Grobik : Людоед. Часть 3.

***

Семёнов пришёл, как обычно, с утра – весь в перьях и голубином говне, и застыл в углу, зорко смотря, не войдёт ли Вероника в дверь подкрепиться низкокалорийной диетой заведения. И тут произошло самое неожиданное, что вообще могло произойти! Дверь распахнулась, и на пороге возникла знакомая фигурка! Солнце било снаружи, фигурка лучилась и выглядела нечётко, но она приближалась к людоеду Семёнову – и от этого у него впервые в жизни подогнулись колени, и он упал.


***

Очнулся он в розовой-розовой комнате, в сине-зелёной пене, в ванне – от щекотки. Человек в резиновом скафандре тёр его щёткой на длинной палке. Пена летела вокруг, человек глухо матерился, чистота была вокруг такая, что Семёнов притворился, будто он до сих пор в обмороке. Вскоре его прекратили тереть, вода зажурчала в сливной дырочке, и он приоткрыл один глаз. Человек в скафандре стянул резиновый шлем с большими круглыми окулярами и пелериной, и… Под шлемом оказалась голова его бегуньи! Волосы у неё слиплись от пота, глаза метали молнии, она продолжала освобождаться от костюма – а Семёнов, что-то мякая, как ребёнок, привстал в ванне и протянул к ней руки…
- Веронии-и-ика! – позвал он нежно, как только мог.
- Чего?! Давай, отряхивайся, чувырло! – тон Веронички был не совсем ласковым. Только тут Семёнов заметил, что ванная комната великовата, на стенах висят плакаты с упреждающими заголовками, а на вешалке – какая-то форменная фуражка.
- Эй ты, человекоподобный! Одеваться будем? – Вероника мотнула головой в сторону лавки, на которой лежала аккуратная стопочка шмотья. – И как ты меня там назвал?
Прикрыв писюн ладонью, Семёнов продефилировал к лавочке. Бельё оказалось в обтяжку, как и спортивный костюм – штанины обтянули ляжки и икры, задрались выше щиколоток, руки высовывались из рукавов, как поршни, но это была чистая одежда, не засиженная голубями и ящерками.
- Ну, как же, Вероника? Я ждал, ждал… И вот… Я вообще где?!
- Во-вторых, я никакая не Вероника, обознались вы, гражданин. Вы вообще гражданин? Какой стране принадлежите? А то я таких у нас не видела пока.
- Русский я…
- …а во-первых, благодари бога, что ты вообще где-то. Нам когда позвонили, сказали – заберите его куда-нибудь, у нас уже компоты им пропахли! Тобой, то есть, понимаешь? Ты чего людям пакостишь? Помыться лень? И чего ты к ним каждый день припирался? Как на пост, гэ-гэ! Мдя… костюмчик не по тебе. Подмышками жмёт?
Людоед немного опешил от тирады, но, в общем, уже чувствовал себя уверенней. Хотелось есть и, наконец, выяснить, как он оказался тут. И где он вообще.
- Нормально, растянется. Так я где, всё-таки?
- Ты попал в удивительное место, малыш, — девушка надела фуражку с непонятной кокардой, отдала честь и отчеканила: — Институт изучения деклассированных элементов при МВД России! Младший лейтенант Ксения Ксенофонтова! Марш по коридору, и без выкрутасов! Ну!..


***

Камера была маленькая и вонючая. Когда он зашёл внутрь, в углу на параше сидел неопрятный мужчина со сморщенным лицом. Семёнов не понял, почему дверь за его спиной захлопнулась, и в замке проскрипел ключ – всю дорогу, что младший лейтенант вела его по коридору, он ещё не пришёл в себя и ждал, что коридор и его прекрасная спутница приведут его к чему-то прекрасному, светлому. Слово счастье людоед не понимал, но ему казалось, что именно сейчас оно с ним и случится. И вот на него смотрит красный от натуги уродец, а его мечта, его бегуния за дверью, удовлетворённо хмыкнув, ушла чётким строевым шагом по своим служебным делам. Что она там говорила? Деклассированные элементы? Изучение МВД… Что это ещё такое?
- Ну, привет, что ли! Я – профессор Блох! – человечек с толчка уже слез, присеменил к Семёнову поближе, одной рукой он подтягивал штаны, другую приветливо вытянул ему навстречу. Семёнов брезгливо понюхал протянутую руку, обошёл человека справа и направился к унитазу. В глубоком раздумии он оттянул резинку штанов, достал что Бог послал и высокоточно направил струю в самый центр. Что-то он совсем запутался. Зачем попёрся он в этот неприветливый город, зачем ночевал на чердаках, позабыл про домашний уют, про калорийную кухню, про вкусных московских туркменов? Зачем так глупо опознался и оказался в этой непонятной западне? Ну, опознаться-то не опознался – девушка-лейтенант была точной копией бегуньи Вероники, но…
- Ой, как интересно! – задушевный голос прервал поток самобичеваний. Сосед заглядывал сбоку, согнувшись в пояснице. – Как у вас интересно – одно гора-а-аздо ниже другого, ммм! Вам так удобно? – сокамерник явно кривлялся и желал странного.
- Очень удобно! – приветливо улыбнулся людоед. – Тем яйцом, что повыше я бью по голове, а другим сбиваю с ног!
Семёнов явно приходил в своё обычное состояние опасного веселья, любовь, прежде помутившая ему разум, отступала. К людоеду возвращался здравый смысл. Нужно было срочно рвать нити судьбы, приведшие его в такое незапланированное место. Судьба это была явно не его. Интересующийся гениталиями профессор наконец понял, что высказывание Семёнова скорее опасно, чем остроумно – попятился в темноту и исчез, во всяком случае, из виду.
- Эй, Блох! Кто такой «деклассированный элемент»?
- Ш-шта? Деклассэ? Ох, ну это, как бы вам сказать – это просто, ну, человек, оторванный от общества, не принадлежащий, такскать, больше ни одному из социальных классов… Ну, знаете, буржуазия там, рабочие, служащие…
- Бомж, что ли?
- Ну почему же сразу бомж… жильё у него вполне ещё может быть. А вот жизнь, эх, вся наперекосяк, — профессору тема была, очевидно, близка.
- Ясно. Бомж всё-равно.
Людоед смотрел на профессора, на его такой же псевдо-спортивный костюм, на его лохмы и неаккуратную бороду. Профессор оживился и продолжал:
- Ну, в общем-то, да – бомж… Это вы к чему? Что нас тут держат? Это удивительно! Представляете, государство, эээ, министерство внутренних дел! Заинтересовалось, наконец, такими, как мы, не побоюсь слова, простым народом! Вот вас, я гляжу, тоже вымыли, одели в приличное. Вы где бедствовали? Я вижу – тоже несладко вам пришлось, где вы ночевали последние две недели?
- На чердаке. С голубями, – людоед вспомнил голубей и облизнулся. – А до того там жили… двое, типа тебя. Худые, блять, как коты бездомные! А здесь, до тебя – кто был?
Семёнов, не теряя времени, ощупывал стены, оконные рамы с решётками, пробовал двери на зуб, отколупывал ногтями штукатурку. Блох расслабился, снова устроился на параше, как на стуле, забравшись на неё с ногами.
- В камере-то? О, это были прекрасные мущщины! – нараспев произнёс он. – Один такой суровый, как утёс, высокий, рыжий – как заря над Самаркандом. Второй же – полная ему противоположность, рыжий, высокий, но нежный, как застенчивая бретонка!...
- Хватит! – рявкнул людоед. Он перешагнул комнату одним шагом, взял Блоха тремя пальцами за шкирман, поднёс к окошку двери и, держа таким образом в семидесяти сантиметрах от пола, начал заворачивать его ногу к затылку. Профессор кряхтел, кряхтел, а потом тоненько завизжал. Визжал он всё громче, а когда нога хрустнула, заорал уже в полную силу. За воплями не было ничего слышно – пока в окошке не появилось лицо охранника в форме. За его спиной виднелись два дюжих андроида. Пока первый вглядывался в маленькое окошко, привыкая взглядом к полутьме камеры, Семёнов отбросил Блоха на топчан, длинным пальцем через окошко подцепил охранника за ноздрю и с усилием просунул палец глубже, пока палец ни высунулся через глаз. К воплям Блоха добавился второй, басовитый, хриплый ор охранника. В дверь заколотили, заскрипел ключ – и когда она начала отворяться, Семёнов освободил палец и, легко обернувшись вокруг оси, пяткой вышиб дверь наружу. Чудовищной силы удар выдрал пожилые дверные петли, унёс дверь и впечатал стоявших за ней обломов о стену. Под вялое затихающее кряхтение людоед Семёнов обстоятельно удалялся по коридору, туда, где в конце был свет, где, судя по запаху, обсиралась от страха младший лейтенант Ксения Ксенофонтова.


***

Душераздирающие звуки бомжей из шестой камеры оторвали трёх охранников от ужина, который им мастерски разогрела в микроволновке Ксюша. А последовавшие за этим вопли начальника смены Пилипчука и жуткий грохот заставили Ксению покончить с чесанием вилкой под коленом. Сообразительным своим умом она мгновенно оценила обстановку и поняла, что ситуация не поддастся её профессиональным усилиям, и отныне рассчитывать можно только на своё обаяние.
Страшные босые шлёпающие звуки приближались. Ксения решила, что в данный момент лучше всего смотреть в центр кастрюльки с тефтелями – тогда, быть может, не произойдёт самое страшное. Самым страшным для неё было… впрочем, откуда же нам знать, если сама Ксения никогда об этом не думала.
И вот – запахи, обгоняя владельца, хлынули в дежурную комнатёнку. На самом деле, Семёнов ровным счётом ничем особенным не пах – ведь он был недавно вымыт, очищен от скверны, а лёгкий сапах камерного нужника такого мужчину всегда только красит. Но жиденький запашок ужаса прокрался в Ксюшину ноздрю, и теперь она всеми силами боролась с желанием весело и неряшливо расчихаться.


***

Тефтели были как на заказ – ладные, аккуратненькие, в засохших плеврах подливки. Хотелось их запихивать пригоршнями в рот и жевать, хитро узкоглазя по сторонам. Хотелось выбежать на дворик и, спрятавшись за разноцветным домиком, накакать полное ведёрко этих удивительных тефтелей, чтобы потом строить крепкие куличики или кидаться в Кольку Кривозубова, если он опять будет прутиком поддевать за юбочку. Хотелось впасть в детство, беспомощное и беспамятное, потом усохнуть до зародыша и впитаться маме в яйцеклетку, а потом юркнуть назад папе в пенис и раствориться в яичках, чтобы исчезнуть совсем. Вот так хотелось поступить младшему лейтенант Ксенофонтовой Ксении, когда кастрюльку накрыла густая тень людоеда Семёнова.
- Что же ты, пизда невнятная, меня мучаешь своей бесконечной красотой? Что ты мне мозги морочишь, стервоза питерская? Ведь я же босыми ногами пришёл за тобой по заснеженным шпалам издалека! А ты меня – в кутузку с сексуально разбалансированным Блохом садишь? – по-толстовски забасил Семёнов. – Стыда у тебя нет. Но тогда и пощады не жди. Иди-ко сюда..
С этими словами он закинул одурманенную Ксению на плечо, вывалил тефтели себе в рот и решительными шагами пошёл навстречу новой жизни.


***

- Да не Вероника я, — в который раз уже возражала Ксения людоеду.
- Знаю. Знаю, Вероничка! – радостно подхватывал он. – А ну-кася, пробегись по хате! – хворостинкой он немилосердно стегал её по попе, отчего Ксения резво, как гарцующий пони, начинала метаться по комнате. – Ну, вот же! Точь-в-точь! Нет тут никакой ошибки – бегуния ты моя, Вероничка ненаглядная! Так, сиди в дому, вари грибной суп, а я пока за мясом схожу! – и начинал одеваться в незаметные одежды цвета листвы и желудей.
На дворе стояла осень. Птицы штабелями рвались в консульские отделы страны за визой в Намибию, рыбы высовывались из воды и ртом срывали виноградины и груши, склонившиеся над заводями. Зверьё дичилось по еланям, меняя летние шкурки на зимние шубки. Места тут были забубённые – гуляй хоть до горизонта! Ягоды росли с кулак, а от грибов и вовсе не спасу нет – за ноги хватают, шнурки развязывают!

***

Когда Семёнов принёс к себе в квартиру Ксению, то посмотрел он на прежнее своё житьё, подумал – и решил, что так дальше не пойдёт. И купил дом в воронежском лесу. Людей тут почти не было, зверьё водилось повсеместно, недалеко текла речушка Савала. Дом был не новый, основательно бревенчатый, но ещё очень крепкий. На чердаке жили две кукушки, жук Леонард и привидение старухи, которую ещё при постройке этой избы на смерть зашибло бревном. Семёнов со всеми сразу вошёл в доверительные отношения и расспросил, где лучше охотиться на кабанов и оленей, где крупнее подосиновики и лисички, где писают в реку дикие собаки и где ближайший дачный кооператив.

***

Ксения по началу долго смотрела за окно. Планы побега топорщились у неё в голове, а сердце бешено рвалось домой – в комнатку надзирателей в институте изучения бомжей при МВД России. Она вспоминала весёлого Пилипчука, который засовывал ей в обувь сырой фарш, омоновца Петюню, который приглашал её на танцы и всегда приносил стаканчик растаявшего мороженого. Маму, которая приезжала из далёкой чухонской деревни раз в полгода, приходила на Дворцовую площадь, плевала на неё комочком табачной мокроты и, отдохнувшая душой, ехала домой. Всё было ей дорого и знакомо там, в далёком Петербурге… А здесь? В общем-то, здесь Ксению держало не только повеление Семёнова...
Однажды Ксения решилась. Она дождалась, пока людоед уйдёт на охоту, запихнула в котомку всякую питательную мелочь да карточку на метро – сунула ноги в лыжи и дала дёру. Она отшагала уже километров 6, как ей на лоб метко упала тяжёлая шишка. Ксения споткнулась, и затормозила о пенёк. Задрав голову вверх, она разглядела озорную белку, которая уже приготовила вторую шишку и целко метнула её в Ксению, так что она едва успела увернуться!
- Ты! Ты ваще, что ли?! – завопила Ксения вверх, отчего с веток ей на лицо посыпал лёгкий снежок. Белка села на хвост и упёрлась лапами в колени:
- В город тикаешь? Ну-ну! Конечно! Там же здорово! Понимаю, да… Пилипчук там, Петюня, метро, ванна-душ… Секонд-хенды, пивко… И это, как его – мусор вывозят! Класс! Валяй! Удачев тебе!
Белка тряхнула ветку, в глаза Ксении полетел комочек снега, она отмахнулась, а когда снова подняла голову – белочки уже не было. Ксения сняла лыжи, села на пень, вынула из котомки маленькую бутылочку самогона на облепихе, который давеча выгнал Семёнов, и погрузилась в слезливую думку. Тяжело было заглянуть правде в глаза, но через сорок минут Ксения, икая, почапала неспешно назад домой, к Семёнову. Какой, на хер, город? Какие метро-ванны? Какой Пилипчук, к чёртовой бабушке? Когда у неё есть свой собственный, большой, душистый, любящий и заботливый людоед...

***

Семёнов часто ходил на охоту, потому что Ксения оказалась на редкость прожорливой. Зайчики и куропатки, которых он доставал из силков, исчезали в ней быстрее, чем это можно было объяснить простым голодом. Семёнов стал приносить домой добычу покрупнее – жопастых барсуков, небольших косуль и нажористых пёстрых гусей. Ксения готовила их мастерски, жаря и паря в большой русской печке, фаршируя репой, яблоками и всякой прочей смородиной. Но когда садилась за стол – ничего не могла с собой поделать – как начинала есть, так не могла остановиться, пока на блюде ни оставались только голые кости.
Стройная младший лейтенант и спортивная псевдо-бегуния начала толстеть.

***

Однажды Семёнов пришёл домой, а Ксения сидела на лавке с довольной рожей и вся аж лоснилась. Ужин стоял на столе, но только одна тарелка – в ней дымились куски варёных картофельных клубней в мундире и лежал кусок мяса. Мясо было странное: небритая шкура, размякший мозоль, остаток синей татуировки… Людоед подозрительно посмотрел на Ксению, сел за стол, ковырнул вилкой съестное. Глядя женщине в глаза, медленно потряс бутылочкой с кетчупом, обмазал мяско соусом, понюхал – и быстро закинул в пасть. Ксения упёрла кулаки в щёки, смотрела на Семёнова и молчала. Он прожевал ужин, поковырял в зубе. Надо было уже что-то и сказать. «Нашла всё-таки, проныра» — подумал людоед – в сарае у него была нычка – большой кусок мужчины-грибника 38-40 лет, которого он, честно говоря, и не убивал. Он нашёл его в овраге, куда тот свалился пьяный и поломал себе шею. Напоил грибника, правда, сам Семёнов. И толкнул в овражек тоже он, но шея сломалась самостоятельно.
- Было очень вкусно. Спасибо, — поблагодарил он Ксению, глядя ей прямо в тёмную хитрую душу.
- Не за что!
- Сама-то ужинала?
- А как же. Буду я тебя ждать!
Семёнов помедлил. Что ж это она, тоже лопала грибника? Там оставалась самая вкусная часть – карбонатик и кусочек задницы – и не хотелось ни с кем этим делиться. Он явно видел татуировку на поджаристой шкурке – у этого мужика во всю правую ягодицу синел советский герб Киргизии.
- И как мяско? – вяло пытал Семёнов.
- Ой, сытное. И не знала, что такое бывает! Это что за зверь такой тебе попался на охоте, милый? Потешный такой… Голый, с яйцами! А? – голос Ксении звучал всё громче и стервознее. — Как звали ево? Кабан Никитич?? Или Олень Иваныч?!
- А вот не хер лазить, где не просят! Всё лазит и лазит!
- А мне скучно! Увёз в глухомань – вот терпи!
- Скучно – купи газету! А лазить нечего!
- Ха! Я хозяйка – где надо, там и лазаю! А газету ты мне выпиши сюда сначала, умник!
- Выпишу! Вырежу, блин, на доске дубовой, поняла?! И по лбу тебя! Чего орёшь?!
- А ничего!
- А, ну и вот!
- Ага, так и есть!
- Слушь, замкнись!
- Бе-е-е-е!
- В пизде!
- Дурак!
- Ага. Сама!
- Душегуб!
- А… да, я вот такой.
- И давно?
- Всегда.
Ксения уже улыбалась, так в шутку трепать друг другу нервы ей нравилось. Семёнов тоже понимал, что ссориться в глуши двум взрослым людям нелепо – в конце-концов, снова жить одному ему не хотелось, готовила Ксения хорошо, хату держала в чистоте, и есть её было не за что. Конечно, людоед давно понял, что она не совсем та самая бегуния Вероника – но это уже было неважно. Ксения продолжала, уже мягче:
- Так это ты что же это – людей ешь?
- Бывает… Особенно, если есть, за что.
- Ах, вон как? Есть, за что… а меня – есть, за что?
- Бывает и тебя есть, за что съесть.
- Ага… понятно. А чё ж не съел пока?
- Скучно будет потом. Слушай, хватит, а?
- Чего «хватит»? Я тут с ним живу уже год – и не знаю, оказывается, что он от меня прячет самое вкусное!
- В смысле? Тебе что – понравилось?
- А ты думал, ты один такой умный?! Мне всяких зайцев и кур подсовывает – а сам крысятничает! Я сначала думала, приличный человек – ну, бирюк немного, ну, странный, может, какой-то… Варю ему тут каши-макароши, котлеты делаю… А он, оказывается, людоед!
- Эээ… Я не понял..
- Чего ты не понял, жопа?
- Так ты что – тоже, что ли?..
- А ты думал, что – нормальные люди в нашем институте работают, что ли?
- В смысле?
- В прямом. Ты вообще в МВД видел нормальных людей? Людоеды, упыри, садисты – другие там просто не приживаются!
Людоед Семёнов стоял, как ударенный ведром. Он вот уже год, кроме дичи, тайком приносил с охоты то лыжников, то дачников, то автостопщиков – и не подозревал, что бок о бок с ним проживает такая же, как он, людоядная самка. Жизнь вставала на новые рельсы – всё становилось проще, значимее. Семёнов и мечтать не мог, что когда-то будет понят и оценён по достоинству. Он смотрел на Ксению, и в глазах у него образовывалась невольная капелька благодарной счастливой слёзки. Ксения подошла к нему вплотную и зарылась головой в бороду. Он нежно прижал её к груди, а она в ответ начала ласково щёлкать ему зубами вшей. В лесу ухали филины и стонали в медвежьих капканах неаккуратные егеря.