Grobik : Людоед. Часть 2.

***

Летом людоед часто уезжал и жил недельку вдалеке от столиц, в старой квартире, оставшемся от предыдущего хозяина, которого он когда-то давно съел. Здесь было попроще со жратвой – один-два забулдыги, пропавшие за лето, никого не напрягали. Когда Семёнов ел таких людей, совесть его не мучила. Наоборот, у него улучшалась координация, цвет лица, душа же – просто пела! Кусочек за кусочком, он вкусно подбирал сукровицу и лучок хлебушком, задорно выколачивал о стол мозги из мослов, так что соседи начинали стучать в пол шваброй; Семёнов бормотал что-то вроде «паа-а-ашшшли вы!» и принимался за новую косточку.
Трахался людоед так же – с чувством и самоотдачей, обильно потея и упираясь пятками в грядушку. Кровать безбожно скрипела и стучала о стену. Соседи снова волокли швабры и колотили в стены. Господи, каа-ак вы задолбали! – весело орал Семёнов и переворачивал жену на другую сторону.
И когда людоед ел или трахался, он совсем не думал о том, что эти люди – почти такие же, как и он сам. Что у них своя жизнь, планы и где-то рассеянные по планете дети… На всё это Семёнову было насрать – он просто кушал, как кушают батон или, скажем, чеснок. И сексом занимался так же – жена так жена, девка так девка, овца так овца – какая разница, что у неё там в душе, если всё равно уже мёртвая.
Однажды, скучая в выходной, людоед просматривал какие-то старые порнофотки – дело это тоже было однообразное, нудное и тупое, так что делал он это без души, механистически. И вдруг! Наткнулся на деталь, которую раньше не замечал! На фотографии были нарисованы мальчик и девочка – мальчик был бородатый, а девочка бритая. Мальчик был сверху, а девочка торчала бессмысленным зигзагом ногами вверх. И прямо на переднем плане, в объектив – торчала её красивая нога. А на ноге один крайний палец был замотан пластырем. Семёнов даже закашлялся – как-то не вписывался пластырь на пальце в культуру порнографии! Как-то это было очень уж живо и свежо. Семёнов посмотрел в окно – там у соседского забора содрогалась машина-говновозка, выкачивая из нужника мерзости, тётка Серафима летела в магаз за хлебом, на огороде худющие коты рыли и жрали картошку.
Да, — мечтал Семёнов, — много бы я дал сейчас за настоящую живую девку — хоть с пластырем на пальце, хоть с гематомой во всё лицо. Но женщины, даже пьяные, боялись сношаться с людоедом и живыми не давались.


***

Постепенно деньги, отложенные женой на чёрный год, кончались. Семёнов не любил работать и всё надеялся сам не зная, на что – но денег в ящичке не прибавлялось, а как раз наоборот. Семёнов постепенно начал экономить. Для начала отказался от сарделек и колбасы. Потом стал кушать всего два раза в день – для этого просыпался как можно позже – чтобы сразу пообедать, а там и ужин недалеко. Это плохо помогало. Точнее, помогало хорошо, но непонятно пока, от чего. А чувствовал себя Семёнов отвратно.
Иногда ему казалось, что в квартире начинает остро пахнуть колбасой. Это было мучение – сначала пахло, потом пахло уж очень сильно, а потом просто воняло, но так вкусно, что в животе у Семёнова просыпался маленький дракончик Геннадий! Он начинал сучить когтистыми лапками и больно кусался за поджелудочную железу. От этих мучений людоед начинал метаться по квартире, стучать кулаком в пол и пяткой в потолок. Он кричал соседям:
-Прекратите пахнуть колбасой, суки! Вы слышите?!
Но соседи помнили, как Семёнов выколачивает мозговые косточки и стучит кроватью о стену. Они хихикали, переглядываясь, чистили новый батон колбасы и снова пахли и пахли. Людоед приходил в крайнее волнение и страшным голосом тогда говорил:
-Ах та-а-а-ак?! Ну, жрите, жрите! Вкуснее будете!!!
Соседи тогда смотрели друг на друга, как бурундучки, пукали от испуга и мигом бросались спать, не раздеваясь и не помыв даже ступни.


***

Как-то раз, не от хорошей жизни, пошёл людоед Семёнов в магазин – как раз туда, где откусил кассирше голову. Глядь – а там новая кассирша сидит!
Да ладно! — подумал Семёнов, — будто кассирши вот так валяются на дороге. Поди, голову-то старой кассирше пришили, а шрамик замазали каким-нибудь любрикантом – вон и шарфик-то неспроста на ней.
И пошёл в торговые ряды, посмотреть, что же тут можно набрать понажористей на последние 129 рублей. Он долго ходил и комбинировал, так и сяк пытаясь уложиться в свой хреновый бюджет, но под конец понял, что не украсть банку кильки в томате не получится. Без этого весь поход на закупы выглядел дурацкой бравадой.
Банку он спрятал на туловище, да так ловко, что по возвращению домой долго вертелся у зеркала и не мог её найти. А перед сном стал смеяться.
-Вот дураки! – думал он, — ведь можно было старую голову новой кассирше пришить, к ним бы из соседних городов приезжали и даже из НТВ!.


***

Семёнов варил жалкий суп из последней банки килек в томате. Ему было жалко этих рыб так, как никогда не бывало жаль человеков. Малюсенькие, скуржопленные адскими температурами килечки вызывали у людоеда голодную слезу пополам с крокодильей слюной. Человек вроде как всегда может сбежать или проявить сопротивление собственному поеданию. А что может рыбка? Только подло попасть в густую, как китовый ус, сеть! А ведь могла вырасти, вымахать, выслужится до приличных размеров – тогда и есть приятнее, и людей пригласить не стыдно..
Семёнов протянул руку к пачке соли – пачка не весила уже ничего и походила на бледный, спущенный после демонстрации за мир кондом. Последняя щепотка соли канула в розовых недрах супа. Людоед стоял в клубах пара, молчаливый, как хорошо отрегулированный туалетный бачок. Суровый, как несмешной анекдот про Крупскую. Мрачный, как безногий футболист в преддверии Чемпионата Мира. Он стоял, роняя в суп жирные мужские слёзы, и думал, что тщета и несправедливость – две основные характеристики этой жизни. Вот почему все знают Арину Родионовну, няню Пушкина? Но никто не знает няню Арины Родионовны! Неужели это неважно? И такие нелепости на каждом шагу! Вот даже соль кончилась. И людоед выбрал опасное решение – искать работу в мире людей, упитанных и ароматных.


***

Итак, Семёнов принял решение. Работа даст какие-то деньги – по крайней мере, на соль будет хватать. Ну и пусть люди, ну и что, мало ли людоедов живёт среди них? Не нужно просто сразу бросаться и давиться от жадности – тихо, поволи, не спеша – так, чтоб люди тоже видели, что ты нормальный, не хапуга, и другим даёшь пожить – никто не будет из-за такой мелочи поднимать вонь… Так думал Семёнов, одеваясь, чтобы выйти прогуляться. Он бодро притопал на остановку и постучал в закрытое окошко кассы. Окно отворилось, и людоед полез в бумажник за денюжкой. Из будки сердито сказали:
-Сначала деньги надо достать, а потом стучать!
Это очень не понравилось людоеду Семёнову. Он интимно склонился к окошку и сказал в лицо неприятной женщине:
-Извините, но как у меня получилось, я так и сделал.
-А вот надо делать, как я говорю!
-А вы вообще, извиняюсь, кто? – удивился Семёнов.
-Хто нада! – завибрировала от негодования будка.
-Ну, вот сидите в своей конуре и не гавкайте почём зря!
В конуре задохнулись, крякнули и возопили последнее «Заткнись!!». И захлопнули форточку. Немало прочитав о позитивном подходе к жизни, Семёнов глубоко вдохнул 10 раз, успокоился и пошёл своей дорогой. Сначала он хотел повалить будку на бок, прямо на единственную её дверь и пустить внутрь мышей или ужа. Потом он хотел украсть джип пострашней, обвязать конуру тросом и весело протащить её с километр по городским ухабам. Но всё это было сложно осуществить чисто инженерно. Потому вечером людоед сварил остатки крупных бобов, постругал туда сальца, обжарил всё это на сковородочке с майонезом и скушал, запивая тёмным бродячим пивком. Утром он пришёл, бодрый и свежий, к кассовой конуре, заранее стянул порты до колен и постучал ногтём в окошечко. Когда окно растворилося, Семёнов ловко оборотился задом, герметично прислонился к окошку белою своею жопой и выпустил из себя всё, что накопилось в организме от вчерашнего растительного ужина. Потом заглянул внутрь – конура по самое окно наполнилось смрадной кашей – бабуся внутри только кашляла, зажмурив глаза и вяло сучила передними ложноножками. Семёнов сказал «сдачи не надо» и с достоинством удалился.

***

Людоед Семёнов заболел. Это была простуда, простая, как салатик из свежих овощей. Но, как салатик из свежих овощей в иной ресторации может удивить ценой выше десяти долларов за сто граммов, так и эта простуда несказанно удивила Семёнова. За всю свою жизнь он болел ну раз семьсот, не больше, да и то, это всегда были какие-то несерьёзные проблемы со здоровьем – переломы позвоночника, раздробление менисков, когда Семёнов спрыгнул с высокого баобаба на зазевавшегося папуаса. Папуас не вовремя перестал зазёвываться, и людоед рухнул всеми четырьмя ногами на сухой потрескавшийся грунт. Потом как-то Семёнову пришлось перенести трепанацию черепного отдела головы, когда он ещё в детстве, не зная, что консервы нужно открывать, случайно втянул одну ноздрёй. Консерва так разогналась, что застряла в голове далеко за гипофизом – хирургам пришлось ломать промёрзлую кость, а маленькому Семёнову запретили и близко подходить к туристам. Ну, и все прочие болячки были такого же плана. А тут – насморк, температура – хуже не придумаешь…
Лечился Семёнов сурово. Первым делом он доварил суп из кильки, воды и картофельных клубней. Потом достал бутылку старого тёмного пива, хлебнул ради приличия и вылил её в кастрюльку – поставил на огонь, сыпанул имбиря и чёрного перца. Очистил луковицу и, запивая раскалённым пивом, захрустел. С рождения бабушка приучила его к лечению целебной уриной. Полоскать горло Семёнов не решился, но сходил в туалет и закапал в нос из пипетки этого естественного гипертонического раствора. Стало легче и веселей, но болезнь не отступала. Людоед понял, что настала пора самого неприятного – нужно парить ноги. Не хотелось, но… Семёнов достал с антресолей два ведра, набрал воды и водрузил на конфорки. Когда вода закипела, он поставил вёдра рядком, высыпал в одно пачку соли, а в другое – пачку сухой горчицы. Включил в розетку два провода, сел, поставил по ноге в каждое ведро и, вздохнув, сунул провода в воду. Через пять минут очень чесалась голова, и кухонная утварь липла к рукам, но хворь как рукой сняло – ни соплей тебе, ни слабости.

***

Когда Семёнову показалось, что он уже хорошо похудел и можно не стесняться – он снова вышёл погулять на набережную – теперь уже точно просто погулять. Он ждал свою бегунию, надеясь встретиться, выскочить из кустов и побежать рядом, заведя лёгкий интеллектуальный разговор. Для этого Семёнов специально проштудировал две самые заковыристые книги в его домашней библиотечке – руководство по разделке туш и брошюру по бумагопластике. Но бегунии всё не было, людоед вглядывался в длинные аллеи, но нигде не мелькал красивый спортивный костюм, лишь унылые худосочные пенсионеры возникали из тьмы то там то сям возле урн, как злые упыри. И вдруг Семёнов увидел бегущую фигурку! Сердце моментально выскочило из своего убежища, слюна пересохла, и на жуткую харю Семёнова выползла широкая, как масленица, улыба. Но что это? Фигура не манящая! Причёска не чудесная, а запах пота просто сшибает с ног! Но людоед выскочил из куста и побежал рядом. Девушка покраснела и басовито захихикала.
-Эй, ты, потная. Где тут… была… такая бегала… красивая… летом!
-А! Вероника! А я её подруга, промежду прочим, — манерно произнесла спортсменша.
-Кто тебе на лицо насрал, лошадь страшная? Где подруга?! – рассудительно ответил Семёнов.
-Ах так? Ну ладно. Убежала она!
-Как это «убежала»? Куда это?
-А домой убежала, в Петербург, ясно?! Она сюда прибегала на лето только, к бабушке, а сейчас убежала назад. Поняли, вы, симпатичный грубиян?
Девушка показала язык и, источая запахи, грузно понеслась дальше по аллее.
Это ж сколько нужно горчицы и кетчупа, чтоб такую вот сожрать и не стошнить, — подумал Семёнов. Петербург, значит? Ну, выходит, там искать мне счастье нужно! На выходных и сбегаю. Так порешил Семёнов и, довольный, заскрипел по сугробам домой.


Петербург

***

Петербург не порадовал Семёнова ничем. Людоеды вообще тут никогда не любили жить. Тут было сыро, погода напоминала последнюю мразь, а люди были такие насквозь вычурные, что быстро набивали оскомину. Противно есть вежливого человека, думал Семёнов, — хамло сожрёшь, так хоть отрыжка приятная, густая, душистая. А воспитанные интеллигенты – ну, ни рыба ни мясо, видимость одна – как бумажные сосиски.
Так шёл он по улице Марата, бесцельно и безнадежно. Хотелось найти свою бегунью и убраться отсюда восвояси. Но на голодный желудок мысли не двигались в его большой голове, да и усталость давала себя знать – он целую ночь шёл по шпалам до Питера, и за весь путь ему не попалось ни одного пьяного железнодорожника. Лишь насмешливые зайцы скалились из кустов, толкая друг друга локтями, и тыкали в него пальцами.


***

Странно, но тучи незаметно исчезли с небосвода. Семёнов поднял голову вверх – прямо на него смотрел жёлтый глаз. Глаз смотрел пристально. Луна! – громко сказал людоед, но тут недалеко от Луны открылся ещё один такой же глаз. Глаза смотрели на него, изредка слаженно моргая. Неслабо я поужинал, — подумал людоед и отрыгнул лучком и мухоморами.
Город ему определённо нравился, но достопримечательности он решил оставить на потом, когда женится на бегунье Веронике.
За свою жизнь Семёнов поглотил немало людей разных профессий и социальных статусов. И с каждым разом он по старинной людоедской традиции всё больше и больше узнавал о мире. Съедал каменщика – и чувствовал, что построить дом для него теперь плёвое дело. Съедал инженера – и мог бы при нужде выстроить железнодорожный мост или починить дирижабль. Так он постепенно научился портняжить, варить макароны, прививать грушу к хурме и мастерски управляться с тандыром. Последнее было совершенно не нужно – вряд ли когда людоед планировал обзавестись тандыром, но в его районе жило много туркменов, и Семёнов часто пополнял эти одни и те же знания. Сейчас же он находился в Санкт-Петербурге, городе для него новом, где требовалось быстро сориентироваться. Нужно было съесть кого-нибудь полезного.


***

-Здравствуйте! Не подскажете, где находится город Кирово-Пипецк? – Семёнов вырос возле милиционера, будто из воздуха. На самом деле, вчера он очень удачно снял с трупа курточку, которая была раскрашена под кирпич. И сейчас людоед просто отлепился от стены, с которой полностью сливался.
-Это что же за город такой? – спросил розовый морозный милиционер. – Я о таком и не слышал! Хоть и пять лет ужо милицанер я!
-Грех тебе этого не знать, милицанер. Ну ладно, а проспект Забздённого – знашь, где?
-Шутите, гражданин? А вообще, я не местны… Хрусь! Хряп!
Это Семёнов, не дослушав розового мента, склонился к нему бочком и быстро надкусил ему голову. Милиционер приподнялся на носочки сапог, растопырил ручки – укус пришёлся ему как раз на пол лица, поперёк носа и через щёку. На морозе кровь сразу прихватилась, и на тулуп упало всего несколько замёрзших красных крошек. Семёнов придержал милицанера сзади за портупейку, пока оставшийся выпученный глазик ни помутнел – и стал быстрыми надкусами есть ему лицо. Он быстро дошёл по шеи, тут начал мешать дурацкий махеровый шарф. В общем-то, голова была съедена – большего не требовалось. Людоед зашёл в ближайшую ночную кафешку, взял себе жидкого чаю и задремал.


***


Когда людоед очнулся, таджичка мыла в кафе пол, за прилавком сдавали кассу, голова милицанера уже переварилась, но в мозгах было темно и тупо. Семёнов потряс головой, но там болтались только обрывки каких-то неумных мыслей, из которых было понятно, что их владелец боялся собак, любил сало, очень мёрз, уважал начальство, хотел жениться и смущался своего метеоризма. Ни карты местности, ни важных милицейских сведений, ни даже простой схемы светофора!
Что за милицея пошла такая, куда она нас заведёт? Набирают из Кирово-Пипецка их, что ли… Зря съел человека, пусть бы дальше жил, отъедался. Я бы его себе на свадьбу приготовил – чтоб только веселиться и ни о чём не думать.
Нужно было как-то искать Веронику. Потому что кому как, а Семёнов уже замёрз – пятки от мороза потрескались, а гололёдные химреактивы разъедали ногти.


***

Людоед Семёнов пошёл по главной улице Петербурга – по Невскому проспекту. Вскоре его внимание привлёк Дом книги, где толпилось множество с виду умных людей, часто лысых, и почти все в очках. Они копошились между полок и листали разные книги, активно слюнявя страницы. Боже мой, ну что же я раньше не догадался! — в сердцах сказал Семёнов случайному прохожему, и, перебежав улицу по крышам машин, исчез внутри книжного храма. Нет, кушать людей в таком людном месте, при свете дня – на такое он пойти не мог. Он побеседовал с продавцом-консультантом и направился прямиком к стеллажу со справочниками, картами и глобусами.
Когда-то в детстве библиотека была его любимым местом на свете – там не храпел отец, вернувшийся с ночной смены, мать не заставляла выколачивать из мослов костный мозг, не ссал в ботинки мерзавец кот – в библиотеке можно было расслабиться. Не в том смысле, что пустить газы – можно было просто засесть в читальный зал, взять подписку каких-нибудь журналов или книжонку Кира Булычёва и уснуть. Поэтому книги Семёнов любил и знал. На длиннющих стеллажах он выискал путеводитель по петербургским кафе и закусочным, нашёл несколько заведений с низкокалорийной кухней, выдрал нужные странички, запихнул их за щеку и быстро покинул Дом книги.


***

Семёнов рассуждал здраво: такая девушка как Вероника, чьё туловище не содержало капли ненужного жира, чья пробежка была легка, как взорвавшаяся пуховая перина – она могла питаться только в столовой с низкокалорийным питанием. Таких столовых в городе было всего две, и Семёнов занялся вахтенным слежением.
В основном, эти столовые посещали не спортсмены и бабслеисты, как поначалу ожидал людоед. На прилавках вызывающе стояли компоты, пронзительно травили обоняние бутерброды с петрушкой, и тощие кильки вопили в потолок о том, что им теперь непонятно, что же хуже – жизнь или смерть?! Семёнов шикал на килек, когда они уже совсем зарывались, и сидел дальше.
Полдня в одной, полдня в другой столовой – а ночью он бродил по городу, нюхая воздух. Дни постепенно складывались в неделю, людоеда уже неохотно пускали в столовые – он начал пахнуть ненастоящими вещами, а борода пугала даже привыкшую к невзгодам публику. Но он не причинял проблем, а некоторые даже принимали его за сессионного вышибалу.
И в один прекрасный день!