Мактуб : Люди

Люди


Мне было восемь. Осторожно переставляя ноги, я слушал, как под ними скрипит снег. Крах-крах, повторялось снова и снова, и казалось, ничего в мире не может быть отвратительнее этого звука. Но я продолжал упорно ступать, шаг за шагом. Я смотрел на эту отвратительную белизну двора, и в моей детской душе поселялось удивительно сильное желание, во что бы то ни стало испачкать эту чистоту, привнести в неё хоть немного грязи со своих детских замшевых ботинок.

Я как заведённый бегал от одного края к другому, мне доставляло неописуемый восторг смотреть на грязные отпечатки подошв на ровной корке снега. Я мог проводить за этим занятием часы, и ничто в мире не могло бы меня остановить… кроме мамы.

Мы жили на первом этаже типовой пятиэтажки, в одном из спальных районов Москвы, и стоило мне услышать: «Веня, иди домой, картошка сварилась», как я тут же бросал все свои дела, какими бы важными те не были, и спешил домой.

Не знаю, почему я вспомнил именно о варёной картошке. Если честно, в ней не было ничего особенного, картошка, как картошка, толчённая в пюре с изрядным количеством молока и головкой лука (который я терпеть не мог), поперчённая, посоленная, с веточкой свежего душистого укропа, который рос у нас на подоконнике, вот и весь рецепт. Да и готовила такое «блюдо» мама не часто, а основу моего рациона составляла гречка.

Я просыпался и на завтрак мама мне давала гречневую кашу со стаканом молока, в обед была гречка с сосиской и стаканом компота, на ужин был гречневый суп с укропом и кусочками недоеденных в обед сосисок, на завтрак — сладкие «колобки» из гречки, да-да, такие бываю, и они даже очень вкусные.
Вы, наверное, считаете подобные рецепты странными, но одна небольшая мелочь, всё расставит на свои места. Моя мама работала упаковщицей на заводе, выпускающем гречку. Вот так.

И чего я вспомнил о детстве? Казалось бы, в моём нищем детстве, детстве простого ребёнка с окраины Москвы, из неполной семьи с большими и всегда голодными глазами, не было ничего… не то, что… не было радости. Вообще никакой и никогда. Всё, что целиком наполняло мои детские чувства – это был страх. Все вокруг твердили: и мамины подружки, иногда заходившие к нам в гости, и дядьки по телевизору, и даже вечно ворчавшие старухи у подъезда, что скоро фашисты сбросят бомбы, и тогда все умрут, и непременно в страшных мучениях.

Каждый раз, когда я выходил гулять на улицу, и проходил мимо этих старух, кто-нибудь из них обязательно говорил:
-- Эх, бедный ребёнок, и угораздило его родится в это жуткое время?
-- Да разве это он виноват? – возмущалась другая – Это его мамаша, дура, родила… лучше б сразу аборт сделала.
И тут самая не противная из них, которую звали баба Миша, подзывала меня к себе:
-- На вот, Венечка, конфетку, баба Миша специально для тебя сберегла, кушай моё золотце, а то бог знает, когда ещё удастся. Ну ступай, Венечка, ступай, поиграй там, во дворе.
Я брал конфету, не потому, что хотел, а так из вежливости (эти конфеты, которые пахли старостью, я потом закапывал в песочнице), и уходил под тяжестью жалостливых взгляд старух.

Однажды вечером, я спросил у мамы, что значит слово аборт, она спросила, от кого я его услышал, и я рассказал. Мама тут же выбежала на улицу, прямо в домашнем халате и стала кричать на старух. Я не слышал, что именно она им говорила, но видел через окно их испуганные и одновременно виноватые лица. С тех пор, я не слышал, что бы они называли меня бедным или ещё как-нибудь дурным словом, и лишь баба Миша, всё так же давала мне конфеты, а я говорил ей спасибо, и шёл закапывать их в песочнице.

В моём детском сознании образ фашистов, которые почему-то должны были сбросить бомбы и убить нас с мамой, был весьма расплывчат. Я совершенно не знал, как выглядят эти фашисты, и чего им от нас надо, но когда я особенно усиленно размышлял над этим, то мне представлялись двухголовые чудища со множеством щупалец расходящихся в разные стороны, и тогда я представлял, как они зависают над нашим с мамой домом на своей летающей тарелке и со злобным смехом сбрасывают свои бомбы. Как выглядят бомбы, я то же не знал, но помня о том, как мама расправилась со старухами, я был уверен, что она и с этими фашистами разберётся, какими-бы страшными они не были, а за одно и с их бомбами.

Но все мои детские иллюзии были в одночасье разбиты жестоко и бесповоротно. В один из воскресных вечеров, мама была на кухне, готовила своих «колобков» из гречки, а я сидел в зале и делал уроки, попутно смотря по телевизору мультик про какого-то ёжика. За сюжетом я особо не следил, скорее мне просто нравилось смотреть на яркие цвета, забавные голоса, и мечтать о том далёком времени, когда я так же запросто смогу веселиться без повода и не жить под гнётом постоянного страха. И вот, в тот момент, когда ёжик зачем-то пытался забраться на пенёк, изображение на телевизоре покосилось, заиграла знакомая музыка (такой музыкой начинались «новости» — передача, которую мама не разрешала мне смотреть, и всегда перед её началом отправляла спать) на экране появился усатый дядька и объявил экстренный выпуск новостей. Он был очень взволнован, постоянно запинался и всё не как не мог собраться, что бы выговорить главную мысль. Наконец он сделал паузу и сказал: «Фашисты вторглись в Москву. Сопротивление сломлено. Специальный корреспондент передаёт кадры с места события».

Я был в шоке. На экране появились… люди. Обыкновенные люди, в военной форме, почти такой же, как и на солдатах советской армии, только с красными повязками на левом предплечье. Они шагали по красной площади, улыбались, фотографировались на фоне кремля, что-то ели, разговаривали, и на лицах их читалось не поддельное счастье. Я мог по-разному представить себе фашистов, но ничто не смогло бы меня так сильно удивить, как жестокая действительность – фашисты, всего на всего люди, самые обыкновенные, такие же, как и я.

Позади себя я услышал звук разбившейся тарелки. В проходе стояла мама, с застывшим выражением лица, на щеке я заметил слёзы, она посмотрела на меня, я спросил:

-- Эти люди и есть фашисты?

-- Нет, Венечка, фашисты не люди. – В этот момент в дверь кто-то позвонил, и мама, будто опомнившись от странного сна, крикнула мне, что бы я спрятался под кроватью, и что бы ни случилось, не вылезал оттуда, пока она не разрешит. Я так и сделал, но оказалось, в дверь звонила баба Миша, я не слышал их разговора, но как только она ушла мама велела мне собрать всю тёплую одежду, еду, какую найду, и сложить, всё что поместится, в школьный рюкзак. Я так и сделал, и уже через полчаса мы, вместе с мамой, бабой Мишей и ещё дюжиной людей, среди которых было много детей из моего дома, в кузове какого-то грузовика ехали в неизвестном направлении.

Совсем скоро грузовик остановился, все, кто находился в кузове, напряжённо замерли. С улицы доносились какие-то голоса, но что-то разобрать было невозможно из-за странного шума. Через минуту ткань, закрывающая кузов грузовика, откинулась, тогда я впервые в жизни увидел фашистов по-настоящему. Их было двое, они направляли в нашу сторону автоматы. На ломаном русском и жестами, они велели всем выйти. Я на секунду замешкал, не зная, что делать, и переводил взгляд от мамы к фашистам и назад, за что тут же получил прикладом по плечу.

Такой боли я не испытывал никогда, на секунду я даже потерял сознание, все звуки пропали, и лишь где-то вдалеке слышался крик мамы, окончательно пришёл в себя я лишь стоя на улице по колено в снегу вместе с остальными. Фашист, тот, что был помоложе, который меня ударил, начал обыскивать нас по очереди, когда дошло до меня, и он стал хлопать меня сначала по ногам, а затем по рукам, тело пронзила адская боль, казалось, как будто на руку снова обрушилась вся мощь стального приклада.

Последней обыскивали бабу Мишу. У неё нашли два пистолета, заткнутых за пояс, а также автомат, который неизвестно где был спрятан. Фашисты очень оживились и быстро стали переговариваться о чём-то между собой. Это длилось не долго. Тот, что был старше, вышел на середину и стал что-то говорить, обращаясь, судя по всему, к нам. Сказать наверняка было сложно, так как говорил он не по-русски. Когда он закончил к нему подошёл второй. Они подняли автоматы и направили в нашу сторону. Я посмотрел на маму, она заплакала и закрыла глаза. Фашисты передёрнули затворы. Мама обняла меня и что-то прошептала, и в следующую секунду раздались выстрелы. Несколько пуль попали мне в правую ногу, одна в руку, я чётко чувствовал каждую пулю, как она разрывает кожу входит в жир, рвёт мышцы, застревает в кости. Последняя пуля попала в голову, если точно, то почти в переносицу, в тот момент я и умер.

***
-- Вениамин? С Вами всё в порядке? Хорошо. Что за историю Вы только что мне рассказали?

-- Я рассказал Вам о своём детстве.

-- О детстве? Но ведь немцы не дошли до Москвы, да к тому же…

-- Не немцы, Фашисты. В Москве были Фашисты. Они и до сих пор здесь есть. И даже больше, чем когда-либо.

-- Вениамин, а как же смерть?

-- А что смерть? Я умер, от выстрела в голову. Меня убили Фашисты. Больше мне добавить нечего.

Человек, напротив Вениамина, не спеша снял очки, положил их в кожаный под очечник, поднялся с кресла, и глубоко вздохнул.

-- Вы правы Вениамин. – В следующую секунду человек выхватил из-за пояса пистолет марки «Walther P-38», и с криком «Heil Hitler!» — несколько раз выстрелил в Вениамина.

- |
| maktyb –
- |