Иезуит Батькович : Политический гамбит. Слово секундантам. (на конкурс)

Давно наметившийся раскол в российском обществе набирает обороты и затягивает в свою орбиту все новые и новые слои населения. Даже те люди, которые хотят остаться в стороне от раздуваемого конфликта все равно вынуждены так или иначе принять сторону, пусть даже их позиция будет пока что выражаться лишь в короткой реплике, высказанной в кругу коллег в курилке. Развитие этой ситуации показывает, что в дальнейшем возможны еще большие обострения в полемике групп с диаметрально противоположными взглядами, вплоть до прямых столкновений (упаси всех нас Бог от подобного поворота событий). Уже сейчас очевидно, что чем дальше, тем меньше остается возможности для маневра. Так или иначе, со своим отношением к власти и протесту должны определиться все, опираясь в своем выборе на голос собственной совести, багаж накопленного жизненного опыта и систему личных приоритетов.

Это достаточно важный, возможно переломный момент в российской истории, которых уже было немало. Даже те, кому сейчас всего тридцать уже успели на своем веку застать сразу несколько подобных периодов.

Я определил для себя стороны этого конфликта как Красных и Синих. Традиционное деление на Красных и Белых несет слишком сильные исторические коннотации, параллели с которыми в нашем случае не уместны. Еще более традиционное на Белых и Черных разумеется также нам не подходит, потому что перейдя в политике в область риторики абсолютно добра и зла мы неизбежно скатимся к злу, причем тоже абсолютному. Что же до нейтральных Красных и Синих, то основывался я на нехитрой метафоре Воды и Огня. Вода как упорядоченная, основательная, но аморфная стихия, которая всегда стремится оказаться в состоянии покоя и склонна зацветать и обращаться в застойное болото, если её не баламутить движением извне. Огонь это стихия активная, сметающая на своем пути все старое, расчищая место под новое, стихия агрессивная и опасная, но в то же самое время дарующая свет и тепло. Если продолжать цепочку ассоциаций, то можно вспомнить о том, что анчоусы плавают в синем море, по синей же воде ездят галеры с рабами, синий медведь – символ «Единой России» бродит по синему же фону. Что же до красного, то как ни крути это все-таки цвет революций, горьковский Данко, ставший во главе колонны и выведший людей из тьмы, вынул из груди пылающее красное сердце, ну и (бело)ленточные черви все-таки обитают в основном в кишечнике, оттенок которого близок тоже именно к этому цвету.

Теперь, когда я сумел донести до вас кто именно находится со стороны Синих, а кто со стороны Красных, я предлагаю вам сделать еще одно метафорическое допущение и представить происходящее в виде дуэли с секундантами или своеобразной партии в шахматы. В данном тексте каждый ход – это аргументы одной из сторон, выраженные посредством вольного переложения слов всем нам известных персонажей. Партия происходит в реальном времени, здесь и сейчас, её исход зависит только от вас. Разумеется никто из упомянутых ниже персонажей не несет ответственности за личное мнение и взгляды автора текста. Но я старался быть максимально объективным и беспристрастным, показав реальные недостатки и проблемы каждой из сторон.

-------- Ход Красных --------

Во власти кто? – За выслугою лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают, забив на Интернет,
Из циркуляров ФСБ и популизма дыма.
Недружелюбные к протестной голытьбе,
Всегда завинчивают гайки туже,
Людей вокруг всех судят по себе:
Им точно креативный класс не нужен.
Где, укажите нам, партийные мужи,
Что не юлили бы как скользкие ужи,
Когда бы разбирали их зарплаты?
Защиту от налоговой нашли в родстве,
На жен, детей, переписав палаты,
Где разливаются в распилах и откатах,
О чем не станут говорить прикормленные журналисты,
Впитавшие житья подлейшие черты.
Да и кому в стране не зажимали рты
Рекомендации, «подарки» и чекисты?
Не те ли, вы кого детЯм уже с пелен,
На форумах, собраньях, Селигере,
Ставят теперь в пример, как эталон?
«ЕдРос – вершина в политической карьере!»
Был вот эсер, обычный
Из толпы народа слуг;
Где якобы считался он за брата,
Пошел в протест и сразу вдруг
В два месяца лишился он мандата!
Или другой еще (на «Н»), который без затей,
Стал собирать о казнокрадах документы.
Был отовсюду выгнан, получил плетей,
Был низведен в шпиона и адепта белой ленты.
Рунет взлом почты оценил во всей красе!
Но что до старых дел, все сведены к отсрочке:
Делишки казнокрадов все
Не пробежались по судов цепочке.
Вот тот, кого в момент сожрал режим.
Он пробовал чуть выделиться на безлюдьи.
Однако же его блюстители и судьи,
Народу сделали враждебным и чужим.
Порука круговая, что в верхах царит, извечный враг вопросов и исканий,
Всяк держится за место, за бабло и чин,
Свобода совести? Свобода слова? И собраний?;
Чиновнику враждебно соблюденье их.
«А не замай! Не смей! А может ты лазутчик?
Устроили тут, понимаешь, демократию!»
По их понятьям авторитаризм намного лучше.
Любой мундир в грязи, коррупция в быту,
Коррупция в Кремле, державном и красивом,
И вертикаль не побеждает нищету;
И взятки не справляются с проблем массивом.
И к репрессивным мерам та же страсть.
Народ давно уж правду находить зарекся.
И лифты социальные сломались и грозят упасть;
Неужто снова будете стращать, того протестом кто увлекся?
Ответ готов. Когда из подмосковного двора,
В проплаченных колоннах на Поклонную въезжали, -
Кричали женщины: Ура!
А мужики за Путина бухали!
-------- Ход Синих --------

- Почему сегодня опять перекрыли Бульварное Кольцо? Разве всеобщая декларация прав человека поощряет перекрытие улиц? Вот скажите, доктор, где-нибудь во всеобщей декларации прав человека сказано, что 15-го числа с двенадцати дня до шести вечера нужно перекрывать Бульварное Кольцо и ездить кругом через узкие переулки, будто с черного входа? Или что нужно обрушивать сайты хакерскими атаками, мешая нормальной работе средств массовой информации, разбрасывая вирусы, как какую-нибудь простите грязь с немытых галош? Ответьте мне пожалуйста… Погодите. Доктор, что это? Вы тоже это слышите?

- Да, профессор. Скандируют.

- И что же они, позвольте поинтересоваться скандируют?

- Лозунги против власти.

- И почему же они скандируют. Чем недовольны?

- Коррупция, Филипп Филиппович.

- Коррупция? А что такое эта ваша коррупция? Старуха с медвежьми лапами? Ведьма, которая развратила всех чиновников, купила все суды? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы честно и законно вести свой бизнес, начну откупаться от санитарной и пожарной службы, чтобы не трогали, если я буду «договариваться» с дорожным инспектором на месте нарушения — у меня настанет коррупция. Если я, входя в любой кабинет по какому-то вопросу, начну, извините за выражение, с порога конверты в руки пихать, чтоб побыстрей разобрались, и то же станут делать Зина и Дарья Петровна, в кабинете наступит коррупция. Следовательно, коррупция не в кабинетах, а в головах. Значит, когда эти интеллигентные любители массовых шествий кричат «Долой коррупцию!»— Я смеюсь. Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется прямым своим делом — производством, обучением, лечением, творчеством, проектированием, торговлей, менеджментом — коррупция исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно время лично подмазывать судью и переживать за судьбу неустроенной России! Это никому не удается, доктор, и тем более— людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 20, до сих пор еще не совсем уверенно пользуются банковскими картами!

-------- Ход Красных --------

Поднадорвал мужик здоровье свое на производстве вредном, понастроил заводы огромные, чтоб в них запахивать, да хоромы хозяйские, чтоб их обслуживать да и устлал им еще сейфы налогами.

Устлавши, посадил поверх себя двух генералов, двух олигархов, да двух попов и, перекрестившись, по жизни поплыл. Сколько набрались страху богатеи, что все у них по закону отнимут, сколько они ругали мужичину за его тунеядство — этого ни пером описать, ни в сказке сказать. А мужик все гребет да гребет, да кормит хозяев добавленной стоимостью.
Вот, наконец, и Москва-матушка, вот и Красная площадь, вот и Кремлевский Дворец! Всплеснули западные элиты руками, увидевши, какие у них русские коллеги сытые, белые да веселые, да и срастились закулисно скоренько. Напились хозяева жизни нефтью, наелись драгоценных металлов и давай законы лоббировать. А потом поехали они стало быть во власть и сколько там денег загребли — того ни в сказке сказать, ни пером описать!
Однако и об мужике не забыли; выслали ему бутылку водки да билет на концерт «Любе» ко дню города: веселись, мужичина!

-------- Ход Синих --------

В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял заграничный учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою.

«Какие миленькие дети», сказал Чичиков, посмотрев на них: «А который год?»
«Алексею тридцать шесть, а меньшему Сергею вчерась только минуло тридцать пять», сказал Манилов.
" Алексей!" сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался высвободить свой подбородок, который будто бы придерживал руками какой-то держиморда, хотя никаких держиморд в округе не наблюдалось. " Алексей, скажи мне, какой лучший способ устроить нашу жизнь?"
Здесь учитель обратил всё внимание на Алексея и, казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Алексей сказал: «Провести перевыборы! Прогнать президента! А что дальше – не знаю!».

«Умница, душенька!» сказал на это Чичиков. «Скажите, однако ж...» продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым. «Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности».
«О, вы еще не знаете его!» отвечал Манилов: «У него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Сережа, тот не так умен, хотя и боек. Он коли встретит на улице какого-нибудь гордового то так сразу и бежит за ним следом, чтоб тот тотчас обратил на него внимание. А Алексей за журналистами также волочится. Я его прочу в Счетную палату. Алексей!» продолжал он, снова обратясь к нему: «Хочешь считать государственные денежки?»
«Хочу», отвечал Алексей, жуя гранты и раскидывая обещания направо и налево.
Учитель очень внимательно глядел на разговаривающих и, как только замечал, что они были готовы возмутится, в ту же минуту открывал рот и с усердием поддерживал их. Вероятно, он был человек признательный и хотел отплатить этим детям за верное соблюдение указаний.

Когда Чичиков и Манилов встали из-за стола они переместились в кабинет русского либерала, в которой стены были выкрашены сладенькой сказочной голубо-розовой краской, на столе лежала давно уже не читаемая Конституция с закладкой на разделе «Прав и Свобод», один айпад, два ноутбука, несколько фотографий Солженицина, но больше всего было бумаг исписанных пустым трепом. Треп был в разных видах – в статьях, в блогах, в комментариях и наконец просто высыпался кучей в уши зашедшему на кухню собеседнику. Заметно было, что это иногда доставляло хозяину много радости.

«Позвольте мне вас попотчевать стенаниями русской интеллигенции».
«Нет, не стенаю», ответил Чичиков.
«Отчего?» сказал Манилов ласково и с видом сожаления.
«Не сделал привычки, боюсь; говорят, толку никакого нет».
«Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю даже, что стенать об угнетении гораздо здоровее, нежели что-то делать. В нашей стране есть одна активистка, прекраснейшая и образованнейшая дева, которая не прекращала критиковать власть не только на митингах, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ей шестьдесят с лишним лет, но до сих пор здорова, как нельзя лучше».

Чичиков заметил, что это, точно, случается и что в натуре находится много вещей, неизъяснимых даже для обширного ума.
«Но позвольте спросить вас», сказал Манилов: «как желаете вы видеть будущих сыновей России, либералами или левыми?»
«Нет, я не то, чтобы либералов», сказал Чичиков: «Я желаю вдеть их патриотами!.»
«Как-с? извините… я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...»
«Я полагаю что правильным будет вырастить патриотов, которым, впрочем, были бы не чужды интересы их собственной страны», сказал Чичиков.
Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол, и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Манилов весь покраснел, произвел головою отрицательный жест и наконец уже выразился, что это сущее ничего, а патриоты страны в некотором роде совершенная дрянь. Как ни придумывал Манилов, как ему быть и что ему еще сделать, но ничего другого не мог придумать, как только выпустить из-под клавиатуры новую порцию комментариев об ужасах кровавой диктатуры и лжи проклятого режима.

-------- Ход Красных --------


- Вы помните, — снова заговорил О’Брайен, — как написали в дневнике: «Свобода — это возможность уличить выигравшую партию в подтасовках, на основании того, что сумма голосов составляет 146 процентов»?
— Да.
О'Брайен включил экран телевизора с кадром вырезанным из прямого эфира, на котором голоса, которые получили партии распределились в количестве «58,99», «32,96», «23,74», «19,41», «9,32», «1,46» и «0,59»
- Сколько процентов в сумме, Уинстон?

- 146, — произнес Уинстон Смит, после некоторой заминки, которая ушла у него на подсчеты
- А если ЦИК говорит, что их не 146, а 100, — тогда сколько?

- Сто сорок шесть!

На последнем слоге он охнул от боли, когда через кинескоп телевизора в его голову хлынул поток противоречивой информации, отобранной для телезрителей лучшими умами Министерства Правды. Все тело Уинстона покрылось потом. Между идиотскими концертами и ничего не значащими новостями он получал прямиком в мозг государственную правду, которая сильно отличалась от правды обыкновенной. Уинстон стиснул зубы и все равно не мог сдержать грязную ругань, которая непроизвольно вырывалась из него с каждым новым кадром.

О'Брайен наблюдал за ним, снова включив изначальную картинку. Он слегка ослабил давление рычага СМИ.
- Сколько процентов, Уинстон?
- Сто сорок шесть!

Стрелка поток неприкрытой пропаганды усилилось, число применения НЛП уловок дошло до шестидесяти в течении одного блока новостей.

- Сколько процентов, Уинстон?
— Сто сорок шесть! Сто сорок шесть! Что я еще могу сказать?
Телевизор снова разразился тяжеловесной шлифовкой мозгов, причем помимо него уже также задействовался Интернет. Уинстон не хотел смотреть новости. Он видел только большую, окладистую бороду Чурова и неверно подсчитанные проценты.
- Сколько процентов, Уинстон?
- Сто! Сто! Сто! Отстаньте, не мучайте мой разум! Я схожу с ума!
- Вы — непонятливый ученик, — мягко сказал О'Брайен.
- Что я могу сделать? — со слезами пролепетал Уинстон. — Как я могу не видеть, что у меня перед глазами? В стране воруются миллиарды, за словами о патриотизме скрывается только лицемерие, я сам лично знаю многих людей, которыми выдали по пять тысяч, чтобы они подбросили бюллетеней и за нужную партию и нужного кандидата! Два и два — четыре.
- Иногда, Уинстон. Иногда — пять. Иногда — три. Иногда — все, сколько есть. Но всегда столько – сколько скажет власть. Вам надо постараться. Вернуть душевное здоровье нелегко.

Боль и обида потихоньку отступили, дрожь негодования прекратилась, осталась только слабость и тупое равнодушие.

- Так сколько процентов, Уинстон?
— 146. Наверное, 146. Я увидел бы сто, если б мог. Я стараюсь увидеть сто. Хотя честно говоря мне уже плевать. Не хочу даже думать об этом.
- Еще раз, — сказал О’Брайен и дал отмашку теледиктору и провокаторам-троллям.
-------- Ход Синих --------

- Но все-таки, представьте себе, что вы президент...

Будах засмеялся.

- Если бы я мог представить себя президентом, я бы стал им!

- Ну, а если бы вы имели возможность посоветовать президенту?

— У вас богатое воображение, — с удовольствием сказал Будах. — Это хорошо. Вы грамотны? Прекрасно! Я бы с удовольствием позанимался с вами...

— Вы мне льстите… Но что же вы все-таки посоветовали бы первому лицу? Что, по-вашему, следовало бы сделать ему «всемогущему», чтобы вы сказали: вот теперь жизнь в стране хороша?

Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.

— Что ж, — сказал он, — извольте. Я сказал бы «всемогущему»: «Кормчий, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать правила разумными и справедливыми. Так захоти этого! Так просто этого достигнуть! Дай людям вволю законности, дай им право не боятся, свергать ложных начальников и самим принимать решения! Пусть исчезнут блат и неравенство в правах, а вместе с тем и все, что разделяет людей».

- И это все? — спросил Румата.

- Вам кажется, что этого мало?

Румата покачал головой.

- Он ответил бы вам: «Это не решит всех системных проблем. Ибо сильные из числа освободившихся отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему останутся нищими».

- Я бы попросил его оградить слабых, «Вразуми нечестных правителей больших и маленьких, огради их от черствой жестокости, сделай внятную гуманную ко всем правовую систему», сказал бы я.

- Жестокость есть сила. Отсутствие разумной жестокости порождает анархию и безнаказанность. Утратив жестокость, правители потеряют силу, и другие жестокие заменят их. Возможно в ходе переворота.

Будах перестал улыбаться.

- Накажи жестоких и нечестных, — твердо сказал он, — чтобы неповадно было имеющим власть упиваться ею и пользоваться слабыми.

— Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильные из слабых. Тоже жестокие, но к тому же еще и неопытные, способные наделать много ошибок. Так придется карать всех, а я не хочу этого.

— Тебе виднее, господин президент. Сделай тогда просто так, чтобы граждане получили равную долю от национальных ресурсов и не отбирали друг у друга то, что сама земля дала им. Защити их социальными выплатами, посади на велфер, как на Западе!

— И это не пойдет людям на пользу, — вздохнул Румата, — ибо когда получат они все даром, без трудов, то совсем перестанут ценить труд, будут требовать все больше и больше и обратятся в капризных детей или тупых домашних животных, которых правительство будет вынуждено впредь кормить и одевать вечно. Ровно как на Западе.

- Не давай им всего сразу! — горячо сказал Будах. — Давай понемногу, постепенно!

— Постепенно люди и сами заработают себе на все, что им понадобится.

Будах неловко засмеялся.

— Да, я вижу, это не так просто, — сказал он. — Я как-то не думал раньше о таких вещах… Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем, — он подался вперед, — есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным
смыслом их жизни!

«Да, это мы тоже намеревались попробовать», подумал Румата. «Пропаганда здорового образа жизни, оптимистичного мышления, попытка заинтересовать молодежь наукой пустыми, но шумными проектами, наподобие «Сколково», «Селигер» опять же и прочие средства нехитрой позитивистской пропаганды».

— Я мог бы сделать и это, — сказал он. — Но стоит ли лишать народ его истории? Стоит ли перекладывать решение всех моральных вопросов на правительство, лишая гражданина всякого выбора, и пинками загоняя в счастье? Не будет ли это тоже самое, что попытка стереть это народ, со всеми его культурными особенностями и заблуждениями с лица земли и создание на его месте нового?

Будах, сморщив лоб, молчал обдумывая. Румата ждал. За окном снова тоскливо загудели дураки и заскрипели плохие дороги. Будах тихо проговорил:

— Тогда, господин президент, сотри эту страну лица земли, раз она не поддается исправлениям. Или еще лучше, оставь нас во всех своих заблуждениях и дай нам идти своей дорогой.

- Существует такое понятие как ответственность за тех, кто тебя выбрал, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого сделать.

------------------------------------------------------------------------

Партия продолжается. Следующий ход за вами.