай, – шутливо наехал на буфетчицу только что пришедший шестерка.
– Поварешкой тебе в лоб! Садись.
– А вы мне оставите хлеба? – просит какой-то голодный.
С удивлением понимаю, что этот голодный – я.
– Нет, не оставлю. Встал вышел отсюда!
– Понял, понял.

По коридору идут шестерки, гремя пустыми ведрами.
Сидеть трудно, постоянно хочется ходить.
Кровать-могила. Утекаю в небытие. Нет! Нельзя здесь оставаться ни минуты! Я жизнь свою теряю! Надо срочно, срочно, срочно выйти!!
Шмыгнув между санитарок, я быстрым шагом иду по коридору.
– Опять вырвался! Стой, стой! – послышалось мне вслед.
Но я уже успел прошмыгнуть во второй отсек, где находились врачи, и войти в кабинет к главному.
Высокий дородный мужчина сидит, уставившись в кипу бумаг на столе. Он внимательно посмотрел меня, когда я осмелился подать голос.
– Вы можете меня выписать… завтра? Я здоров. Понимаете… я просто немного перенервничал…
– Понимаю, – сказал он тоном взрослого. – Завтра не могу. Выпишу в среду.
– Хорошо… Спасибо! А можно, я маме позвоню?
– Пойдемте, я вас провожу.
Он провожает меня в страшный отсек для хроников и громко кричит на санитарок:
– Кто пустил?! Лишаю премии.
Я с грустью и надеждой опускаюсь на койку.
– Ну вот, Ванечка, премии нас лишили… – говорит мне санитарка, полная пожилая женщина с пронзительно-синими глазами.
– Простите меня, пожалуйста…
– Да ты не виноват… – Она крепко затянулась, как мужик. – Леонид Юрьевич у нас строгий.
Другая санитарка что-то говорит той.
– Не надо это пить,– остановила она скрюченного психа. – На таблетки! На таблетки!
Толпа вырванных из невидимой почвы созданий строится в очередь, неуклюже двигаясь в нашем, трехмерном, мире.
Согбенное существо моет полы и что-то бурчит под нос.
– Куда, блядь, поставь, а это убери в пустое! – командует санитарка командой таких существ.
– Я думал, блядь…
– Бросил, блядь! Мне смену завтра сдавать… Она скисла!
– Может быть, поставить…
– Кого?
– Швабру.
– Нахуй она здесь нужна! Во разорвал, блядь, тварь. Уебков, вас таких рожают.
– Сюда поставить…
– Не-ет! И протри еще.
– Давай поменяемся: тебе мужскую, а мне женскую.
– Так, я не поняла! У нас что здесь, мены?

Одеяло – это целый мир. Это сплющенный вчерашний день, который еще был свободным.
Я скидываю одеяло, подхожу к санитарке и прошу телефон, чтобы позвонить матери.
– Ванечка, иди нахуй. Саня, иди поменяй мне простынь, вон у того мальчика.
– Куда поставить?
– Да, сюда поставь. Коля? Ты помыл? Ты помыл мне, зараза?
– Да, помыл. Баба Рая, что, я лестницу пошел мыть?
– Рай, ты мне свитер теплый принесешь? Ты обещаешь?
– Принесу, только завтра.
– Рай, дай мне сигаретку, я всегда лестницу мою.
– Ой, иди отсюда!
– Баба Рай!
– Да че тебе надо! Отъебись от меня, я целый день на ногах, и ночь еще впереди.
– Я в туалет хочу…
– Вань, отведи его в туалет.
Это обращаются ко мне. Но я не буду сотрудничать с ними. Ни за какие коврижки. Блин! Уже встал по инерции. Ну, ладно, тогда отведу. В последний раз.
В палату вводят крупного молодого мужчину с лицом улично-боксерского типа. От него разит пивом.
– Я еще вам покажу, – говорит он злобно пришедшему вместе с санитарами врачу. – Моя матушка сюда придет, и вы все сразу скурвитесь!
– Желтков! Сиди там! Не рыпайся! А то мы сейчас тебя привяжем, и аминазина тебе вколем.
Сев на кровати, он распространил вокруг себя атмосферу свободы и непоколебимого спокойствия, так что мне сразу захотелось поговорить с ним. Он заговорил первым.
– Вот. Угощайся. Это апельсин, у меня с собой был. Поделись с ним.
Тут я обратил внимание на одного хилого паренька с тонкими чертами лица и умным внимательным взглядом через очки, который тоже подсел к нам. Я дал ему половину.
Дима – так звали нашего спасителя – гордился своим крестом: большим, старым, серебряным, который висел у него на голой груди.
– Это – старообрядческий крест. Мне дал его один старообрядец. Сколько у меня его просили продать, ни за что не соглашаюсь. Хранит меня от всех бед. – Он перекрестился. – А эти бесы – они ведь хотят отнять у нас то, что дал нам Бог, те дары. Вот когда они тебе вкололи это, что ты почувствовал?
– Ну, какое-то смятение…
– Вот видишь. А мне они нифига не вколят. У меня мать в милиции работает. Скоро, где-то через недельку, я отсюда выйду, вот посмотришь. У тебя, в принципе, есть данные для спорта. Я инструктором по карате работал, уже по сложению сразу вижу.
– Ты работал инструктором?
– Да. У меня черный пояс. Видишь шрамы?
Он показал пару швов на своем мускулистом теле.
– Это в драке. Недавно шли с женой вечером. Там дичь пернатая, человек десять. Жена, она у меня тоже мастер по единоборствам. Мы их раскидали, потом милиция приехала. Меня за драку в обезъянник. Входит мент. Он мне нагрубил, я ему с левым в челюсть. Сразу скопытился. Вот так я здесь оказался. Просто мамка ничего не знала, ей ничего не говорили. Так бы меня сразу выпустили. Смотри, я тебе несколько приемов покажу. Змейка. Ю-уу-х! И ты тоже повторяй, очкарик.
– А ты меня сможешь научить уличной драке?
– Я вам покажу, пацаны, основные упражнения. А отрабатывать вы будете сами.
– На друг друге.
– Ну, да. Че вам еще делать?

Тоска проедает штукатурку на стенах, черными пятнами возникает на потолке и гонет меня прочь из этих черных лабиринтов. Нужно разбежаться как следует, чтобы просочиться сквозь решетку окна. Я бегу. Незаметно перелезаю через санитарку и рвусь вперед, к открытому окну. В тысячу игл превратилась верхушка моей головы, игл, между которыми жили, оказывается, те люди, которые жили одновременно в квартирах соседних с этим жутким зданием домов, и там происходили мелкие ссоры, мелкие излияния дружбы, мелкие восторги и мелкие страдания. Но мне все равно было жалко их, несчастных, и я не мог вот так раздавить их, просочившись через решетку. Поэтому, стукнувшись головой о железную москитную сетку, я отлетаю, и меня тут же подхватывает санитарка.
– Да ты что! – кричит она. – Нас за это премии лишают! Ваня! Вот видел бы врач!.. Сиди там! Сядь на свою коечку, полежи, отдохни…
Я наблюдаю, как по палате ходит взад-вперед высокий лысоватый парень, у которого постоянно спадали штаны. Зашедшая медсестра кричит:
– Оболинский, хватит стриптиз показывать!
Он злобно огрызнулся (он вообще как-то злобно смотрел на женщин). Медсестра, замахнувшись на него тетрадкой, пригрозила его связать.
Какой-то худощавый мужчина в пижаме с видом первых христиан, подвергаемых гонению, ходит кругами по палате. Проникшись к нему симпатией, я подошел и попытался заговорить.
Он коротко и раздраженно говорит:
– Весь мир погряз в разврате. Скоро все погибнут. Я сам сорвался на рукоблудие, поэтому, в принципе, и очутился здесь.
Когда пришли медсестры давать всем лекарства, один мужчина с сердобольным видом сказал:
– Не вздумай пить эти лекарства: ты станешь инвалидом.
Последовав его совету, я спрятал горсть таблеток под языком и незаметно выплюнул, когда они ушли.
Подходит Дима.
– Я только что Луку отделал, – говорит он серьезно. – Дал ему, зверю, в челюсть. Потому что он очкарика хотел зарезать бритвой. Подошел к нему незаметно и полоснул по руке.
– Только что Лука меня порезал, – подошедший очкарик, Сергей, с пугающим спокойствием показывает забинтованную руку. – Он подходит к некоторым и душит.
– Он бывший боксер. Давно уже тут. Кого-то убил. Его на пожизненное. Я этого зверя по челюсти…

За окном – ночь. Мысль о Луке, который ходит по ночам и всех душит, вернулась. Дима куда-то ушел… Кто нас защитит? Я стал на удивление беспомощным, слабым, и мне даже не стыдно.
Я пытаюсь разбудить очкарика, чтобы поговорить.
– Так, блядь, заебал меня этот мальчик! Коля! Иди привязывай его.
Это идут привязывать меня.
Мне кажется, что очкарик слышит мои мысли.
– Встань! Развяжи меня!
Ах, Боже. Как мучительно это состояние, когда слипаешься душами. Оно настигло меня сразу, как только я оказался здесь. Здесь душа одна на всех, и ничего, никакой мысли не скроешь. Постоянно в голове чьи-то вопросы. Приходится отвечать.
Спина устала, и хочется сходить в туалет. Как сильно они завязали руки!
Туалет стал монсальватом, местом великого паломничества. Дотерпи, дотерпи, до-тер-пи!
– Встань, развяжи меня!
Очкарик встает и развязывает мне руки.
– Только притворись, что ты связанный. А то меня тоже свяжут.
Наконец-то можно принять удобное положение!
Я решаю не спать и следить, вдруг Лука вновь примется за свое.
– Пацаны, можете спать, я подежурю, – успокаивает нас вернувшийся Дима.

Какая-то тень ползла ко мне со стороны двери, где была включена дежурная лампа и с потрясающим храпом спали санитарки. Тень хотела задушить, я ощущал на своем горле железные пальцы этого существа, которое сосало энергию со всех находящихся здесь.
Были какие-то черные коридоры, по которым я ходил. Комната. Яркий свет. Круглый каменный шар на середине. Словно какой-то алтарь, в котором не хватает божества. А вот и оно! Но, нет, что это? Страшный псих с гнилыми зубами – этот Бог комнаты. Почуяв недоброе, я стал бегать вокруг камня. Он носился за мной, пытаясь перехитрить, менял направление. Боже мой! Когда это, наконец, кончится?!!! Наконец, он накинулся на меня, и я с облегчением умер от ранящих укусов его зубов.
…Огромные деревья. Тишина и спокойствие. Вот и мама пришла. Мы вновь медитируем, поем песни под гитару. Я читаю стихи вслух и рассказываю, что ждет человечество в ближайшем будущем. Но что это?!