Ромка Кактус : Осенние вариации

…И неземное: иногда, во сне,
Когда, не просыпаясь, сладко плачешь.

Готфрид Бенн, «Печалиться не надо» (пер. В. Топорова)


Вспоминается ранняя осень, сентябрь тысяча восемьсот двадцать девятого, когда отряд вооружённых мужчин и женщин вступил в первый круг Города Разврата. Засыпанные кленовыми листьями тихие кривые улочки, выкрашенные в синий публичные дома с острыми крышами, тонкий аромат антоновских яблок и прелый запах листвы. Огромное орудие из позеленевшей бронзы обвито вьюнком, белые венчики с голубым ободком. Красные фонари погашены, за окнами домов тьма. Никаких признаков противника. Разведчики подтвердили, что Город пуст.

Первую ночь борцы с развратом провели в беспокойстве. На крышах были выставлены часовые и по улицам вокруг места стоянки ходил патруль. Опасались неожиданной атаки, которая так и не произошла.

Старейшины у костра строили фантастические теории о том, куда могло пропасть население города, вспоминали случай «Марии Целесты» и суеверно крестились на огонь. Люди, ждавшие битвы, бесцельно бродили под дождём, делились друг с другом разочарованием, искали какое-нибудь дело, куда можно было бы применить накопленную энергию, и не находили. Пряные осенние запахи действовали на людей угнетающе. Свинцовое небо, казалось, давило на этих хмурых, привыкших к аскезе и дисциплине людей, но солнце, прорвавшееся сквозь завесу туч, действовало на них ещё сильнее, вызывая спонтанные приступы бессмысленной, первобытной ярости, и тогда происходили короткие и жестокие стычки. Бывшие друзья молча тыкали друг в друга мясницкими ножами, пока один из них не осел на пол под тяжестью своего тела.

Для освещения зажигали красные фонари. Женщины заняли публичные дома, а мужчины целые дни проводили в питейных притонах. От скуки и безделья стали играть в карты и кости, сначала на интерес, а потом, когда и это наскучило, начали делать ставки. Некоторые женщины вышли на панель. Кое-кто обнаружил в себе талант карманника и принялся совершенствовать этот навык. Один удачливый парень нашёл тайник с опиумом и гашишем и открыл торговлю. Драки участились, начались кражи и изнасилования, и тогда старейшины ужесточили закон. На центральной площади быстро построили помост и каждый день на нём устраивали публичные экзекуции. За убийство ввели смертную казнь.

Уже через месяц Город Разврата полностью соответствовал своему названию. Так Слово подчиняет себе человеческую волю, — сказал Холлис и закурил.

О’Хара подбросил в костёр стопку старых, выцветших фотографий:

- Моя семья… то, что от неё осталось.

Он долго смотрел в огонь, пока не заметил, что край его плаща горит. Сбил огонь и чёрными от сажи ладонями принялся растирать слёзы по лицу:

- Это от дыма.

Холлис даже не заметил. Он вылил из бутылки остатки пойла себе в рот и посмотрел на бутылку О’Хары – отсветы огня ложились на тёмное стекло. Наконец он перевёл взгляд на самого О’Хару и засмеялся:

- Вот уж не думал встретить чёрного ирландца в трёх тысячах миль от Дублина!
- О чём ты? Э?
- Ты рожу свою видел?

Холлис протянул О’Харе обломок зеркала и, пока тот рассматривал себя, схватил его бутылку и сделал глоток.

Лидия ставит точку. Выходит из комнаты в тысяча девятьсот девяносто четвёртый, берёт на кухне старого семейного особняка апельсин из большой хрустальной вазы и возвращается к себе в комнату. Пока она чистит фрукт, вспыхивает экран видеофона, на нём контур её издателя, мистера Фриско. Лидия нажимает кнопку приёма, и контур мистера Фриско заполняется.

- Привет, Лидия! Что делаешь?
- Привет, Эд. Чищу апельсин, — демонстративно отделяет кожуру.
- Что, опять лазала в детство? Смотри, если ты не уймёшься, скоро там ничего не останется!
- Моё детство – неисчерпаемый источник полнокровного счастья, рог изобилия… К чему ходить в пустыню, бесплодную и полную унынья?
- Шелли?
- Китс.
- Ну да. Послушай, — делает серьёзное лицо, — ты говорила, что начнёшь работать над новой книгой… Я хотел бы узнать, как она?
- В самом начале.
- О чём пишешь?
- О философствующих бомжах… Будет ещё любовная линия с миллиардершей, которой надоела её жизнь, и она жаждет новых впечатлений…
- Это, конечно, хорошо… А как ты смотришь на то, чтобы немного прерваться?.. Есть один проект – и ты могла бы принять в нём участие…
- Что за проект?
- Ретроспектива ужаса. Собираем цифровые копии известных исторических личностей – из самых разных эпох – и помещаем в лабиринт, наполненный инопланетной нечистью. Нужно написать сценарий.
- Прошлая ретроспектива провалилась в прокате – и ты это знаешь, Эд.
- Да. Бенни…
- Бенни лучший из нас.
- Бенни писал сценарий на коленке… И я даже мог бы тебе по секрету сказать, на чьей именно… Да и персонажей выбрали не таких интересных. В этот раз всё продумано. Ну и деньги – деньги получишь в любом случае.
- Мне надо подумать, Эд.
- Хорошо, Лидия! Я свяжусь с тобой завтра.
- Пока.
- Пока!

Женщина смотрит на очищенный апельсин у себя в руке. Мякоть чернеет и распадается. Прошлое не вернуть, — сказал доктор Андреев.

В прозрачной тишине утра было слышно, как рыба играет на поверхности озера. Ветер доносил запах воды. Григорий вынул из кармана пригоршню ирисок и предложил брату. Ваня взял ириску, попробовал развернуть, но бумага прочно приклеилась, и тогда он закинул ириску в рот вместе с обрывком фантика.

- Проверь удочки, — тихо сказал ему Григорий.

Ваня кивнул и принялся спускаться к берегу.

- Дядя Гена, — сказал Григорий.
- Да? – доктор Андреев посмотрел на мальчика.
- Эти ваши истории… что-то вроде притч… Они вложены одна в другую наподобие матрёшек, так?
- Так.
- А зачем?
- Ну, это такой композиционный приём. Вроде сна во сне…
- А почему они ничем не кончаются?
- Так и сны ничем не кончаются.
- И всё же?
- Да не важно, чем там закончится. Если тебе надо, ты и сам можешь додумать… парень-то башковитый. А вообще, когда история не имеет конца, это такой намёк… или, скорее, догадка, что и наша жизнь не кончается… когда мы умираем.
- Дядя Гена, и ты в это веришь? Ты же доктор.
- А что доктор? Разве доктору нельзя…

Громкий крик донёсся со стороны озера. Доктор Андреев вскочил с земли, и вместе с Григорием они побежали к берегу. Пробравшись через кусты, они ступили на торф. Ваня изо всех сил тащил удочку, выгнувшуюся дугой, а в пяти метрах от него в тёмной, будто маслянистой воде бился и рвался кто-то огромный.

Это был самый большой карась, пойманный Ваней той осенью. Много лет спустя, далеко от Земли, Ваня вспоминает то чувство полнейшего счастья, которое он испытал, глядя, как трепещет в руках, открывает круглый рот рыба с серебристой чешуёй, и космос кажется ему не таким уж пустым и бездонным.