wuprui : My only friend...

Всё… Свободное. Всемогущее. Наполненное собой. Оно было и причиной, и следствием себя. Сказать, что всё было везде и всегда, было бы неправильно, потому что «везде» и «всегда» были в нём. Всё просто было.
Почувствовав, как оно душит себя влажными объятиями, всё испуганно встрепенулось. Покой, казавшийся абсолютным, был нарушен. Стало страшно. Безжалостно сокращаясь с каждой секундой сильнее, всё выталкивало беззащитное себя в пугающую неизвестность, которая гудела всё ближе и в конце-концов хлестнула пронзительным светом по глазам. Испуганное всё зажмурилось и закричало. Когда оно почувствовало, как что-то твёрдое и холодное вгрызается в тонкую нить, пока ещё связывающую с родной розовой бесконечностью, оно поняло — это конец.
— Витася-а-а. Ути-пути-пути.
Почувствовав ласковую щекоту, он улыбнулся и пролепетал что-то слюняво-радостное. Мир тут же отозвался уже знакомыми раскатами, заплясал разноцветными пятнами и мягкой, желанной теплотой уткнулся в губы. Оставалось только втягивать в себя вкусное. Сытость расслабила. Отяжелели веки. Мир, уловив настроение, стал раскачиваться, и звучать монотонно-нежно, помогая вернуться туда, откуда, собственно, и уходить-то было некуда и некому...
Стрёмно. Хотя, конечно, не так, как на блоке, где малейший шорох заставлял хвататься за калаш. Раскинувшаяся вблизи зелёнка просто кишела моджахедами. Как крысы они ползали по многочисленным норам-киризам и в любую секунду один из них мог выскочить где угодно и всадить нож в спину по самую рукоятку… Поди заблокируй… Духи, мать их. Они и появлялись, как духи.
Здесь легче. Ближайшие кишлаки на договоре. Но всё равно стрёмно. Договор — договором, но всегда есть шанс наткнуться на залётного духа, который голову советского солдата — шурави, как они их называют, считает билетом в моджахедский рай. Да и вообще этим чучмекам нельзя верить. Вчера — договор, а сегодня садят свинцом в затылок… Бывало. И не раз… Но чтобы раздобыть дурь, приходится рисковать… А раздобыть нужно. Без неё — край.
Узкая тропинка, запутавшаяся в чахлых кустах терновника, валялась в пыли небрежно брошенной лентой. Пейзаж цвета хаки привычно давил на мозги своим унылым, безнадёжным однообразием. Горы цвета хаки. Земля цвета хаки. Трава цвета хаки. Люди цвета хаки. Сны цвета хаки… Хаки — цвет войны, стал цветом жизни… Жизнь цвета хаки… Только небо голубое. Как всегда.
Наконец из-за очередной вылизанной сухим ветром глыбы вынырнул обглоданный бомбой огрызок мечети. Хмурые полуразрушенные хибары, как будто растущие прямо из гор, угрюмо уставились на него чёрными дверными провалами. Часто дехкане — местные крестьяне, бросали такие растерзанные многочисленными бомбардировками кишлаки и бежали в Пакистан. Но в этом всё ещё ютились люди.
Из лачуги выглянула старуха и коротко махнула костлявой рукой, мол, заходи. Сердце, как всегда, ухнуло в пятки, когда он, согнувшись в низком дверном проёме, нырнул в душную конуру. В эти мгновения он был беззащитен как младенец, и если вдруг притаившийся «бородатый» собирался полоснуть его ножом по горлу, то сейчас — самое время.
Постепенно глаза привыкли к темноте и он осмотрелся. Нищета и запустение. Закопченные стены, горы мусора на земляном полу и остывший, будто заброшенный очаг в углу. Из «мебели» — лишь ветхая циновка с торчащими из прорех пучками грязной соломы.
Высохшая до состояния мумии старуха смотрела выжидательно. Он вытащил из вещмешка пару банок с мясными консервами и поставил их прямо на пол.
— Меняю. Аваз, — сказал он, поднёс к губам воображаемый косяк и затянулся со свистом, — Хашеша. Гаш. Понимаешь?
Старуха молча достала бумажный свёрток из какой-то дыры в стене и осторожно развернула. Вкусный аромат свежих конопляных шишек соблазнительно защекотал вздрогнувшие ноздри. Рот наполнился вязкой слюной. Он сглотнул и нетерпеливо потянулся к пакету, но старуха отстранившись, ткнула скрюченным пальцем в сторону вещмешка. Мало значит. Ладно. В принципе он готов был отдать всё, но лучше этого не показывать — пригодится. Он достал ещё одну банку, поставил рядом с остальными и демонстративно туго затянул верёвку. Старуха не отрывала жадного взгляда от мешка, но пакет всё же отдала. Он развернулся, собираясь уйти, но она вдруг дёрнула его за воротник и, залопотав что-то на чучмекском, бросилась к дырке в стене. Продолжая бубнить, она извлекла оттуда маленький тряпичный свёрточек и, тыкая в него грязным ногтем, принялась повторять:
— Офион. Офион. Мэнят. Опи...
Опиум. Однажды он зарёкся курить его. Силы воли хватало на то, чтобы не спрашивать, и без интереса с его стороны ещё ни разу не предлагали. Так он и продержался до сих пор. Но сейчас этот маленький свёрток, коварно оказавшийся в заманчивой близости, с неприятной легкостью сломал моральное сопротивление. «Возьму, — решил он — пусть будет на всякий случай». Он уронил вещмешок со всем, что в нём оставалось, под ноги старухе, схватил свёрток с опиумом и быстро нырнул в яркий прямоугольник дверного проёма.
Обжигая пальцы, он смачным напасом добил душистую пятку и щелчком выстрелил промасленный чинарик в густую темноту. Нащупав измятую сигарету, откинулся на прохладный камень и закурил. Сейчас торкнет и длинные часы караула полетят незаметно. Постепенно мягкая пелена начала плавно обволакивать сознание. Не искажая реальность, она гасила ментальные уколы её острых колючек, и мир становился немного уютней. Чувства неуловимо обострились. Он ощутил робкий, едва заметный пульс жизни. Что-то внутри чуть ослабило железную хватку, и, как всегда, вереница мыслей бесцельным потоком потекла в бесконечность.
Вспомнилась далёкая, почти чужая жизнь на гражданке. Репетиции в гараже. Доморощенный звук, пропущенный сквозь самопальные примочки, усилки и комбики. Бунтарские тексты, продиктованные наивной юностью (почему юность так любит бунт?). Музыкальные квартирники в пьяном угаре. Бдительные соседи и, как следствие, незваные гости в синих мундирах, ломающие кайф. Купленная лояльность и обманутая бдительность администрации какой-нибудь фабрики, дающая возможность провести нелегальный концерт в обшарпанном актовом зале...
… Бесцельный, захватывающий дух полёт по ночному городу на ревущей Яве, неуклюже разрисованной языками пламени. Тяжёлая от заклёпок и французских булавок кожаная куртка. Ночи проведённые в объезьяннике. Длинные ночи — за длинный хаер. Эти ночи казались тогда подвигом неукротимого духа...
… Первый глоток водки из треснутого гранёного стакана. Первый напас душистой дури. Первая блядь… К ней его практически силой затолкали старшие пацаны, устав совать ей под хвост… «Пора стать мужчиной.»… Облегчение. Гордость… И гадкий привкус от контекста…
… Светка. Ночь, которая превратила их дружбу во что-то большее. Нетерпеливая юность поспешила налепить на это что-то ярлык с надписью: «любовь»...
… Проводы… Советы пьяных кентов «держаться» и что-то кому-то «показать». Белки Светкиных глаз в тёмной комнате. Щедрые ласки и обещания ждать. Он знал — это искренне. Знал, что она действительно попытается… Знал, что у неё ничего не получится… Под утро новенький кассетник голосом Джима мрачно предупредил, что this is the end… Верить не хотелось...
… Жестокий бодун на вокзале. Прощальные объятия. Слёзы. Поцелуи. Твёрдая батина ладонь, и… Он отрезан от прошлого мутным стеклом. Заплаканные мамины глаза в толпе провожающих, медленно уплывающие вдаль… Один… И вдруг… Яркая вспышка осознания. Тоскливая. Мучительная. Пронзительная, как кинжал и глубокая, как пропасть. Комок в горле. Слеза… This is the end...
… Всё это было в прошлом. Всё это было не с ним. Сейчас он другой. Всегда приходит другой. Сначала ушёл ребёнок, счастливый в своём неведении, свободный от стереотипов, и его место занял подросток, переполненный комплексами и тестостероном. Прыщавого онаниста прогнал в прошлое самоуверенный и амбициозный юноша, которому казалось, будто всё возможно. Не успев столкнутся с настоящими трудностями и преградами, он наивно убедил себя, что их попросту нет. Что он хозяин жизни, и она капитулирует перед первым же решительным натиском, осыпая победителя дарами… Жизнь схватила супермена за шкирку и с размаху впечатала мордой в бетонную стену Афгана… Вот. Смотри… Супермен скис… Пришёл этот — который сейчас… Какой он? Пёс его знает… Увидеть можно только со стороны. Увидит другой. Тот, который придет ему на смену. Всегда приходит другой...
… Но ведь кто-то же объединяет все эти зыбкие образы призрачным клеем памяти… Кто он? Где?.. Кажется опиум иногда отвечал на эти вопросы. Если всё сделать правильно, то он смывал лишнее, как вода, смывающая грязь с крупицы золота в лотке старателя, и тогда вдруг проявлялось то, что не может смыть ни опиум, ни даже время. Более родное, чем ты сам. Более основательное, чем вечность. Более подлинное, чем реальность. О чём невозможно ни говорить, ни думать. То, что каждый раз неуловимо ускользает под напором пробуждающейся трезвости, оставляя лишь смутное, болезненное воспоминание...
… А ведь вот он, маленький свёрточек, в нагрудном кармане. Низ живота сладко заныл предчувствием… Нет. Только не в карауле. Опиум — тяжёлая артиллерия. Вырубает. И возвращаться после него ой как несладко — реальность первое время жёстко давит фальшью и абсурдом. Приходится заново привыкать...
… Привычка… Вся жизнь — привычка. Даже к этому пыльному аду привык. Даже к постоянному ощущению прицела между лопаток. Даже страшно, что это когда-нибудь закончится… Нет, конечно же, хочется. До слёз. До крика по ночам… Но страшно… Страшно, что без этого будет пусто. Пусто и не понятно, куда идти и что делать… Придётся заново привыкать… Вся жизнь — привычка… Только бы вернуться домой… Не двухсотым… Не в чёрном тюльпане… И забыть. Поскорее забыть об этом «интернациональном долге», как о страшном сне...
… Долг… Какие вообще могут быть долги перед этими голозадыми чучмеками? Что же такого они нам одолжили? За что приходиться платить жизнью?.. Таких долгов у него точно не было. Тем более здесь...
… Помнится толстожопый генерал, раздражая розовощёким благополучием, называл их добровольцами. «… Спасибо за ваш ответственный выбор...». Подмывало крикнуть: «Какой, в жопу, выбор? Меня ни кто ни о чём не спрашивал! Покажите того идиота, который добровольно полезет в эту богом забытую дыру, за тысячи километров от дома, убивать людей, о существовании которых совсем недавно даже не подозревал!». Тогда стреманулся… Сейчас бы сказал не задумываясь — что бы они сделали?.. Хуже чем здесь не было бы в любом случае… Добровольцы… Его бы зимой на блок, суку толстожопую. Хотя бы на недельку. Добровольцем. Этой гниде было бы полезно — похудел бы может...
От раздражения опять захотелось курить. Полез в карман… Где же?.. Вроде ж должны были оставаться… Сигарет не было. Тогда он осторожно оторвал клочок бумаги от пакета с травой и расстелил на колене. Сложил нехитрый скарб на землю и принялся выворачивать карманы, бережно выскребая из них табачную крошку. Свернул самокрутку. Зажал пересохшими губами и зашарил рукой по земле. Наконец-то нащупал зажигалку, которую недавно смастерил из гильзы. Чиркнул. Пламя выхватило из темноты неуклюжий бумажный цилиндрик. Его кончик уютно стрельнул маленькой искоркой, и первая затяжка наполнила лёгкие долгожданным никотином.
Вдруг темнота, как бы отвечая зажигалке, подмигнула маленькой вспышкой на периферии зрения, и тут же, как будто тяжёлым молотом, жёстко ударило в грудь. Спустя миг тишина хлёстко переломилась выстрелом… Он медленно сполз по камню в пыльные объятия Афганской земли...
Звёзды… Как же их много на этом чужом небе… Как быстро они гаснут… Холодно. Чёрт. Как же холодно...
Сила, которой невозможно противостоять, распотрошила его на множество светящихся нитей и неудержимо потянула их из бесконечности в бесконечность. Стремительный разноцветный поток беспощадно растворял в себе ненадёжное «я». Отчаянное напряжение воли, призванное удержать ускользающую индивидуальность, было бессмысленней, чем попытка остановить струю из брандспойта промокашкой. Равнодушная вечность принялась размазывать его по огромной пустоте слоем толщиной в ничто. Не выдержав, тиски воли разжались и отпустили всё то, что когда-то было личностью. Освобождённое всё ринулось навстречу себе, сметая жалкие остатки воспоминаний. Мелькнула последняя мысль: «Это конец...».
Какой-то конец… This is the end… Какой-то Афган. Треснувшая блядь. Квартирники. Чёрные тюльпаны… Пора стать мужчиной, дайте стакан… Или напас… Аваз хашеша?.. А при чём здесь батина ладонь?.. Джим… Кто такой Джим?.. Кенты, концерты, моджахеды… Эй, толстожопый, где моя куртка?.. Ах да, генерал… Светка… Beautiful friend… Опиум — добровольный выбор… Или интернациональный долг?.. Менты в обезьяннике… Мамины глаза цвета хаки… Или небо?.. This is the end… Кто там рычит, как Ява?.. My only friend… А кто такой Витася?.. Привычка. Вся жизнь — привычка. The end...
«До чего же странный сон.» — мельком подумало всё, радостно вливаясь в себя, и тут же обо всём забыло, наполненное собственной целостностью и не признающее такие миражи, как память…