Бабанин : Прената.

У ее мамы слишком поздно диагносцировали предлежание плаценты, и возникла угроза кровотечения в родах. Все акушеры этого очень боятся. Чтобы не пойти под суд, собирают консилиум и… выносят смертный приговор маленькому нерожденному человечку, который даже и не понимает, чем он провинился перед людьми в белых халатах, и за что его хотят убить. А убить хотят! Во-первых, чтобы спасти маму, и – это главное — прикрыть собственную задницу в случае чего. Ведь мама после искусственных родов через годик снова забеременеет и наверняка родит здорового карапуза.

Этот, которого на консилиуме решили убить, тоже абсолютно здоров, но плацента «присосалась» слишком близко к шейке матки и в любой момент может отслоиться. Если это произойдет, снимут главного врача роддома, лечащего лишат категории, а начмеду и главному акушеру вынесут строгие выговоры. Проблемы не нужны никому, поэтому после контрольного УЗИ решено «убрать» плод. То есть – убить. Ну, разумеется, не убить, а просто принудить его покинуть теплую утробу и медленно умереть в холодном тазике вместе с этой проклятой плацентой.

На экране – маленький человечек, который что-то жестикулирует и потешно дрыгает правой ножкой – очень похож на лягушонка. Ему двадцать восемь недель… Двадцать девятой, похоже, не будет. Маму везут в оперблок, вводят лошадиную дозу окситоцина и подставляют тазик. Бумц! Вот и все. Маму с ледяной грелкой на животе увозят в палату, акушерки молча расходятся. Я стою и смотрю в тазик. Там – человечек, который не хочет просто так умирать. Ему – двадцать восемь недель, и он впервые увидел этот мир. Короткая ознакомительная экскурсия, фотография на память и – обратно. Для него весь мир сузился до окровавленного проржавевшего эмалированного тазика и куска рыхлого мяса, который люди называют «плацента». Пожалуй, это – единственное слово, которое он запомнит. Красивое слово, если произнести его по слогам: пла-цен-та!

Хотя, стоп! Не «он» — «она». Почему-то мне захотелось успеть дать ей имя. Я назвал ее Пренатой. По-русски – Нерожденная. Если бы не эта подлая плацента, девочку можно было бы назвать и Ренатой. Вновь Рожденная. Но…

Прената барахтается в тазике и даже не пытается крикнуть или позвать свою маму. Все это она сделала бы через два месяца, но… Не свезло. Да и все равно сейчас никто бы не пришел – люди, даже врачи, боятся самого вида агоний. Но это – люди, а я не боюсь. Пусть я стану единственным человеком, который проведет с ней всю ее короткую жизнь.

Беру кетгут, перевязываю пуповину и отделяю Пренату от плаценты-убийцы. Заворачиваю ее в мокрую от крови простынь и несу к себе в ординаторскую. Сейчас заполночь, а биоматериал – плаценты, мертворожденные и абортивные аксессуары – забирают ровно в восемь утра. Все это в свое ведро сливает постоянно выпивший отставник Валера и сжигает в кочегарке, которая находится на окраине больницы. Однажды я назвал Валеру «Хароном». Он понимающе кивнул и предложил мне спирт. Я отказался, а потом смотрел из окна своей ординаторской на дым из трубы кочегарки..!

Я положил Пренату на диван, прикрыл одеялом и направил на нее калорифер. Я достал из-за книг в стеллаже открытую бутылку коньяку и выпил. Я впервые в жизни закурил в ординаторской, не открывая окна – на улице же мороз, а тут – Прената! Я пошел к сестрам на пост и взял пипетку и бутылку молока. Я впервые наорал на них, когда они предложили мне положить «выкидыш» обратно в тазик. Я впервые в жизни позвонил ночью главврачу и сказал, что он..! Я впервые в жизни не дал отсосать дежурной акушерке. Я разговаривал с Нерожденной Пренатой, и мне казалось, что она – единственная женщина, которая меня понимает и, может быть, любит. Я впервые в жизни понял дурацкие слова про то, что мы в ответе, за тех, кого… Я впервые в жизни не захотел жить, а, напротив, захотел оказаться в таком же тазике, но только побольше. Я впервые избил человека – Валеру, когда утром он пришел со своим гребанным ведром. Я впервые в жизни не смотрел, как в морозном воздухе поднимается едко-черный дым по имени Прената.

Все в этой жизни случается впервые.