dezoblizhan@ : Фантастическое путешествие

30 сентября

О наивные божества, вы бессмертны, но люди, создающие вас, стареют, теряют память.
Дожди, снега размывают прячут рощи, холмы, тропинки. Высыхают ручьи, гаснут и не повторяются вечерние звуки. Добросовестный художник безумствует у холста, превращая горечь в сожаление, ярость в усмешку, светлые деревья в сумеречные тени.
О наивные божества, вы ниже своего создателя и умираете раньше него. Ветер обрушивается на вас со всех четырех сторон и развеивает по свету пепельную улыбку.

Фиолетовая пустыня вечернего неба манит путника угрюмым напевом бесконечной печали, бесшумно плывут по пустыне ленивые гиппогрифы мимолетного сна, город тысячи мостов, поднимающийся в иссякаюющем течении сумрака, обступает путника громадой таящегося покоя, горящее весельем угловое окно темного затерявшегося здания освещает на мгновение метнувшуюся фигуру в пурпурном плаще, медленно скользит по улицам одинокая мелодия задумчивого фагота.
Неведомым способом он проник сквозь оконную решетку, не разбудив никого. Но я не спал. Ветер к тому времени, жестокий и суетливый, стих; кажется, в саду упала тяжелая ветвь, а на улице его проклял прохожий.
Он знакомый без лица (я никогда его не видел), мои подозрения насчет его безумного облика рассеялись, как только он ступил в полоску света, холодного лунного света.
- Я не имею дела с мистиком? – сухо осведомился незнакомец. – В таком случае я к Вашим услугам. Ваш покорный слуга милостивый и безжалостный Хаспар.
Узкое бледное лицо его старомодно, он не смог бы затеряться в толпе.
- Мы совершим небольшое путешествие, — произнес, улыбаясь, Хаспар, постучал согнутым пальцем по листу бумаги, на котором не было ничего, кроме заглавия, и то ли прочитал, то ли угадал, — ф а н т а с т и ч е с к о е п у т е ш е с т в и е.
Он окинул взглядом стены, заполненные картинами в недорогих рамах, перевел на стол (его внимание привлекла массивная бронзовая чернильница), подумал, поднял чернильницу и протянул мне со вздохом:
- Пейте.
Я приблизил чернильницу к губам, прохладная жидкость напоминала испортившееся вино. С первым же глотком я ахнул, поперхнулся, взмахнул руками и расплескал фиолетовую жидкость по белым листам и по стене.
- Ах, — всплеснул руками и Хаспар,- какая неловкость. Будьте о с т о р о ж н е й !
с трудом я поднял чернильницу и, не сводя глаз с Хаспара, сделал второй глоток, не ощутив ничего. Хаспар выхватил из моих рук чернильницу и залпом осушил ее. Фиолетовый огонек мелькнул у его губ и бледная усмешка.
- У Вас будет много поводов поблагодарить меня, проклясть меня, — сказал Хаспар глухо.
- В Ваших руках власть над временем и пространством? – произнес я чужим голосом, поддерживая разговор, косвенный разговор.
- Я не пришелец из иных миров, — с обидой произнес Хаспар, его обида была сродни детской, — я не пришел из прошлого, ты видел меня и раньше, но не хотел знать меня. Я исчезну бесследно, как только ты сам произнесешь мое настоящее имя.
С последним его словом в комнату впорхнул женский смех. Хаспар с наигранным торжеством произнес:
- Это Анойя. Моя бедная сестра Анойя. Я попросил ее подождать, однако она слишком легко одета для настоящего времени года.
Я учтиво поклонился пустоте. Теперь смех ожил из другого угла комнаты.
- Мой дорогой друг, — сказал Хаспар, — взгляните на мою сестру. Если ее красота пленяет вас, ничто со временем не в силах будет сокрушить вашего союза.
Сестра Хаспара стояла рядом с ним, положив руку на его плечо. Это была девушка лет пятнадцати с необыкновенно вырезанными чертами лица. Она с волнением смотрела на пустую чернильницу, явно желая о чем-то спросить.
Втроем мы составляли некую скульптурную группу, оживить которую мог только я.
- Садитесь, — сказал я, пододвинул стул девушке.
- Спасибо, — сказала она на незнакомом языке, и я удивился своей понятливости.
- Нам следует обсудить ряд деталей путешествия, — поспешно произнес Хаспар.
Все время, пока Хаспар посвящал меня в хитросплетения скользких тропинок плана, Анойя не сводила печальных глаз с моего лица.
Голос Хаспара зловеще парил над сонной долиной, срывался ледяным водопадом, скрывался в траве, полной насекомых и росы.
Несомненно, Хаспар с ловкостью заезжего фокусника скрывал истинную цель предстоящего путешествия. Он милостиво позволял рассмотреть ироническую усмешку, танец усмешки в уголках его губ. Он безжалостно гасил робкие огоньки соучастия в игре, хотя бы на мгновение позволявшие мне почувствовать себя собеседником, а не безразличным манекеном.
Когда теперь я вспоминаю о чудесах, обо всем, связанном с чудесами, что той или иной конечностью упиралось в чудо, я спрашиваю, так ли много в них выдумки?
Выдумка, корни которой скрыты от постороннего взгляда, но питаются животворящими соками правды.
Хаспар кончил говорить и улыбнулся.
«Кто он?» — с беспокойством подумал я.
Несомненно, я знал его прежде.
Порыв ветра сорвал со стола чистый лист бумаги и на мгновение закрыл лицо Хаспара, только ярче вспыхнули его волосы и руки судорожно дернулись, срывая неожиданную маску.
Химеры, путешествовавшие со мной доселе, нисколько не походили на Хаспара. Его улыбка носилась в воздухе, отпечатываясь на стенах, потолке, даже на тусклой пыльной лампе; отовсюду на меня смотрел, смеялся, ободрял, успокаивал милостивый и безжалостный спутник предстоящего путешествия.

Часть первая
1. Жажда безмерного.

Ночь повела крылом над городом, застыли на перекрестках угрюмые псы и случайные прохожие, влюбленный шепот собрался в огромное облако и с тяжелым шелестом двинулся к горизонту.
Ночь повела крылом, заставив вздрогнуть окаменелых сумеречных котов; с нежным клекотом ночь устремилась вниз.
Когда стихли ночные звуки, я увидел Хаспара, застегивающего плащ, я увидел Анойю и ее мимолетный взгляд и шевелящиеся губы. Откуда-то из сонных глубин появились и потянулись протяжные звуки.
Анойя пела о безмерном страхе и одиночестве, окутывающем путешественника, о месте между небом и землей, злом и добром, движением и невежеством и покоем, где обитает большая часть людей.
- В путь! – прошептал горестно Хаспар. Слова Анойи окружили меня тонким кольцом, с трудом я различил отголоски ее песни:
«Змеиные клубки дорог, поселившиеся на твоей груди, отнимают с каждым часом все больше тепла, все меньше звуков в твоей груди для последней песни, — только хрипение, достойное подыхающего зверя».
- В путь! – громовым голосом воскликнул Хаспар. Мы вышли и спустились по лестнице. Никто уже не мог нам помешать.

2.

Да благословит Нас светлое перо!

3. Необязательные рассуждения.

Осень – благоприятное время года для путешествий. Путешествовать лучше одному, не нужно будет ни с кем делить печаль, делиться впечатлениями.
А как притягивает нас конец пути! мы идем все быстрее, не обращая внимания на робкие предостережения души – а что же будет там? произнесет ли кто слово приветствия, покачает ли головой, спросит ли: где был ты столько дней?
Или крикнет птица над пустым домом, да перехватит дыхание от дыма чужого очага… Тогда благословишь судьбу, пославшую тебе спутников, и покорно примешь от них обычную милостыню: потускневшую печаль шутки.

4. Дезоближан.

Улица была пустынна.
- Собачий холод, — проворчал Хаспар, кутаясь в плащ. – Ппроклятый Дезоближан, он вечно заставляет себя ждать.
Анойя приникла ко мне, я закрывал ее телом от порывов осеннего ветра.
Между облаков показалась луна, я снова увидел усмешку Хаспара. И в тот же миг сзади раздался неприятный вкрадчивый голос:
- Дезоближан к Вашим услугам.
Я оглянулся.
Рядом со сверкающим лаком лимузином стоял полноватый мужчина с некогда благородным лицом провинциального актера.
Дезоближан обнажил лысину, помахал, дурачась, шляпой и распахнул дверцу лимузина.
Хаспар сел рядом с Дезоближаном на переднее сиденье, мы с Анойей сзади. Лимузин не трогался с места. Хаспар и Дезоближан, словно позабыв обо всем, смотрели вперед. Наконец Дезоближан обернулся:
- Мы никого не ждем? Вы ни о чем не забыли?

5. Проклятый Дезоближан.

может быть я не заметил, как стал думать вслух.
- Пустяки! – отчеканил Хаспар. – Мы ничего не слышали, если тебе не хотелось этого. А вы, нелюбезный, помните о своей роди и не лезьте не в свое дело.
- Как угодно, — воскликнул Дезоближан и даже попытался в неимоверной тесноте отвесить поклон.
На исходе еще одной бесконечной минуты я почувствовал на своей шее дыхание Анойи, ее лицо было совсем рядом, от кожи ее веяло ароматом неведомого растения. Аромат успокаивал, мозг мой пробил стремительный стебель и соки, разлившиеся по моему сознанию, запели о любви. Я слышал музыку, недолгую музыку, видел широко раскрытые глаза Анойи, ее руку, прижатую к груди; Анойя медленно падала на незакрытую дверцу и только ловкость Хаспара, успевшего подхватить ее, спасли хрупкое тело Анойи от прикосновения холодных шероховатых камней мостовой.
Сквозь пелену я видел, как Хаспар затем влил из моей бронзовой чернильницы несколько капель в ее приоткрытые губы.
Я не мог понять, что случилось с Анойей, почему она едва не умерла в то мгновенье, да я и не искал причин. Откуда мне было знать о существовании эллебора и его чудесных свойствах. Я только услышал его неземной аромат.

6. В лимузине.

- Когда же мы двинемся в путь? – сказал я, превозмогая немоту. Дезоближан хлопнул ладонями по рулю и расхохотался.
- Путешествие уже началось, — серьезно сказал Хаспар.
- Путешествие давно началось, — повторила за ним Анойя неожиданно сильным голосом взрослой женщины.
- Ни имен, ни названий, ни мелькания лиц, ни крутых поворотов, ни ломаных линий судьбы, — промолвил я с обидой, — издеваться надо мной вы могли и не выходя из моего кабинета!
- Терпение! – укоризненно произнес Хаспар. – Отсутствие терпения многих молодых людей сделало преждевременно стариками.
- Я готов ждать, — прошептал я и почувствовал, как мои пальцы сжала своими Анойя.
- Наше путешествие будет чудесным, — прошептала она счастливо, — наше бесконечное путешествие, полное ожидания любви; без имен, без лиц; не пытайся узнать, что означает мое имя, не пытайся…
Я сразу же опьянел от поцелуя Анойи, от ей близких глаз, в крови моей что-то ярко вспыхнуло, на мгновение в сердце моем разлился покой, и тут же цепкие когти предчувствия, страшного предчувствия сдавили грудь, а перед лимузином мелькнуло несколько быстрых теней, упавших с неба. Только тогда я понял: да, путешествие началось.
- Путешествие началось! – радостно прокричали Хаспар и Дезоближан, лимузин дрогнул и помчался по владениям ночи.

7. История романа.

Дирижер взмахнул палочкой, и публика замерла: промелькнула над головами стая жалобных скрипок, колыхнулось пламя свечей, заиграло затрепетало ночное полотно мелодии; зрители затаили дыхание, палочка дирижера уже бесновалась, чертя фантастический узор в фиолетовом небе горького путешествия:
любви бесплодной каменистые тропы, любви безъязыкой гулкий лес… остыли тела, краски растворились в бледном течении рассвета… слова тьмы языков коченеют во всемирном потопе – сметающей на своем пути мольбу, удивление, горечь, ярость – росы;
любви бесплодной каменистые тропы – железо ли тронет их, пальцы, — только скрежет и боль…
любви безъязыкой гулкий лес – только изодранный леший шепотом поведает о сучьях, пузырях и блуждающих голосах…
об этом ли играл оркестр? об этом ли пела музыка? об этом ли прокричал я, продираясь сквозь ветви, колючие ветви?..
Куда тянется тропинка этой осени? Кого успокоят влажные краски непонятного торжества?..

8. Часы сломались.

В памятный мне вечер незадолго до описываемых событий я стоял у окна и думал: в сентябре сентябрьский дождь, а в октябре октябрьский дождь. Поминутно я оглядывался на часы, но они упорно показывали одно время: маленькая стрелка застыла на цифре шесть, большая – на цифре одиннадцать.
За окном хлестал ноябрьский ливень, я не мог знать тогда о существовании Хаспара, хотя он уже существовал, и самое неприятное, что теперь мне кажется (я пытаюсь усомниться, но разум восстает), именно голос Хаспара, спокойный и жестокий, произнес: о времена напрасной осады, о времена н а п р а с н о й осады…
Сам того не желая, я с мучительным стоном произнес Ее имя, и тут же миллионы мельчайших копий вонзились в мой мозг, звякнул за окном проезжающий трамвай, над ним вспыхнуло голубое пламя, резануло по глазам и по ливню, и ливень иссяк; от мостовой шел пар, зонт пробегавшей девушки сложился и растаял с тихим шелестом, яркое голубое платье прожгло тяжелый серый плащ, я распахнул окно и неосторожным движением…

9. Безжалостный Хаспар.

- … и неосторожным движением столкнул вниз треснувшую вазу с красным цветком, — поспешно произнес Хаспар. – Вы только подумайте! он столкнул вазу с красным цветком…
- Вероятно это событие наполнено для него большим, нежели для нас, смыслом, — с подозрительной серьезностью сказал Дезоближан.
Я молчал, погруженный в воспоминания, дыхание мое становилось прерывистей, но они словно не замечали ничего.
- О времена напрасной осады! – нараспев произнес Хаспар и, не обращая внимания на мою жалкую улыбку, продолжил:
- Многоцветен туман ваших улиц, жалки, щемящи и нежны ваши скрипки, стремителен ваш бег ускользающей девы, неугасим ваш шепот: о времена прекрасной осады!..
Лимузин остановился у здания с неосвещенными окнами.
- Скажи, ты уже не любишь Ее, — неожиданно прошептала Анойя. – Ты будешь любить только меня?
- Клод Мюрэ к Вашим услугам! – громко сказал я, Анойя отпрянула, а Хаспар и Дезоближан как мне показалось весело переглянулись.

10. Поздние письма.

проливающие свет, исторгающие слезы, влекущие к прозрачной ясности.
Итак, письмо это написано значительно позднее представленных на ваш спокойный суд событий, мой бедный друг.
Жалкий плод моего воображения – Хаспар, Дезоближан и Анойя застыли в лимузине, никто не видит их лиц и следует на мгновение забыть о их несомненном существовании.
Мое путешествие началось в тот момент, когда я неосторожным движением столкнул на мостовую треснувшую вазу с красным цветком. Одно из имен, которое я тщился скрыть от своих спутников беззащитной птицей промелькнуло передо мной, и я прошептал горестно и безнадежно: какими дорогами я ухожу от тебя, моя Леди Скраснымцветком? Леди Скраснымцветком…
Красное пятно на мостовой поплыло, увлекаемое нахлынувшими сумасбродными потоками, я смотрел на пятно…
… смех душит меня, о несравненная! не обижайтесь, я вас люблю по-прежнему (по-прежнему — ничего нового), а между тем, несносное время растворяет мои чувства – вот уже две недели, как я не печалился о Вас. Несравненный облик, чуждый моему дыханию! следовало плакать, сообщая такое, но как видите, строчки живы, не размыты (осенняя слякоть коченеет от первого морозца).
… о несравненная! я дал Вам столько имен, что еще одно имя ничего не изменит, не украсит, не испортит (смех душит меня, когда я представляю, с каким презрительным удивлением вы прочтете это письмо).
На концерте я Вас не заметил, хотя долго искал. За какой египетской пирамидой, в каком тысячелетии вы спрятались, от кого? Я ревнив без меры. Я убью Вас, если Вы будете лгать…
Ваш дом затерялся в сумерках, ни одного горящего окна, только взвыл пес и замолчал в тоске.
Будущая зима обещает быть снежной, но я не вижу в этом необходимости: почти все оркестранты разъехались по домам, остался только барабанщик, который в растерянности позабыл, как бить отступление.

11. Милостивый Хаспар.

- Вы что-то сказали о Клоде Мюрэ? – спросил Хаспар. – Возьмите…
Он протянул мне бронзовую чернильницу, полную густой сверкающей в лунных лучах жидкости.

12. Зеленая комната.

Я стоял в полутемном коридоре и вертел в руках письмо, вернувшееся ко мне. Наивное письмо, несвоевременное письмо. Оно не вызывало даже и тени улыбки. Неуклюжий Дезоближан опустил это письмо в карман моего плаща, когда я вылезал из лимузина. Я шел по лестнице, ощупывая свернутый вчетверо листок бумаги; свет из-за непритворенной двери позволил разобрать несколько строчек: «… смех душит меня, о несравненная!.. я дал вам столько имен…»
«В этом доме вы можете зайти в любую из комнат, — вспомнил я вкрадчивый голос Хаспара, — в любую из комнат, кроме зеленой комнаты, хотя именно в эту комнату вы и зайдете; не трогайте ничего, не пишите ничего на бумаге, которую вы найдете в избытке на полу; а главное – ни в коем случае не произносите фразы: я знал, что увижу тебя…»
(Милостивый Хаспар, призывающий к о с т о р о ж н о с т и…)
Кто-то сделал несколько шаркающих шагов по комнате, и свет, проникающий в щель, больно резанул по глазам. Я услышал ворчливый голос, проклинавший сюрпризы Хаспара.
Да, да, осанистый старичок в причудливом одеянии стоял у мольберта, закрыв глаза; губы его шевелились.
- Кто? Кто? – прокричал он неожиданно молодым когтистым голосом.
- Я не назову вам своего имени, пока… — начал я, разглядывая что-то таящий сумрак на полотне.
- С вами Хаспар? разрази меня гром, — произнес, успокоившись, старик. – Он где? за дверью?
- Внизу… в лимузине…
- Вот оно что, вы отправились в путешествие. Это мерзкое занятие, молодой человек. Сидели бы дома и ждали: уверяю вас, если ждать в одном месте чего-то, то рано или поздно оно обязательно придет… Это говорю вам я…
- Я не знаю вас…
- Ах, бросьте, я не вымышленнее Хаспара и Дезоближана вместе взятых. Кстати, Дезоближан тщательно готовит вам ловушку; вам никто не поможет: в бронзовой чернильнице, что Хаспар теперь таскает за собой, не хватит ни чернил, ни настойки, которую он выдает за чернила… Выдает – верно?..
Я сдержанно кивнул и непринужденным взглядом скользнул по стенам.
Позеленевшие стены представляли явное свидетельство долгого неуюта; высоко под самым потолком висело несколько картин, очевидно, портретов., но я почти ничего не разглядел; вернувшись взглядом к старику, я заметил на его лице гримасы раздражения, нетерпения, а может быть невыносимой физической боли.
- Я – хранитель зеленой комнаты, — произнес старик. – Я ждал вас. Вы зададите глубокомысленный вопрос: зачем? Я промолчу для вашего же блага. Рассматривайте, исследуйте, ройтесь в пыли, обдирайте ногти, разбивайте голову об острые углы, смейтесь от бессилия, плачьте от понимания…
с последними его словами жалкая комната стала наполняться предметами.
Английские часы-шкаф мигнули циферблатом из угла (маленькая стрелка застыла на цифре шесть, большая – на цифре одиннадцать). Комнату переполнила мебель различных стилей и эпох.
Зеркальное барочное бра с одной свечой (пламя к моему удивлению совершенно не дрожали).
Два ореховых кресла в стиле «короля-солнца» грациозно подвинулись к столику со спиральными ножками, на котором стояла (да, да) треснувшая ваза с красным цветком.
Пламя наклонилось, вздрогнуло, и я увидел потускневшее золото корешков сотен томов. Я прошелся несколько раз мимо книг, не задержав взгляда ни на одной: я испытывал желание увидеть чистые листы бумаги; под ногами блеснуло, я наклонился и поднял с десяток ослепительно белых листов.
Хранитель комнаты с безразличием копался в ящике бюро.
- Жизнь наша короче ночи, — тихо произнес он, не оборачиваясь.

13. Обезьяна в пурпуре.

Вся нелепость затеянного путешествия представляется мне в своей унылой законченности; бледнеют краски, осенний дождь, осенний дождь…
Наивный порыв; иллюзия движения; таинственные спутники, которым ничего не нужно, кроме моего существования.
Каким восторгом горели глаза Хаспара, когда он заметил, как Дезоближан положил мне в карман злосчастное письмо. Они говорят об осторожности – я стану осторожнее. Нужно будет незаметно утащить у Хаспара мою бронзовую чернильницу, я не позволю насмехаться над собой никому! Дезоближана на заднее сиденье, я сам сяду за руль. Я ощутил прилив чудесных сил, вместе с силами в меня вошла холодная мысль, заставившая закоченеть кончики пальцев: ваза с красным цветком – вот ключ, который следует уничтожить.
Я подошел к столу и замер. Вместо вазы с цветком на столе стояла небольшая статуэтка танцовщицы. Движение, в котором она застыла волей неизвестного скульптора, можно было бы назвать ужасным: юное тело танцовщицы было изломано судорогой болезненного предчувствия. Я поднял статуэтку и поднес ее к свету. Это была Анойя. Я рассмеялся и швырнул статуэтку в камин.

14. Покровительственный тон.

- Отправьте в камин что угодно, — сказал Хаспар, — только не чистые листы бумаги – всепожирающее пламя обнажит ваши мысли; вам будет холодно.

15. Любезность Дезоближана.

- Мой друг, я рукоплещу вашей решительности, как радостно и стремительно языки пламени, подобно самому нетерпеливому любовнику, набросились на статуэтку; что поделаешь, за столько лет она разучилась приносить своим танцем покой, умиротворение, желание, разочарование, — только предчувствие и страх… Пусть же, корчась в последнем танце, она превратится в бесчувственный комок! Уже неразличимо ее лицо, бессмыслен ее порыв…
… (На заднем сидении рядом со мной сидела девушка, смутно напоминающая Анойю одеянием, ростом, возрастом. Она виновато улыбалась, положив руки на колени.
- Проклятая семейка, — произнес я устало. – Я же хорошо запомнил ее лицо. У меня отличная память на женские лица.
Хаспар хрипло рассмеялся:
- Никто не видел подлинного лица Анойи. Только мне, родственнику ее и опекуну, дано следить за изменениями в ее внешности)…

16. Элиабель.

Дом был пуст. Анойя шла впереди, в дверях она остановилась и повернулась, и мы едва не столкнулись лбами. Ее ясный взгляд наполнился теплым лукавством, она потянула меня за рукав:
- Скорее!
Из глубины комнаты метнулся вечер, прижавший меня к стене, сорвавший с Анойи легкий наряд. Ее волосы заскользили по излучающей теплоту коже, плечи ее дрогнули, я услышал перестук дождевых капель за окном и почувствовал неотвратимость тишины и покоя.
- Элиабель, — почему-то позвал я ее. – Элиабель.
Каким образом я произнес другое имя? Изменилась ли внешность Анойи? Она стала еще моложе.
«У нее не могло быть сестер».
«Холод проникает в ее душу, минуя тело».
«Звенящий голос ее, длинные хрупкие пальцы ее голоса…»
- Элиабель умерла, — ответила Анойя спокойно и печально, — а я жива… Только мы живы в этом мире.
И она опустилась на многокрасочный ковер рядом с мастерски вытканным изображением Целено: лик богини и оперение, когти хищной птицы.
Я не видел Анойи, я думал не о близкой радостной коже ее тела, когда она, приподнявшись на локте, сказала голосом, повергшим меня в трепет:
- У путешественников бывают пристанища.

17. Сожженная страница.

Путешествие началось, когда я забыл свое имя, свое лицо, спутники мои остались за спиной, их сочувственные взгляды наполняли существо мое горькой непреклонной силой; ветер рассеивал мозаику воображения: крошечные стеклышки шлейфом стелились по замерзающей земле.
С упоительным восторгом дороги разбегались по сторонам. Я снова мчался с чудесной быстротой, оставляя позади недолгую музыку шепота Элиабель, молчаливые часы-шкаф и другие сюрпризы зеленой комнаты……….
«Позади остался чудесный город старых домов и сотен маленьких мостиков. Несколько светлых окон, за которыми повторяет торжественную мелодию невидимый оркестр. И луна, бесстрастная и нежная хозяйка ночи, Ю освещает сквозь спешащие облака то один, то другой игрушечный мостик с тяжелыми литыми фигурами моего путешествия; мостик от дверей моего кабинета к дверям зеленой комнаты, от первого смеха юной Анойи к ее последнему танцу, от бронзовой чернильницы, наполовину осушенной, к бесконечным потокам осеннего ливня на пустынной крыше, от безжалостной фразы Хаспара к долгой музыке голоса Элиабель.»
итак, дороги разбегались по сторонам с упоительным восторгом; я мчался вослед извилистому течению скрипок с чудесной быстротой, оставляя позади себя недоумевающий голос Хаспара и восторженные крики старого шута Дезоближана с наполовину осушенной чашей тутового вина в левой руке. Чем быстрее мелькали лица, голоса, города, чем быстрее шептал я горячими губами затверженные слова, тем медленнее настойчивее и неотвратимее меня опутывали страшные предчувствия… На перекрестке двух судеб я успел заметить странную фигуру; только далекий невидимый оркестр оставшегося позади города сотен игрушечных мостиков замолчал, испустив последний сожалеющий вздох.
Я снова мчался, оставив позади на перекрестке обезьяну в пурпурном плаще с дирижерской палочкой в руке……………………………………………..


Часть вторая

18.

В бронзовой чернильнице плескалась дымящаяся жидкость, капельки ее попадали на мой поношенный костюм, оставляя сверкающие крапинки, превращая костюм в одеяние провинциального факира; Хаспар правил лимузином, взгляд его скользил по сворачивающейся с сумасшедшей торопливостью дороге. В лимузине кроме нас с Хаспаром не было никого.
- Они ждут нас, — говорил Хаспар.
- Где?
- В зеленой комнате, любезный друг, — …
Я понимал, что мы рано или поздно возвратимся, мы мчались, стараясь не замечать протяжного стона скрипок первого унылого пойзажа осени.

19. Завтрак на траве.

Лимузин остановился у помертвелого дерева. Мы вышли. Хаспар раздраженно отказался от сигареты, издевательски услужливо поднесенной мной. Он отхлебнул из бронзовой чернильницы и повеселел. На губах у него плясала фиолетовой саламандрой усмешка превосходства. Я поднял чернильницу и сделал один, только один глоток. Сердце мое замерло. Безжалостный Хаспар, не мигая, смотрел в меня.
«Вот тогда я и забыл свое имя».
«Путешествие стало осязаемым, предчувствия оседлали на дно бронзовой чернильницы, я позабыл о них…»
«Элиабель, — прошептал я, — Элиабель?..»
Художник нежной кистью провел по моему лицу и небо потеплело. Неведомый художник, кисть его, полная обжигающей ясности, спокойный всепонимающий Хаспар, — я больше не верил в чью-либо реальность: я забыл свое лицо.
- Путешествие началось, — воскликнул Хаспар и взмахнул дирижерской палочкой, выхваченной из складок плаща.
«Элиабель», — прошептал я, теряя сознание. Откуда пришло это имя, имя, которое я не произносил никогда? Теряя сознание, я понял, что называю непонятным чужим именем ту, настоящее имя которой так тщательно скрываю от Хаспара и его окружения, от себя, от собственного настоящего.
«Элиабель… — прошептал я, падая лицом в поблекшую осеннюю траву. – Элиабель.»

20. Мышеловка.
секрет настоящих мышеловок
утрачен
(…)

Дезоближан сидел передо мной на маленькой скамеечке, его шутовские глаза смотрели серьезно:
- Вам легче, мой друг? ах! не волнуйтесь, не следует подниматься… Несносный Хаспар добился своего: путешествие отразилось на Вашем здоровье. Вы бледны пуще прежнего. Но ничего, за несколько дней, проведенных у меня, вы окрепнете, а там поступите, как вам заблагорассудится…
Речь его действовала гипнотически. Я открыл глаза как можно шире и произнес на всякий случай:
- Лицемер, плут, обманщик.
Дезоближан хихикнул и услужливо поднес к моим губам чашу:
- Не пожелаете настойки?..
- настойки эллебора?
- Молия… настойка молия… древнейшее средство!
Запах молия был мне незнаком. Я взмахнул левой рукой и выплеснул содержимое чаши на Дезоближана. Глаза его вспыхнули, он застонал, шутовской колпак на нем дымился, а бубенчики дребезжали, словно невдалеке промчался трамвай.
- Где Хаспар? – спросил я.
- Хаспар? – поспешно и участливо переспросил Дезоближан. – Ах, да… Он исчез! Забыл сказать куда. У него много неотложных дел. Юная сестра множество хлопот доставляет… Да-а… за всем разве уследишь… А насчет настойки – вы совершенно напрасно на меня выплеснули, настойку это не один день готовят… Впрочем, сами виноваты, сами и расхлебывайте. Зачем вам моя настойка, у вас же есть бронзовая чернильница с чудесным пойлом. Кстати сказать, знаете вы хотя бы что это за пойло, мой наивный путешественник? Это ч е р е м и ц а. о не думайте, что она восстанавливает утраченные в пути силы! Черемица – радикальнейшее средство от сумасшествия. Наш уважаемый Хаспар – обыкновенный сумасшедший. Он помешан на путешествиях…

21. Натюрморт со сломанными часами.
Я пробыл в зеленой комнате недолго.
— Жизнь ваша короче ночи, — глухо произнес ворчливый старик в диковинном оранжевом халате и раздраженно швырнул пучок перьев в камин. Менее всего его интересовало мое лицо. Мое лицо было бесстрастно. Пальцы мои скользили по гладкой холодной поверхности чистого листа. Взгляд мой упал на старую тяжелую потемневшую раму без холста. Удивительно, я раньше ее не заметил.
Фиолетовая вспышка озарила мой мозг.
- Перо! чернильницу! – произнес я негромко. Ворчливый старик медленно обернулся.
- Наконец-то, — прошептал он.
Я вывел первое слово, и сердце мое дрогнуло. Я слышал звук биения собственного сердца. Собственного сердца. Не могли же так громко стучать сломанные часы с двумя стрелками, застывшими на цифре шесть и одиннадцать.

22. Тайный диалог.

- Ты скрываешь ее имя и пытаешься забыть свое…
- Я поступаю как опытный путешественник.
- Дело не в имени. Ты боишься, что назвав ее имя, вспомнишь и лицо.
- Я не хочу видеть ее лица!
- К чему это лицемерие? Ты забыл о цели путешествия…
- Я не знаю, какая может быть цель у путешествия.
— Вернуться, глупец, вернуться!

23. Зелёная комната.

За столом (напротив старика в оранжевом халате) сидела Элиабель.
Только теперь я стал постигать чудовищные свойства зелёной комнаты.
- Много ли вы успели написать? — спросила Элиабель. Мне показалось, что от звуков её голоса шевельнулись лепестки цветка в треснувшей вазе.

24. Бегство.
«Наивные божества, крошится глина, немеют пальцы, голос безвозвратно уходит в серебристые дали, где пиры вперемежку с чумой; единственный свет между предчувствием и судорогой воспоминания освещает всё ещё живой профиль и умирает, сливаясь с гремучим мерцанием миллиардов звёзд…
Наивные божества, где воздух, запечатлевший жест ваш? где ветер, воспевший контуры тела? где боль, создавшая плоть вашу?»

Я поднял глаза от исписанной страницы. Старик в оранжевом перебирал бахрому скатерти, которой мгновение назад не было, происходящее не занимало его. Элиабель смотрела на меня с улыбкой.
- Я знал, что увижу тебя, — сказал я чужим голосом (стрелки на часах дрогнули).
Порывом ветра задуло свечи, растаял профиль Элиабель, кто-то схватил меня за руку и увлек за собой в коридор. Скатившись кубарем с лестницы, я безропотно позволил втолкнуть себя в хрипящий лимузин.
- Вы были в двух шагах от конца, — жестко произнес Хаспар, клацнув зубами о край бронзовой чернильницы, и сделал несколько жадных глотков.


25. Противоречия.
Путешествие полнится впечатлениями и противоречиями. Никакая настойка не избавит мою голову от несносного гудения мотора лимузина.
Очнувшись перед Дезоближаном, выслушав его неожиданные предупреждения и обещания, я мысленно вернулся в зеленую комнату, исполнив все, что запретил делать Хаспар; я увидел Элиабель и произнес запретную фразу. Ветер, спрятанный в складках плаща Хаспара, задул свечи, и я снова оказался рядом со своим безжалостным спутником.
Какой фрагмент путешествия был воображаемым? Спокойно разглядывая изувеченное ухо Хаспара, я решил считать реальностью изувеченное ухо Хаспара, а все остальное объяснить воздействием нескольких глотков настойки…

26. Назидательные речи.
Мы мчались берегом моря.
- Вы были в двух шагах от гибели, — задумчиво произнес Хаспар. – Нельзя быть таким впечатлительным. Если бы не моя предусмотрительность и решительность, ваше путешествие закончилось бы, вы не насладились бы в полной мере прогулкой по мостикам города, который мы покинули… который на самом деле мы не покидали не на минуту.
- Мы вернемся в зеленую комнату? – как можно более равнодушно спросил я.
- Зеленый цвет полезен для глаз, — усмехнулся Хаспар. – Я никак не могу отвлечь вас от вечно возвращающихся призраков… Возьмите… прочтите… может быть поймете, чего не следует помнить…
Он протянул мне через плечо сложенный вчетверо листок бумаги и затормозил.

27. Времена напрасной осады (письмо последнее).
Я услышал собственный голос, мне было не нужно смотреть на ровные строчки, голос был спокойным, рядом с голосом плыло декабрьское облако.
«о ускользающая! с новым письмом новое имя – вы не противитесь такому правилу… Год я придумывал вам имя, тысячу лет придумывала вам имя природа. Ни я, ни природа не имели успеха на этом поприще, все кончено. Я мог бы написать, что понял сегодняшней ночью, кто вы. Но я не понял. Хотя именно сегодняшней ночью должно было многое проясниться. Я порвал ваше единственное мне письмо, вышвырнул клочки за окно и стал наблюдать, как они летели. Я потерял счет времени, клочки падали всю ночь.
С каждой новой минутой мы отдаляемся, разные наши путешествия…
Нынче вы посвящены в таинства дьявола: бессердечие и бесчестие…
Я возвращаюсь в свой век разбитым, но с непотерянными знаменами и неизодранными барабанами. Не ждите более ничего.»
- Благодарю вас, — холодно произнес я, и Хаспар вежливо кивнул.
Мы мчались берегом моря. Серые волны его беззвучно обрушивались на берег.

28. История романа.
Дирижер замер, изумленно вскинув брови, рука его с палочкой застыла, пронзив последний звук, но мелодия дышит: судорожные всхлипы скрипок сменяются настойчивой жалобой гобоя; публика, уже расставившая ладони как можно шире для аплодисментов, еще некоторое время сохраняет глупый вид.

29. Столкновение.
Фигуры Дезоближана и Анойи возникли неожиданно. Для меня – Хаспар заранее сбавил скорость и притормозил перед ними. Закутанная в черный плащ Анойя смотрела с жалобным упреком, Дезоближан держал обеими руками чашу с вином (судя по запаху – тутовым вином).
- Мы долго ждали вас, — сказал Дезоближан, широко улыбаясь.
Хаспар вылез из лимузина и знаком отозвал в сторону Дезоближана. Порывы холодного ветра доносили до меня обрывки их диалога.
«Вы вечно путаетесь у меня под ногами им мешаете путешествию!»
«Мешая, я помогаю вам, Хаспар.»
«Знаю… но не будьте так назойливы. Благодаря вашим уловкам путешествие может превратиться в заурядную прогулку…»
«Но вы же сами просили меня при каждом удобном случае напоминать ему об…»
«Замолчите! он вас услышит, старый шут!»
Анойя подошла к лимузину и по движению губ я понял ее слова:
- Я боюсь их.
Не отвечая ничего, я смотрел на ее изменившееся лицо: оно постарело на несколько лет, в глазах Анойи мелькали фиолетовые ящерицы отчаяния.
- Они ведут нас к пропасти, — разглядел я в дрогнувших губах Анойи тихие слова. – Скроемся от них, я знаю много дорог…
опустив глаза, я думал не о предложении Анойи, смысл его показался мне далеким, более меня занимал диалог Хаспара и Дезоближана, проливавший свет на происходящее.
«Я предлагаю заключить мирное соглашение…»
«На каких условиях, уважаемый Хаспар?»
«Вы отправитесь с Анойей в зеленую комнату и будете ждать там нашего возвращения…»
«Ха! Как я понимаю: пока мы будем дышать антикварной пылью, вы насладитесь ароматом н о ч н ы х ф и а л о к…»
Смех Хаспара, безжалостный и горький, разбился о стекло лимузина, фиолетовая вспышка озарила мой мозг; я медленно перелез на сидение Хаспара, стараясь не смотреть в глаза Анойи, завел мотор и лимузин плавно двинулся с места, позади остались горящие ненавистью глаза Анойи, недоумевающие крики Хаспара и восторженные восклицания пьяного шута Дезоближана с наполовину осушенной чашей тутового вина в левой руке.
Я снова был один, я мчался с чудесной быстротой, губы шептали затверженные слова, глаза, излучавшие спокойную теплоту, пересекающиеся контуры влюбленных тел мелькали с фантастической быстротой, звезды не успевали померкнуть, пепельный лик луны озарил на перекрестке кривляющуюся обезьяну в пурпурном плаще – с опалившим мои губы проклятием я вывернул руль, и лимузин врезался в холодное дерево с пустынными ветвями (я успел заметить фиолетовые капельки из бронзовой чернильницы, разлетающиеся с сумасшедшей быстротой, и треснувшую вазу с красным цветком в окне ближайшего дома, да испуганную обезьяну в пурпурном плаще, застывшую с поднятой в правой руке дирижерской палочкой…

30. Последствия.
Я забыл свое имя, свое лицо; только знакомая мелодия, звучащая рядом, позволяла мне………………………………………………………………………...

31. Обезьяна по имени Вагнер.
По краю крыши я дополз до нужного места, постоянно рискуя быть замеченным, и спустился на балкон. Никто, разумеется, теперь не мог меня заметить, и я успокоился.
В ее комнате горел свет, мне оставалось сделать всего только одно движение: распахнуть двери и промолвить: «Дождь идет…» И если она не закричит, не выхватит маленький пистолет или кинжал, то следующими словами будут «Я Клод Мюрэ, я когда-то писал картину, и вы позировали мне…»
Тогда она уже не закричит. Она усмехнется, припоминая, и скажет:
- Да, действительно, я вспоминаю вас, но тогда шел такой дождь, что я не расслышала вашего имени… Господи, я и в самом деле знала некоего Клода Мюрэ… Но это было еще в детские года, он, вероятно, изменился… Кроме того, я слышала, он покончил с собой…
- О да, — очень язвительно скажу я, — эту сногсшибательную новость вам принес Дагер Малер, неудачник, написавший за десять лет несколько тысяч картин и не желавший ни за какие деньги продавать их…
- … и все только из-за того…
- … что на каждой картине были только вы, мадам… Он хранил все картины в фамильном замке, и однажды случился пожар. Были различные толки, говорили, что поджег замок некий Клод Мюрэ, неудачник, который написал только семь картин, причем позировала ему все та же женщина… Многие подозревали, что вместе со всеми полотнами сгорел и Клод Мюрэ; среди развалин замка не так давно обнаружили груду костей, по ним трудно определить, кто сгорел… Пожар случился в июле. Сейчас осень и мало кого занимает вопрос о причастности Клода Мюрэ, тем более, что он быть может и пострадал…
- Но он не пострадал, — скажет она презрительно, — он скрылся как последний трус. Я его никогда не знала, я не желаю знать его и теперь!
- О нет, мадам, — скажу я очень спокойно, — вы его прекрасно знали, даже пытались обманывать, этого не так уж и мало, чтобы иметь право говорить «О, я его прекрасно знала!»
- Допустим, — холодно согласится она и тут же скажет:
- Но это ошибка… Он написал не семь, а восемь картин. Восьмая посвящена вовсе не мне, а какой-то обезьяне…
- Вы говорите о картине «Обезьяны при осаде Карфагена», — разведу я руками. – Какая чепуха. Эту картину только приписывают мне. Да будет вам известно, мадам, эту картину написала феноменальная обезьяна по имени Вагнер, которая вот уже третий год служит у господина Нойберта.
- Да, — скажет она. – Я слышала об этом.
- Но не верили. Вы вообще мало во что верите, особенно, когда дело касается Клода Мюрэ. А между тем, обезьяна по имени Вагнер не меньшая реальность, нежели вы. Очень печально, что этой обезьяны больше не существует; она выбросилась из окна, услышав «Полет валькирий».
- Но вы же только что говорили о ней как о чем-то существующем, — скажет она. – Вы не следите за своей речью.
- Не меньше, чем за вашей. Существует целое семейство обезьян. И все они носят имя Вагнер. Как люди. Это такие симпатичные существа. Случай с «Полетом Валькирий» ни о чем не говорит. Там могла быть любая музвка. Великая, естественно. Даже «Ночные ветерки». Как впрочем и «Сумасшедший эмбрион».
- Послушайте, — раздраженно произнесет она. – Не устраивайте мне лекции по искусству. Достаточно с меня того, что когда-то я позировала вам, о чем теперь сожалею…
Я с облегчением вздохну:
- Итак, вы признали, что знаете меня, более того, что когда-то позировали мне. Кстати, все семь картин сейчас в музее города Даркнэсс, я слышал, вы собираетесь совершить путешествие, посетить несколько старых городов, в том числе и этот. не забудьте зайти там в музей и убедиться, что на картинах именно вы, но только на шести…
- Вот как, — пошевелит она плечами. – А кто же на седьмой?
- В том-то и дело, что я не знаю этого сам. Я заканчивал эту картину, когда вас уже не было в живых. Моей кистью двигала скорбь, в моем воображении поселился многоликий ужас, страх руководил моим угасающим сознанием. Я боялся, что не успею закончить седьмую, самую лучшую картину, и этим предоставлю судьбе еще один случай издевательски потрепать меня по щеке. Ни один критик не решился писать об этой картине. Ее приобрел один глупый старик Дагер Малер. Он уверял всех, что картину закончил не Клод Мюрэ, а дьявол, в него вселившийся. Я не пытался тогда кого бы там ни было разуверять. Тем более, что этот бедный Дагер Малер, купив картину, совсем потерял рассудок. Он перестал заниматься живописью и целыми днями просиживал в кресле, рассматривая картину. За день до пожара картину у него украли. Я не знаю, как она нашлась и как попала в музей города Даркнэсс, главное, что она не пропала бесследно…
- Все-таки интересно, — скажет она упрямо, — кто же изображен на седьмой картине?
- Вряд ли мое описание поможет вам ее представить, но тем не менее. Голубой туман, окутывающий даму в черном, а впрочем, может быть, как раз наоборот, дама в голубом, окутанная черным туманом… Но нет, я не могу описывать… Если бы я смог представить это еще раз наяву, то написал бы еще одну картину…
- Ну что вы, — язвительно промолвит она, — написать картину для вас целая проблема, вы и написали за всю жизнь всего семь. Не слишком ли много?
- Не знаю. Вы напрасно смеетесь. Я обрек вас на вечную молодость. О, я не требую благодарности, не думайте…
- Кстати, у одной моей приятельницы висит на стене картина «Обезьяны в кухне». Это тоже вы написали? Или это творение обезьяны по имени Вагнер?
- Да, это написал не я, — скажу я с легкой усмешкой превосходства, — и даже не феноменальная обезьяна. Все значительно проще. Это картину написал Давид Тенирс младший.
- Ну вот, — всплеснет она руками, — вы снова начинаете лекцию…
- Послушайте, ане надоели ваши капризы…
- А меня утомил ваш визит… Послушайте, может быть вы тот самый бедный Дагем Малер. Его так давно не было. Я тех самых пор, как случился большой пожар в его фамильном замке… Какой это был страшный пожар! Сгорела вся утварь. Гобелены… У него была прекрасная коллекция гобеленов… Боже мой… Говорят, в его замке жили гоблины. Прекрасные существа. Они никому не делают ничего дурного, живут рядом, временами попадаются на глаза, не более… Они тоже наверное сгорели. Из замка — многие слышали — доносились крики. Очевидно, это горели гоблины. И гобелены… Гоблины и гобелены…
- А вы разве не догадываетесь, — спрошу я, внутренне усмехаясь ее наивности, — почему Дагера Малера с тех пор не видать?
- Нет я просто не думала об этом.
- Он сгорел вместе с гобеленами.
- Господи, бедный Дагер Малер. Я была с ним так неласкова, какая жалость!.. Я совсем забыла вам сказать, — она спокойно поменяет тему, — незадолго до вашего появления я начала читать новеллу некоего Нойберта «Побег из сумасшедшего мрака», вы помешали дочитать мне ее до конца. Если у вас есть желание, то я прочту начало, которое вас, вероятно, заинтересует…
- Это имеет отношение к моему визиту или же вы стараетесь отвлечь меня?
- По-моему, все-таки имеет. Впрочем, вам судить…
И она начнет читать эту бессмысленную новеллу, а я буду слушать ее красивый голос, не особенно вдумываясь в содержание услышанного…
«Обезьяна долго и внимательно осматривала перо, прежде чем села в кресло поудобнее и вывела первую строку, а затем она уже писала, не переставая. во все стороны летели капельки чернил. Несколько капель попало на картину Клода Мюрэ «Обезьяны при осаде Карфагена». Но обезьяна только слегка поморщилась и продолжала исписывать страницу за страницей.
Зазвонил телефон. – Алла, — сказала обезьяна, подняв трубку. – Да, это я… Я, право, не знаю, что вам ответить. Мэтр в отъезде… Да, в Ниццу… По-моему, не следует, он там… э-э… инкогнито… Как вам будет угодно…
Некоторое время обезьяна стояла у высокого окна и смотрела куда-то вниз, приговаривая тихо: как это все не вовремя, право… Они уже совсем потеряли совесть, в конце концов, можно было и письменно сообщить, телеграфировать, по крайней мере, — так ведь нет, нужно отнимать у меня драгоценное время, которое и так ограничено господом. Господи, мне же еще ехать на сеанс к мсье Клоду Мюрэ, он ведь может обидеться, хотя и состоит в родственных отношениях… О! Фрак! лакей непременно забудет его почистить, у него такая несовершенная память… он и нагар со свечей постоянно забывает снять, перед гостями стыдно; хорошо еще мэтр в отъезде, но в своем отчете…»

И тут я прерву ее:
- Довольно! Неужели вы не понимаете, мадам, что новелла написана с целью ввести вас в заблуждение?
- Да, это действительно странная новелла. У меня даже появилась мысль: а что если эту новеллу написал не господин Нойберт?
- Вот как! И кто же по-вашему?
- Обезьяна по имени Вагнер. Она, как вы уже говорили, третий год служит у господина Нойберта, так что не исключено…
- Вы знаете, ваши подозрения небезосновательны, но мне кажется, что эта новелла – творение несчастного Дагера Малера…
- Скорее его тени… Он умер.
- Откуда вы узнали об этом? – на мгновение растеряюсь я.
- От одного знакомого художника. Как вы уже наверное заметили, все мои знакомые – художники. Странно?
- Нет. Меня удивляет другое. Как случилось, что среди знакомых нет ни одной обезьяны?
- Наверное тут виной моя природная робость. В обществе обезьян я теряюсь. Словно маленькая девочка среди взрослых…
- Мы отвлеклись…
- Итак, мсье…
- Дагер Малер, если вы не возражаете.
- Я… догадывалась, — скажет она бледнея.
- Допустим…
- Но я не понимала: для чего вам понадобилось ломать комедию.
- Я знал, что вы забудете меня…
- Боже, какой вздор… Не так давно, а точнее: час назад я думала, что вы наверное обиделись на меня в прошлый раз…

По краю крыши я дополз до нужного места, постоянно рискуя сорваться и свалиться на мокрую мостовую; спустился на балкон, никто теперь не мог меня заметить, и я понемногу успокоился. В ее комнате горел свет. Я толкнул дверь и шагнул в комнату.
- Закройте за собой двери. Сквозняк. – услышал я чей-то голос.
- Здесь живет Клод Мюрэ? – спросил я, коченея от неожиданности: это был не ее голос.
- Да, когда-то здесь жил очень талантливый художник Клод Мюрэ, но теперь комната принадлежит другому художнику. Бездарному. Дагеру Малеру. Не знаю, как у вас, но у меня при одном только его имени мурашки бегут по коже. Отвратительно!
- Но это же невозможно. Дагер. Ты же сгорел со всеми своими бездарными картинами. Я убил тебя. Но она все равно исчезла. Неизвестно куда.
- Да, ты и в самом деле убил меня. Но только не так, как предполагаешь.
По краю крыши я дополз до знакомого места, постоянно рискуя соскользнуть в пропасть, по дну которой бежали прохожие и спешили фиакры…

32. Наваждение.
Сумрак заполнял комнату, я слышал голоса; все отчетливей слышал я голоса, тихие голоса, спокойно беседующих людей. Оглушающая боль заполнила мой череп, когда я попытался подняться. Они говорили обо мне.
- «Я не понимаю только одного, — слышался мужской голос, — как он оказался именно перед нашим домом.»
«Обыкновенная случайность», — отвечал женский голос, от которого мне стало немного легче, и я напрягся, чтобы услышать его снова.
«Так или иначе, но здесь оставаться долго он не может», — сказал мужчина.
«Он уйдет, когда встанет на ноги», — отвечала женщина. Каждое слово ее подобно прикосновению оперения неземной птицы, никакая настойка Хаспара или Дезоближана не могла бы сравниться с целительными свойствами голоса этой женщины.

Несколько посторонних голосов осторожно проплыли рядом со мной, я услышал их, хотя всеми силами старался слушать женский голос…
«Я Дагер Малер…»
«Входите, дверь не заперта… Вы один?..»
«Спасибо… Один… Но я, собственно, не знаю…»
«Да, да, нас предупреждали… Вы – художник?..»
«Да.»
«Вы будете писать картину.»
«Как? Здесь? В темноте?»
«О не. Вас проведут в другое помещение…»
«Интересно, а кто же будет позировать?»
«Хм…Э-э…Видите ли, у нас есть театр… Актеры… Играют для избранных особ. Нечто утонченное и элитарное. Вход – тысяча монет. Не каждому, как понимаете, по карману…»
«А что буду делать я рядом с такими особами?»
«Писать картину…»
«С актеров?»
«Именно… Но, — да не покажутся они вам странными! Амен.»
«Амен. Куда идти, мсье?»
«Сюда, пожалуйста…»
На меня пахнуло подвальной сыростью, далекие городские часы на башне пробили девять раз. Каждый удар отзывался в моей голове, красные изодранные круги проплыли перед моим взором. И тут я снова услышал женский голос.
«Я собрала эти листы вокруг него, по-моему это письмо…»
«Дай-ка взглянуть», — поспешно произнес мужчина.
«Оставим его… Оно не имеет к нам никакого отношения…»
«Ты уверена? – насмешливо спросил мужчина и прочитал имена на конверте: Клоду Чехоффу от… Дагера Малера…»
Он, как я предполагаю, отложил или отдал письмо; молчание женщины и мужчины устроилось подобно ленивому коту на мягком ковре тесной комнаты, только на мгновение шевельнулись уши и кончик хвоста: никто кроме меня не слышал мягкого знакомого голоса; губы мои послушно шевелились, пальцы с судорожно зажатым пером исписывали бессчетные воздушные страницы.

33. Письмо Дагера Малера своему племяннику Клоду Чехоффу.

Добрый вечер, Анри!
Ты может быть немного удивишься, получив и прочитав мое письмо; я так давно не писал тебе, с тех самых пор, как началась эта дурацкая война… Молюсь, чтобы это письмо застало тебя в живых……………………………… ……………………………………………………………………………………… Удивительный произошел недавно со мной случай, до сир пор я не могу разобраться, в каком углу правда, а в каком выпущенное из клетки воображение. Двадцать шестого февраля через три недели после твоего отъезда я, как всегда, заглянул в собор послушать маэстро. Рядом со мной на скамье сидел какой-то неизвестный, то ли священник, то ли поэт, то ли просто усталый аристократ. В самом начале мессы он вложил мне в руку листок бумаги, содержимое которого я смог разобрать, только вернувшись домой. Чрезвычайно аккуратным почерком на листке было написано следующее: «Двадцать девятого февраля. Аббатство Л***. Первый час ночной стражи. Вы сможете заработать сразу столько, сколько не заработали бы за всю жизнь. О.В.»
Не подумай, дорогой Анри, что я соблазнился деньгами, наше родовое поместье продолжает приносить замечательные доходы, ты и сам об этом осведомлен. Меня заинтересовал человек, передавший записку. Возможность снова встретить этого человека, рассмотреть его при свете, а может быть и написать картину, его портрет, — все это двигало мной в тот день. Меня не смутило, что шел не високосный год. Двадцать девятое февраля я посчитал за обыкновенную описку.
У ворот аббатства Л*** я был за десять минут до назначенного времени. Ровно в девять меня впустили. Провели по темным коридорам…
Представь, Анри, небольшой овальный зал и маленькую сцену с тяжелым занавесом.
В зале были знатные особы: ордена, ленты, парики, лорнеты, сдержанная вежливость. Меня представили. Тотчас все лорнеты повернулись в мою сторону. Я поклонился. И кто-то за моей спиной сказал шепотом: «Ну вот, теперь можно и начинать.» Что намечают начинать я не знал, но сразу же уселся в ближайшее свободное кресло и стал наблюдать за сценой. Занавес пополз через несколько мгновений. Декорации на сцене изображали развалины старого замка. Среди развалин несколько фигур в черных одеяниях. Кого-то судят. Кого – не видно. Слышны голоса: «Сознайтесь, принц, это вы убили Полония!»… «Принц, среди ваших книг я не нашел Бренна, сознайтесь, вы специально спрятали эту книгу, чтобы поставить следствие в тупик!» «Говорят, у него был роман с этой девчонкой, ну, помните, я говорил: девчонка – прелестная штучка, но какая мерзость принц…» «Постойте, господа, я предлагаю проверку на лояльность…» «Мсье принц, подпишите, пожалуйста, показания…» «И еще – подпишите, что вы не откажетесь от ваших показаний…» «А ему-то что? все равно с рук сойдет; будь у меня отчим король, я бы не одну, а десять сразу…» «Ха!» «Ваша вина доказана, принц! Последнюю сигару принцу! Виски принцу!» «Господа, все-таки подождали бы резолюции короля…» «Что? ждать помилования?! Король непременно помилует принца. Следуя, так сказать, доброй старой традиции… А нас всех в ссылку за нерасторопность…» «Да, но после казни будет расследование, протесты, апелляция, пересмотр… и полетят головы. Чьи в первую очередь?» «Наши – факт!» «Скоро утро, господа, публика повалит, давайте заканчивать…» «Еще один вопрос, господа, только один вопрос, скажите все-таки, принц, зачем вы спрятали Бренна? Вы хотели поставить меня в тупик? Но вы же знали, что я могу взять в библиотеке второй экземпляр…» «И все-таки я подождал бы резолюции короля». «Господа, кинем жребий, кому исполнять обязанности палача…» «Да чего уж там, вы и без жребия исполните…» «Как вам будет угодно…» «Господа, прошу запомнить, я был против спешки…»
В проеме полуразрушенной башни дернулась веревка, возникла тень казнимого, мгновение – и его тело задергалось в предсмертных судорогах. Хотя я прекрасно понимал, что это только лишь театр, и все происходящее условно, сознаюсь, в то мгновение мне стало не по себе.
Занавес на несколько минут опустился, а когда поднялся, на сцене уже сияли декорации, изображавшие большой зал королевского дворца. Придворные, приглушенный говор, улыбки, суета. Входит некто. Объявляет: «Принц Гамлет покончил собой… Не ранее, чем несколько часов назад. Его нашли случайно и тело скоро будет перенесено во дворец…» Король угрюмо кивает, вестнику наливают вина. Через мгновение появляется еще один вестник. Он с опаской смотрит на Лаэрта и произносит заученно: «Принц Гамлет убит на поединке. Его нашли случайно и тело скоро будет перенесено во дворец.» Король делает едва заметный знак рукой и этого вестника выводят из зала.
Входит королева. Она чем-то взволнована. Спрашивает у короля: «Где Гамлет?» — «Все в порядке, он на пути в Эльсинор. Вот его письмо.» Король достает и подает королеве листок бумаги. «Сколько раз нужно повторять, — раздраженно говорит королева, — чтобы ты не читал чужих писем!» Королева долго читает письмо, смеется, подходит к королю и швыряет листок тому в лицо со словами: «Что вы сделали с Гамлетом?»
И тут бледнеет король. В зал входит Гамлет. На шее у него болтается грязная мокрая веревка. «Гамлет, мой дорогой!» — кричит королева. Гамлет делает несколько шагов и кланяется, встав на одно колено. «Здравствуй, Гамлет!» — говорит радостно король. Гамлет медленно поворачивается в его сторону и отвечает: «Дело есть дело». Королева с ужасом смотрит на него: «Что с тобой, Гамлет?» — «Как-то не так, как то, что не то, что не так,» — отвечает спокойно Гамлет. Окружающие, представь себе, Анри, в ужасе. Слышатся реплики: «Он сумасшедший» «Дурака валяет, ему все можно» «И это в присутствии королевской особы!»
Это очень странная пьеса, Анри. Я, может быть, никогда не увижу такой странной пьесы. У меня было ощущение, что я все знаю наперед, но в то же время и не знаю. Каждая фраза персонажей была для меня неожиданностью.
Но я отвлекся, далее происходило буквально следующее: принц сознается, что не совсем умно пошутил, король растроган, но принц предлагает развлечься небольшим театральным действом. Королева бледнеет и пытается отговорить Гамлета от неуместной затеи. Однако король принимает сторону Гамлета: «Почему бы и в самом деле не развлечься?» Он оборачивается к Гамлету: «А что, пьеса не совсем скучная?» Гамлет улыбается: «Не совсем, ваше величество, как раз напротив…» «Интересные пьесы в наше время такая редкость,» — приговаривает король капризно и усаживается поудобнее в кресле.
Входит актеры. Их трое. И тут я увидел, Анри, того самого джентльмена, который передал мне записку в соборе. Теперь он еще более напоминал аристократа. Двое других были значительно моложе его и бодрее. По знаку Гамлета представление началось. «Аристократ» начал наигрывать на лютне нехитрую мелодию. Я не смог запомнить слов песенки, которую они напевали, но содержание было примерно таким: ничто не исчезает бесследно… даже самый незначительный пустяк когда-нибудь становится важной деталью… никто не проходит бесследно… следы, даже самые незаметные, остаются… самое смешное со временем кажется грустным… печальное же оседает на наших лицах улыбкой сожаления… Мы очень любим наши маленькие грехи, наши маленькие преступления… но есть одно большое преступление, которое мы ненавидим, ибо оно любит нас и никогда с нами не расстанется, до самой смерти – до самой смерти… ничто не исчезает бесследно…
Продолжая петь, они медленно обряжаются в одежды шутов и, только переодевшись, смолкают.
«Дело есть дело», — кричит «аристократ».
Парень с мушкетерскими усиками кричит еще громче: «Страшны мыши в мышеловках!» Третий парень (со шкиперской бородкой) говорит нараспев: «Мышеловка – самое верное средство. Но мало кто понимает толк в настоящих мышеловках…»
Король наклоняется к королеве и говорит: «Смешно сознаваться, но я ни черта не понимаю в этой галиматье.» Королева очень спокойно отвечает ему: «Не подавайте виду, ваше величество. В вашем положении это единственно верное решение.» Король фыркает и спрашивает поспешно: «В каком — таком моем положении?» — «В королевском, ваше величество, — отвечает королева, — вы ведь король; и не мешайте смотреть представление, мне это интересно.»
Диалог троих между тем становится все более странным.
«Считаете ли вы, что юридическая наука нашего времени не исключает возможности очной ставки с призраком?» — говорит «мушкетер».
«А почему бы и нет? Призраки есть принадлежность нашего времени, почему бы не устроить очную ставку с одним из них?» — говорит «шкипер».
«Это интересно, — говорит «мушкетер», — но почему вы раньше молчали? Преступник давно уже был бы осужден.»
«Этот преступник никогда не будет осужден», — говорит, вздыхая, «шкипер».
После этих слов, Анри, все зрители буквально подскочили на месте, такой раздался страшный крик. Король беспокойно огляделся и спросил громко: «В чем дело? Почему и кто кричит?» А королева сказала тихо: «Это Гамлет. Они убили его.»
И в самом деле через сцену протащили тело Гамлета, завернутое в красный плащ. Я не заметил, как исчезли со сцены трое актеров и все придворные, кроме короля и королевы.
«Они убили его…» — повторила тихо королева.
«Да», — сказал король.
«Уже ночь, — сказала королева, — страшный мрак на душе.»
«Да, — сказал король, — но ничего, в постели немного развеешься. Пойдем спать.»
«Неужели обязательно нужно было его убивать?» — вздохнула королева.
«Он сам виноват, — ответил король. – Мальчишка, совавший свой нос куда не следует. Хватит об этом…»
«Да, да, пошли спать», — говорит королева. Они уходят. На сцене «аристократ».
«Это я придумал песенку про то, что ничто не исчезает бесследно, — говорит он, — я всего лишь могильщик, но люблю иногда сочинять песенки, никто не может лучше меня обещать. Вчера я закопал принца, а сегодня я даже не знаю, от чего он умер и от чего умрет королева, я только могильщик, я закопаю умершую королеву и спою свою песенку…»
После этих слов, Анри, сцена погрузилась во мрак, и кто-то рядом со мной громко произнес: «Спектакль закончился, господа, прошу не волноваться!»
Через несколько мгновений растерянности из другого угла зала воскликнули: «Автора!» — несколько возбужденных голосов повторили.
«Прошу сохранять спокойствие, господа, — произнес знакомый голос, — автор умер несколько столетий назад.»
«Печально…» — раздался чей-то голос в темноте.
«Господа, это провокация», — предупредил нервный голос. И в этот момент загорелся занавес.
«Господа, прошу не волноваться, мы обо всем предупреждены, никаких осложнений не предвидится.»
Самое странное, Анри, было то, что я поддался всеобщему оцепенению. Мы все словно вросли в кресла. А огонь, между тем, уже перекинулся на сцену. Между декорациями разрушенной старинной крепостной стены покачивался в петле повешенный; нехотя, словно брезгуя, его касались языки пламени…»

34.
Вокруг гудел огонь. Воспаленные губы мои продолжали шевелиться, но слух мой заполнили гудение и треск. Я приподнялся на локте, не обращая внимания на боль. Широкий проем двери покачивался – жаркое пламя не решалось вползти в мою комнату; в проеме, не взирая на огонь, бодрыми охрипшими голосами две фигуры вели………………… диалог. их слова доходили до моего слуха с небольшим опозданием (или же с опозданием до меня доходил смысл?).
«Да, господин полковник… кроме этого письма и старенькой библии в ранце капрала Чехоффа ничего не обнаружено.»
«Хорошо, лейтенант… Я… ничего не говорю вам о золотой табакерке, найденной в а м и у капрала Чехоффа…»
«Но, господин полковник…»
«Я повторяю: я ничего о ней не спрашиваю… Надеюсь вам понятна причина моей сдержанности?»
«О, господин полковник, я непременно напишу моему дядюшке…»
«Всего хорошего, Нойберт. Вы унаследовали от дядюшки такую прекрасную черту, как проницательность…»
«На сегодня более не будет приказаний?»
«Нет, лейтенант, ваши ребята потрудились на славу. Город мы должны были взять только через неделю. Передайте им, я разрешаю немного порезвиться. Единственный приказ: не трогать картин. Все найденные картины приносить для определения их ценности ко мне. Ясно?»
«Так точно, господин полковник. Все картины нести к вам…»
«Вот и прекрасно. А я пойду пока немного вздремну – устал от стрельбы; тридцать лет на военной службе, а все никак не привыкну к артиллерии…»

Обе фигуры с последним словом (пламя тысячью обезумевших змей оплело их) начали плавиться… через несколько мгновений в проеме никого не было… Гремящее пламя сменил ровный бледный зеленый свет. Кто-то коснулся моего лица рукой, я услышал аромат эллебора, немного сил вернулось ко мне, я открыл глаза и увидел склонившуюся надо мной женщину. Я не мог разглядеть ее лица, вспомнить имени, только аромат эллебора позволял мне………………………………………………………………………….

35.

… и как только я соскользнул на балкон, в ее комнате сразу же погас свет. Я поспешил объяснить это простой случайностью и толкнул дверь. Но дверь была плотно прикрыта и к тому же заперта изнутри. Я осторожно выдавил стекло и спокойно влез в образовавшийся проем, более всего опасаясь порвать костюм и случайным звуком объявить о своем появлении.
Несколько минут из-за портьеры я наблюдал, как сидящие за столом люди попивали чай. Две женщины сидели ко мне спинами, и я не мог с точностью указать, которая из них меня интересует.
- Господа, — сказал кто-то из присутствующих, — последняя новость: известная картина Клода Мюрэ «Обезьяны при осаде Карфагена» продана на аукционе на сто пятьдесят тысяч новых франков… Имя нового ввладельца содержится в тайне.
- Я думаю, — сказала одна из женщин, — что картину приобрел господин Нойберт. Естественно, чтобы потешить свою любимую обезьянку…
- Тем более, что обезьяна сама занимается живописью, — сказал кто-то из присутствующих.
- У меня, кажется, есть одна картина ее кисти, — сказала та же женщина, — на картине обезьянки резвятся в кухне. Прелестная картина…
- К сожалению должен вас огорчить, — произнес мужской голос, — эту картину написал Давид Тенирс младший…
- М-да, — печально произнес другой мужской голос, — но тем не менее обезьяна явно делает успехи. Она к тому же сочиняет музыку. Бесподобную! Я недавно был в театре. Впечатление огромное… Очаровательное адажио, бесподобное скерцо… Представьте, зал неистовствует, выкрики «Браво» и «Автора». И вот перед оркестром появляется обезьяна, жестом поднимает музыкантов и кланяется публике. Публика, естественно, неистовствует…
- Вы ошиблись, мсье, это была не обезьяна, — говорит молчавший доселе третий мужчина, — это был Дагер Малер…
- В таком случае, — весело прерывает это одна из дам, — мы не можем поздравить бедного Дагера Малера…
- Но музыка была бесподобная, — упрямо бубнит меломан, — очаровательное адажио, бесподобное скерцо, публика неистовствовала…
- Удивляет другое, — говорит кто-то, — как мог Дагер Малер быть в театре, если он сгорел два месяца назад…
- Меня например это удивляет менее всего, — говорит все та же первая дама (вторая упорно сохраняет молчание), в его гибели так много таинственного, что я не удивлюсь, если узнаю, что сгорел как раз не он, а Клод Мюрэ, его близкий друг, который часто гостил в его замке. Почему никто не вспоминает про него? Ведь именно с тех пор Клода Мюрэ не видела ни одна живая душа…
- Скорее всего они сгорели оба, — говорит молчаливый мужчина.
- Это исключено, — говорит вторая дама, и я начинаю холодеть: это не ее голос. Это не е е голос.
- Недавно я читал прелестную новеллу господин Нойберта, — говорит один из мужчин, — описываются в той новелле душевные терзания некоей обезьяны по имени Вагнер… Если у вас будет когда-нибудь желание, то возьмите это новеллу и прочитайте внимательно. Бесподобно…
- Терзания – это наверное интересно, — кокетливо произнесла первая дама.
- Недавно был в театре и смотрел представление под названием «Гамлет, принц обезьян»… Бесподобно! Все роди исполняют обезьяны, единственная роль, которую исполняет человек, — роль могильщика.
- По-моему это очень символично… Простите, а кто организовал это поучительное зрелище?
- Может быть все-таки господин Нойберт? – спросит первая дама.
И тут появлюсь я. Со словами:
- Это все я, господа. Спектакль удался!
- Господин Мюрэ?
- Каким образом вы здесь?
- Странно, а я все-таки подозревала, что вы сгорели.
- Я здесь, чтобы рассеять все подозрения, — скажу я преувеличенно весело. – Кстати, здесь я ожидал увидеть одну особу… Вы понимаете, о ком я говорю.
- Понимаем, — скажет кто-нибудь из присутствующих после минутной паузы. – Но та, которую вы хотели увидеть здесь… Хм… В общем… э-э, она… видите ли… Ее…
- Может вы перестанете заикаться как напроказивший мальчишка, — скажу я сурово и вместе с тем доброжелательно, — говорите же наконец! Я пришел сюда выслушать любое, даже самое неприятное для меня известие…
- Прекрасно, — скажет холодно вторая дама, — в таком случае позвольте сначала вам показать один портрет.
Мы пойдем в другой конец комнаты, где стоит мольберт, покрытый мрачной бархатной материей. Вторая дама поднесет руку со свечой и откинет покрывало…
Да, я сразу же узнаю свою картину, это будет именно та картина, которая, как я считал, была утеряна или украдена.
«Этот страшный голубой туман напомнил мне о самом страшном времени моей жизни; хотя я никогда и не вспомню, как и в какую минуту пришла мне в голову мысль набросить голубое покрывало на замогильную сущность картины, но я прекрасно запомнил, какой ужас меня обуял, когда я понял, что получилось совсем не то, что я написал. Не совсем то. Но совсем другое.»
- Ну что? – спросит вторая дама, очень довольная произведенным эффектом.
- Эту картину написал я, — скажу я.
- Ерунда, — отзовется из далекого угла очень знакомый мужской голос (я не мог поверить!). – Эту картину писал дьявол. Не нашлось пока двух людей, увидевших на этой картине одно и то же…

36. Истинный смысл происходящего.
Голод привел меня в чувство. Голова была свободной, хотя аромат эллебора не ощущался. Я встал и подошел к окну. Стол был накрыт к завтраку на три персоны. Посреди стола стояла треснувшая ваза с красным цветком. Комок подступил к горлу, я протянул к вазе руку и тут же отдернул: в комнату вошла Элиабель.
- Как вы чувствуете себя? – спросила она.
- Элиабель? – удивился я. – Что ты здесь делаешь?
- Это мой дом, — сказала она, улыбнувшись. – Наш дом.
- Ваш дом, — задумчиво повторил я. Протуберанцы вокруг ее зрачков дрогнули, заметались.
- Доброе утро, — раздался чужой голос. В комнату вошел мужчина с добродушной улыбкой на ничем не примечательном лице.
- Вы, я вижу, уже оправились от потрясения? – сказал он, присаживаясь к столу.
- Не имею чести вас знать, — чужим неприятным голосом проговорил я медленно.
Элиабель улыбнулась:
- Мой муж.
- Элиабель, — не сводя с нее глаз я приподнялся, качнув стол, треснувшая ваза накренилась и упала, вместе с комьями земли красный цветок скользнул на пол. – Элиабель…
- О ком вы? Кто такая Элиабель? – вежливо спросил мужчина, собирая черепки от вазы, — успокойтесь; вам нужно вернуть утраченные силы: ешьте, пейте…
Элиабель молча смотрела на красный цветок, протуберанцы ее зрачков застыли.
- Ну-с, начнем! – торжественно произнес мужчина и принялся ловко орудовать вилкой и ножом.
- Я знаю вас, — говорил он, с ловкостью фокусника, отправляя дымящиеся куски в рот, — и поверьте, не питаю к вам никаких антипатий; более того, вы симпатичны мне как человек; я читал ваши стихи, они бесподобны… Кстати, должен предупредить, вас разыскивают. Конечно же в этом доме вы можете рассчитывать на пристанище, но следы уже ведут ваших преследователей к нам… Впрочем, поступайте, как знаете, я только пытаюсь помочь вам избежать последствий…

Я не сводил с Элиабель глаз, она молча смотрела на красный
цветок.

37. Повторения.
По краю крыши я дополз до знакомого окна, постоянно рискуя сорваться на сверкающую мокрую мостовую. Застыв, я боялся пошевелиться, пока внизу не смолк громкий женский смех. Ее окно было мертво. Но ничто не могло остановить меня. Слегка надорвав рукав, я проник на балкон и тронул дверь. С колотящимся сердцем я шагнул в комнату.
Сумрак расположился в комнате с самоуверенностью нового владельца давно – если судить по задернутым гардинам. Несколько минут я привыкал к сумраку. И вот очертания предметов перестали казаться мне расплывчатыми, я все более понимал, что в ее комнате не осталось ничего из прежних вещей. На стене, на которую я трудом проникал жалкий свет невидимой луны, я увидел картину в тяжелой раме. Сделав несколько пробных шагов, я подошел к ней почти вплотную, будучи в полной уверенности, что увижу одно из творений незабвенной обезьяны по имени Вагнер, но замер, не веря глазам своим. Эта мазня не шла ни в какое сравнение с полотнами феноменальной обезьяны. Это был даже не Дагер Малер, несчастный сумасшедший, мой бывший друг и соперник; уж его-то картины я мог отличить в десятке тысяч чужих. Эту мазню трудно было даже назвать картиной: полуобнаженные красотки, улыбаясь, застыли в большой комнате, полной всевозможной мягкой мебели. Я представил себе всю неуместность фривольного сюжета в этой комнате, но никак не смог объяснить себе, что же этот факт означает. Ясно было другое: она никогда не позволила бы повесить в своей комнате ничего подобного. В поисках объяснений я еще раз прошелся по комнате. Каждое новое кресло, столик, диван убеждали меня в том, в чем я не имел ни желания, ни сил сознаться.
Тихие шаги раздались на лестнице. Мой слух, отмечавший даже посторонние шорохи, различил: идут двое – мужчина и женщина.
Краска бросилась мне в лицо, рука моя потянулась к тяжелому подсвечнику, но я шагнул к двери на балкон и перевел дух – это были не ее шаги. Это был не ее голос, и я мог поклясться на ночной туфле, что голос мужчины также слышал в первый раз. Я хотел было бесшумно выйти на балкон, но потерял равновесие, зацепившись за гнутую ножку низкого кресла, и неожиданно схватил и дернул рукой за сонетку. Раздался звон, я едва сдержал ругательство и прислушался. Шаги смолкли. «В комнате кто-то есть,» — спокойно произнес мужской голос. «Что ты, милый, — возразил ему женский голос (я окончательно пришел в себя – это была не она), — никого здесь быть не может, тебе показалось». В то мгновение, когда они вошли, я успел спрятаться за гардиной. «В самом деле никого нет, — с облегчением сказал мужчина, — а я уже стал подумывать, не посадила ли твоя хозяйка в номер убийцу с ножом.»
Мужчина прошел в другой угол комнаты, скрипнуло кресло, он сказал уже почти весело: «Да и что можно взять от путешественника, разъезжающего налегке… кроме его жизни…»
Женщина оглушительно расхохоталась, и я услышал шорох и треск сбрасываемой одежды.

Звуки и голоса потеряли для меня смысл, череп мой, скованный единой мыслью, грозил развалиться на куски. Я неосторожно провел рукой по лбу, задев локтем гардину. Тут же возбужденные голоса смолкли, и я почувствовал, как их глаза устремились в мою сторону. Повинуясь странной воле, я отодвинул левой рукой гардину и шагнул вперед. «Черт!» — выкрикнул мужчина, на коленях у которого сидела одна из тех полуобнаженных красоток, изображенных на нелепой картине, висящей поодаль. «Господи, дьявол.» — сказала негромко красотка и вдруг пронзительно завизжала.
«Господа, — сказал я добродушно, — я не дьявол. Произошло недоразумение. Та, к которой я шел, исчезла. А она жила именно в этой комнате. Исчезли ее вещи, и я понимаю, что должен был уйти, как только удостоверился в ее отсутствии. Единственное, что меня задержало, — это надежда, что кто-нибудь знает, куда она уехала. Если вы знаете что-то о ней, умоляю вас, сообщите мне, я совсем…»
Мою речь прервал хохот мужчины. «Успокойтесь, милая, — сказал он красотке, похлопав ее по колену, — это не дьявол, это просто сумасшедший! Он не понимает, куда попал… я сейчас распоряжусь, чтобы его выбросили на улицу»; и он протянул руку к злополучной сонетке…
Несколько монет выползло у меня из кармана и полетело вниз, с жалобным звоном они разлетелись по мостовой. Я еще крепче вцепился в край крыши, стараясь не смотреть на призывно сверкающую мостовую……………………………………………………………………………...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

38. …………………
Я медленно брел от дома, в котором осталась Элиабель. Комья грязи липли к ботинкам, я шел пешком, иногда вспоминая безвозвратно потерянный лимузин. Дыхание мое выровнялось, я ступил на твердую дорогу. Я не оглядывался, я знал, дома Элиабель давно не видно.
Итак я шел пешком, изредка посылая проклятия на головы своих прежних спутников, в трудную минуту забывших обо мне (помня, что сам же сбежал), на спокойную осеннюю погоду, на непонятную, но способную многое оправдать, цель путешествия.

39.
На плавно изгибающейся мокрой крыше оболочка Клода Мюрэ содрогается не от холода – от ударов сердца; оболочка Дагера Малера в медленных потоках тепла, исходящих от рокового камина, вздрагивает, когда холодная мысль касается его печального лба……………………………………………………………………………………..

40. Медленное время.
Несомненно, Хаспар знал и видел, как я ходил кругами вокруг города, не замечая ни стен, ни мостов. Я не замечал беспечных прохожих и беспечных собак. Я слышал разговоры, случайные разговоры, но не придавал им значения. Лишь однажды я замер, расслышав в птичьем гомоне беззаботный смех Анойи, которую стал забывать.
Я стоял под дождем и думал о медленном времени, его томительной песне, о его припеве, угрюмом и поспешном.
Царственная поступь медленного времени восхищала.
Я стоял рядом с дорогой, наслаждаясь отсутствием спутников и царственной поступью медленного времени.
«Медленное время, думал я, вот истинный путешественник, оно проходит сквозь миллионы душ, миллионы отпечатков следуют за ним с неостывающей надеждой, миллионы голосов – от шепота неподвижного старца до крика воспарившего юного духа – заполняют мгновения его и века.»
«Медленное время, думал я, вот истинный путешественник, в дорожной котомке его счастливая вчерашняя печаль и наивное завтрашнее разочарование, размеренны его шаги, непомерно его удивление…»

41. Предположения.
Я давно уже шел по городу. Из-за какого угла выйдет Хаспар с неизменной улыбкой на бледных губах? В какой миг выскочит из-за спины Дезоближан, неуклюже рассыпав несколько пригоршней неуместных шуток? Как изменится облик Анойи?
Улицы были пустынны: я не встретил никого. Несколько прохожих в костюмах старинного покроя показались мне обыкновенными чудаками. Один из них – в фиолетовом камзоле – весело подмигнул мне и произнес: Лучшие мышеловки впереди.
Я успел с обидой в голосе крикнуть ему вслед: секрет настоящих мышеловок утрачен!
Несомненно, он был подослан Дезоближаном.


42. Происходящее попахивало условностью

как если бы я спал и видел связный последовательный сон с горьким финалом…
Я почти бежал по городу. Коробки домов наклонялись, грозя обрушиться, раздавить. Я быстро шел, не оглядываясь, не решаясь свернуть на мелькающие слева мостики: старые пыльные скрипящие они словно замерли в ожидании случайной жертвы (у одного из мостиков на другом берегу стоял лимузин, точная копия разбитого, но не фиолетовый, а белый…).
Я остановился, услышав запах весны, запах шел со стороны еще не успевшего обветшать крошечного мостика. Через несколько мгновений я уже был на другой стороне, я быстро шел по знакомой улице.
Сердце мое билось все сильнее и сильнее, я быстро шел, облака сбивались в кучу за моей спиной, улица постепенно изгибалась, я уже понимал, что за углом большого кирпичного дома стоит Леди Скраснымцветком и держит в руках красный цветок. Не забывая об условности происходящего я медленно подошел к ней и заговорил, негромко заговорил, Леди Скраснымцветком покраснела, затрепетали губы, ресницы Леди Скраснымцветком…
Время летело, сбиваясь в беспорядке за нашими спинами, с прикоснулся к ней рукой…



43. Повторения.

Меня вернул к действительности мерзкий визг тормозов.
- Где вы пропадали? – просто сказал Хаспар, открывая дверцу.
- Впрочем, — сказал он минуту спустя, — кому как не мне знать об этом?
Я молчал, со слабой тоской вглядываясь вдаль: маленький мостик исчез.
- Садитесь, — произнес Хаспар почти весело, — путешествие не должно быть в тягость… Садитесь…
Но я не трогался с места, Хаспар вылез из лимузина, пристально взглянул в мои глаза, в руках его появилась тяжелая чернильница, он усмехнулся и плеснул содержимое на стенку лимузина. Облако прошелестело над нами, нас коснулась прохладная тень. Я не верил своим глазам: лимузин в мгновение ока стал фиолетовым. Мысленно проклиная проницательность Хаспара, я забрался в лимузин.
- Аромат весны, — начал разглагольствовать Хаспар, когда мы тронулись с места, — ни с чем не сравним; после сковывающей власти зимы прозрачные чистые ручьи слов плетут свой путь среди трав ожидания, камней отрицания, слабых ветерков сожаления…
Хаспар продолжал восклицать, но я не слышал его.
За окном лимузина плыл прежний осенний пейзаж. Я силился припомнить (и не мог) обстановку зеленой комнаты, юный лик Анойи, добродушную ухмылку Дезоближана, музыку голоса Элиабель, но между пустынных дерев только белело небо и несколько раз появлялась сутулая фигура в пурпурном плаще.


44. История романа.

Дирижер обводит спокойным взглядом оркестр и, ни о чем не подозревая, поднимает палочку; старое лицо его уже чувствует гордое течение весенних ветерков мелодии, выцветшие глаза его напоены восторгом предчувствия оживающих красок счастливых картин, худая рука его видится наивной публке шеей фантастической певчей птицы; великолепное мгновение паузы перед первым движением палочки…
В зал врывается неторопливая самоуверенность тубы и сразу же – истерическая радость достигших высокой ноты труб (рука дирижера палочкой падает, публика с пугливым изумлением застывает в мягких фиолетовых креслах…).
Ритм извивающейся дороги, ударов сердца в ожидании чистых голосов, прекрасных лиц, осторожные напоминания контрабаса и легкомысленные реплики иронического рояля.
Звуки летят все быстрее, вспыхивая, исчезая, застывая на мгновение над приходящей в себя публикой, и снова стремятся в яркое фиолетовое небо нескончаемого путешествия.


45. Сомнения.

… По прошествии недолгого времени я теряюсь в догадках: была ли причиной неожиданной остановки лимузина поломка, неожиданный ли порыв ветра, бросивший на лобовое стекло охапку листьев, или Хаспар вез меня к этому дому с ярко освещенным веселым угловым окном последнего этажа. Сомнения, только сомнения… Я не решаюсь предполагать…
- Поломка серьезная, — произнес Хаспар хрипло, — нам придется остановиться на ночлег.
В канале у дома отражалось только яркое пятно горящего окна и глухое к вопросам спокойное осеннее небо.
Хаспар вернулся оживленным и, улыбаясь, пригласил жестом пройти в дом.
Тяжелая дверь медленно открылась, мы поднялись по пыльной лестнице наверх.
- Любезная хозяйка предоставила эту комнату в наше распоряжение на неограниченное время. Я уже внес плату, — сказал Хаспар, со вздохом опускаясь в потертое кожаное кресло у окна.
Я последовал его примеру и с десяток минут мы молчали, предаваясь (якобы!) размышлениям. Хаспар следил за мною из-под полуприкрытых век, я разглядывал комнату, поразившую меня с первого же мгновения нашего в ней пребывания. Зеленые обои, зеленый столик в углу, зеленый абажур лампы; но нет, это не з е л е н а я к о м н а т а, наполненная ожиданиями чудес… Сердце мое дрогнуло, когда я увидел сквозь щель в портьере вазу с красным цветком на подоконнике.
Лицо Хаспара было непроницаемым, он словно и не обратил внимания на мое движение.
«Наше путешествие противоречиво, — думал я, успокаиваясь, — передвигаясь порой с завидной скоростью, мы не трогаемся с места; безжалостный спутник мой с непонятной целью возвращает меня к отчеркнутому, давно отчеркнутому надменным жестом судьбы, времени…»
Продолжая осмотр комнаты, я обнаружил на стене, на которую с трудом проникал свет невидимой луны, картину в тяжелой раме. Зеленый свет лампы коснулся полотна, я замер в недоумении, ибо увидел не то, что предполагал: полуобнаженные накрашенные красотки, улыбаясь, расположились в вольных позах в огромной комнате, полной мягкой мебели и неуместных античных ваз.
«Уж не собирались ли вы увидеть в этой комнате картину незабвенного Клода Мюрэ, знаменитую последнюю картину бедного Клода Мюрэ?» – проговорил Хаспар, подходя ко мне сзади.
«Картину? – пробормотал я, — ах да… Вы что-нибудь слышали о ее судьбе?»
«Она сгорела, — поспешно произнес Хаспар, отводя взгляд, — или исчезла, кто знает… Сам Клод Мюрэ дорого заплатил бы, чтобы найти ее, если был бы жив…»
«Если был бы жив?..»
«Его нашли мертвым на улице… Удивительно – ни одной царапины…»
«Какая чепуха… Клод Мюрэ не мог погибнуть… Я уверен…»

Лицо Хаспара выражало полнейшую растерянность, маленькие острые глаза его неправдоподобно расширились, он судорожно вздохнул.
«Да, да, — повторил я безжалостно, наслаждаясь его смятением, — Клод Мюрэ несомненно жив.»


46. …………………

Хаспар медленно протянул руку к крохотной чашке с золотым ободком (минуту назад чашечки не было): теперь – я ждал – должно было что-то произойти – движение, крик, мгновенная боль.
Я внимательно следил за каждым предметом. Ничто не исчезло, не шелохнулось, за исключением чашки, из которой пил Хаспар. Судя по аромату, вмиг заполнившему комнату, это был кофе. Стараясь не показывать изумления, отпечатавшегося на моем лице, я отвернулся от картины и мимо неподвижного Хаспара подошел к окну. В доме напротив не было казалось ни души, а внизу, по дну улицы бежали прохожие и спешили фиакры.

47. Ночные фиалки.

Я обернулся, чтобы задать Хаспару каверзный вопрос, но его не было. Две пары глаз смотрели на меня из-за угла; рядом с кожаным креслом Хаспара стояла чашка с золотым ободком, над ней собиралось облачко, вероятно кофе был не допит.
Я перевел взгляд в угол. Две женщины сидели на высокой кровати, одна что-то вполголоса говорила другой. Я ждал, они рассмеются и я задам им вежливый вопрос. Но они замолчали и уставились на меня. О внешности их будет сказано мало, они отличались возрастом и цветом волос, на губах полупрезрительная усмешка, длинные пальцы, тонкие талии, в глазах у них покачивался теплый туман.
- Вашему спутнику стало дурно, — произнесла одна из них, предупреждая вопрос, — и он пошел приготовить целебное снадобье…
- Понимаю, — ответил я медленно, — вас он попросил побыть со мной.
Обе женщины встали и присели в жеманном поклоне. Я пригласил их к столу, на котором уже стояли бокалы с тутовым вином (аромат распространялся по комнате, и я, не оборачиваясь, все понял).

48. Размышления о поэзии.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

49………………………….

- Я рад за вас! – голос Хаспара был спокоен, лицо его менялось на глазах, десятки новых морщин, фиолетовые чудовища отчаяния в уголках глаз. – Я рад за вас! Новые пути перед нашим воображение, бедным воображением усталых путешественников; иные города, иные проклятия, иная опаленная ими душа! Город, покидаемый нами, обречен: уже поселился в дрожащем воздухе гул осадных орудий и топот полчищ просыпающихся гиппогрифов.
Слабый ветерок трепетал в складках плаща Хаспара, подрагивал сверкающий фиолетовый лимузин. Хаспар сел за руль, я – рядом, с облегчением почувствовав, что преследовавший меня с вечера аромат ночной фиалки исчез. Лимузин медленно покатил по мокрой сверкающей мостовой. Хаспар неотрывно смотрел на дорогу, упоение собственным торжеством усыпило его обычное внимание, он не видел в моих руках злополучного листка, отобранного мною у одной из Ночных фиалок… Было ли это мое письмо, забытое ли, неотправленное ли, или же не имеющее к моей истории никакого отношения, но я помню, как комок к горлу подступил, когда Ночная фиалка выхватила листок из-под треснувшей вазы с красным цветком и томным голосом прочитала первые фразы: «Вы желаете свести меня с ума…»
«Мой милый, — ослабев от смеха, прошептала она, — это я? я свела тебя с ума…»
судорожные рвущиеся звуки звериного оркестра ворвались с кровью в мое сердце, теплый туман взгляда Ночной фиалки окутал мой мозг, легкий фиалочный запах ее кожи дьявольским дурманом отравил сознание…
Лимузин медленно ехал по городу, Хаспар, не отрывая взгляда от дороги, надменным голосом рассказывал о неимоверном количестве флаконов настойки черемицы, заплаченной за Ночных фиалок жадной хозяйке дома с горящим веселым угловым окном. Я не слышал Хаспара, медленные строчки забытого письма охлаждали лоб, подобно первому случайному весеннему ветерку, не слыша Хаспара, я перечитывал медленные строчки забытого письма:
«… вы желаете свести меня с ума – и в самом деле, остатки разума я трачу на это письмо, которое в чреде других писем может быть, не покажется вам столь рассудочным; нелепо обвинять счастливого несчастного влюбленного в рассудочности, она наивна, и даже в большей степени, нежели мои порывы… Краткость наших свиданий успокаивает вас и добавляет ультрамарина в мои надежды, которые изрядно потемнели от хранения в затаенных уголках души. Последнее свидание наше было столь коротким, что ворвавшийся вместе с вашим появлением ветер не успел прогуляться по всем комнатам и после вашего исчезновения безуспешно терзал портьеры и свистел в замке… Я схожу с ума орт вашего профиля, который вы дарите каждому встречному, не требуя ничего взамен… даже жизни…»
- Я и в самом деле рад за вас, — продолжал разглагольствовать Хаспар. – Только одна ночь, проведенная в обществе Ночных фиалок, переполнила ваше путешествие впечатлениями; а от призраков никакого толку, лишь неясная мерцающая мелодлия или дрожащие отражения в воде канала. О Ночные фиалки, ваш аромат пьянит, ваши объятия сокрушают волю, ваша доступность наполняет ликованием…
(«… я схожу с ума от вашего профиля…»)

50. Горький сон.

… Тугой воротник давил шею, я шел по узенькой улице, нелепо размахивая руками, из-под ног вылетали и с жалобными воплями разбегались десятки котов. Я старался не подавать виду, когда из-за портьеры какого-нибудь окна на меня смотрел Хаспар или Дезоближан или Анойя или……..
Я побежал, увидев на перекрестке карету. Когда карета сворачивала за угол, занавеска на окошке затрепетала, и в нем мелькнуло лицо Элиабель.
- Стойте! – прокричал Хаспар, его фигура, казалось, увеличивалась в размерах; я увернулся в сторону и почти сумел проскочить, но стресительная рука Хаспара с тонким кинжалом мелькнула у моей груди, фиолетовые брызги упали в дорожную пыль.
- Остановись, — тихо проговорилд Хаспар, но я, позабыв о ране, кинулся вслед за каретой в переулок.
- Элиабель, — шептал я сухими губами, с трудом переставляя ноги, расстояние до кареты не сокращалось. – Элиабель…
- Глупый, — нежно произнесла Анойя, касаясь ладонью моего лица, — Не ищи Элиабель, ее нет.
Задыхаясь от бего и предчувствия разгадки, я свернул в последний переулок, где смолк скрип колес кареты. Медленно, не забывая, что действую во сне, я подошел к карете и открыл дверцу.
На потертой парчовой подушке стояла тяжелая картина, с полотна улыбаясь смотрела Элиабель, в левой руке у нее был красный цветок.
- Итак, — сказал кучер, — страшны мыши в мышеловках.
Я медленно поднял на него залитое потом и слезами лицо и отпрянул. Это был Дезоближан.

51. Попутные рассуждения.

«Итак, мог ли я полагать, что давно готовившаяся Дезоближаном мышеловка встретит меня в горьком сне?
Но могу ли я со всей отчетливостью признать, да это был сон, не более того? Увы, сколько уроков дал мне Хаспар за время путешествия, чтобы лишить меня самоуверенности в подобных положениях. Остатки уверенности испарились, как только я посмотрел налево и остановил рассеянный взгляд на изувеченное ухо Хаспара. Собственный голос подсказал, я видел и ранее изувеченное ухо Хаспара. Но это было некоторое время назад. Затем долгое время облик Хаспара не вызывал удивления. Что же случилось с ним? и когда?
Потерянное время – десятки пересекающихся лестниц: поднимешься по одной, по другой – и третья потеряет смысл, ибо представляет оптическую иллюзию; но если начинать с третьей, то такой иллюзией представится первая. Наивные путешественники в изумлении смотрят на пройденный путь, со стороны иного шага, иного часа или мгновения – он казался иллюзией…»
Успокоив себя такого рода рассуждениями, ч перестал думать о Дезоближане; рядом со мной был Хаспар, путешествие подходило к концу, следовало ожидать не какой-нибудь мышеловки, а разгадки имени. Имени тех сил, что привели Хаспара ко мне, что чудесным образом двигают путешествие к страшному многое проясняющее концу.

52. Сумерки.

- Наше путешествие короче ночи, — прервал Хаспар мои размышления.
(Сумерки обступали Город нестройными колоннами).
- Мой дорогой спутник, мы все это время не говорили откровенно, хотя я и видел по вашим глазам, вы о многом хотели спросить, но молчите из гордости, — произнес Хаспар неожиданно дружелюбно.
- Это так, — ответил я.
- Пришло время, когда вы можете кое о чем и спросить…
- Куда мы направляемся теперь?..
- О! В зеленую комнату. Там ждет нас уют, камин, роскошный ужин, шутки Дезоближана, красота Анойи.
- Не правда ли, мы никуда не едем?
- Не буду скрывать, это так… Все пункты путешествия в минутах езды, но я проявляю дьявольскую изобретательность, чтобы тратить на дорогу значительное время…
- Мне многое понятно… Город мал…
- Города нет вообще, мой дорогой спутник, есть обман зрения, однако чувства ваши, я уверен, истинны, это з р е н и е более ценное…
Я поблагодарил Хаспара (Действительно, откровенность Хаспара могла обозначать только близкий конец путешествия; в душе моей с равнодушным звоном растекалась пустота…), Хаспар сочувственно покачал головой, в его цепких пальцах в который раз появился злосчастный предмет, толчком он выплеснул содержимое в воздух, несколько капель попало мне на губы……

53. Пляска.

Проклятый Дезоближан. Я чувствовал, что он готов смеяться над моей слабостью; толстые губы его собрались в усмешку, он явно хотел произнести заученные слова: вы нуждаетесь в отдыхе, злодей Хаспар своим чудовищным покровительством окончательно испортит ваше здоровье… Я вздрогнул, вспомнив недавний горький сон, неосязаемая мелодия вместе с кровью толчками передвигалась в моих жилах, я помнил, что конец путешествия неминуем, что конец путешествия чреват опасными неожиданностями.
- О Господи! – услышал я чудесный голос Анойи. – Мы снова вместе; я так ждала этого мгновения.
- До чрезвычайности счастлив от ношей встречи! – торжественно произнес Дезоближан. – После множества перипетий ваши истинные друзья рядом – тепло камина, дружеское участие, — заметьте, мы даже не спрашиваем о виденном вами, мы беспредельно счастливы от давно ожидаемой встречи…
Я вежливо улыбнулся, Анойя расцвела, ее лицо было таким же, как в самом начале путешествия, Дезоближан радостно рассмеялся и затараторил вдвое быстрее.
Странно, меня уже не раздражала его болтовня, может быть, потому, что я перестал ожидать подвоха?
Мы сидели с Анойей и тяжелая зыбкая волна касалась меня, когда я сталкивался с ней взглядами. Дезоближан вертелся некоторое время возле нас. Разливая по бокалам тутовое вино, и исчез, когда оно иссякло.
- Вы встретились со своим призраком? – спросила тихо Анойя, положив свою маленькую ладошку на мою. Юное создание с неожиданно магнитным женским взглядом; цепенея, я похолодел:
- Нет…
- Какое счастье! – воскликнула она.
Лицо ее пылало.
«Если ее юность и красота пленит вас, ничто со временем не в силах будет сокрушить вашего союза…» — вспомнил я давние слова Хаспара.
«Вот существо, — думал я, — которое любит меня. Она рядом, я могу прикоснуться к ней, ее чистая душа, ее чистая светлая кожа – драгоценность, граней которой не сосчитать, которой не оценить…»
Лицо ее пылало.
«Но она появилась с Хаспаром, — обожгла меня быстрая мысль, — и путешествие кончается, лицемер Дезоближан слишком долго ходит за вином… Он-то наверняка посвящен в готовящееся злодейство! Мои спутники хитры…»
- Ты боишься меня, — прошептала Анойя, — ты не боялся шлюхи, потому что от ее тела пахло ночными фиалками, ты радовался ее любви как щенок…
(лицо ее пылало пуще прежнего я не в силах был не повиноваться магнитным свойствам ее глаз, я чувствовал, что во мне переворачивается вселенная, что я не чувствую тяжести ((обычно т а к теряют сознание)), но я не упал)
… наши с Анойей тела стали вселенными, две звезды в фиолетовом ореоле обжигали мои щеки, губы, лоб
((где-то внизу пропадали проклятия маленького вертлявого Дезоближана, я не видел его))
(теплые складки плаща милостивого Хаспара мелькнули среди звезд, и наши вселенные опутали фиолетовые сумерки)
«Вот конец – сладостный конец – сумасшедшего путешествия, — подумал я, и наши пальцы переплелись, — слава темной улыбке Анойи, слава ее непонятному мелодичному имени…»
«Элиабель…» — прошептали губы-вселенные Анойи, и я увидел стремительный полет звезд, ломающий контуры лица Анойи.
«Элиабель…» — произнесла Анойя, улыбаясь, до нестерпимой боли сжимая мои пальцы. Где-то недалеко с нашими вселенными будущим эхом отозвался гул неведомого проклятия.
Многотонным усилием я поднял вселенную взгляда на лицо Анойи, и рождение двух солнц опалило мои ресницы, пляшущие протуберанцы застыли и вселенная-голос обрушилась на фиолетовые сумерки плаща Хаспара:
- Элиабель
(это был уже не лик Анойи, юной девушки с яркими чуть пухлыми губами, матовой кожей щек, огромными глазами и рассыпающимися галактиками волос – это была Элиабель)
- Элиабель, — прокричал я охрипшим от одиночества голосом.
(оба солнца погасли, бархатная темнота глазных впадин заставила меня онеметь)
Вселенное-Лицо изменилось, повинуясь грозным вселенским законам. Я снова видел лик Анойи, темная улыбка ее растворялась в долгой холодной млечности, незнакомая женщина с укором смотрела в меня, пока вселенная-сожаление не изменила черты, медленное время, позабыв свой царственный ритм, спешило подобно судорожно вздрагивающему сердцу.
Я силился вспомнить и не мог, не мог вспомнить юного лица Анойи; чудовищное превращение совершавшееся на моих глазах, не поддавалось объяснению.
- Анойя, — сказал я, повинуясь вселенной ужаса. – Я люблю т е б я, Анойя.
(я почувствовал тяжесть, но устоял)
Передо мной стояла Анойя (это была она), только постаревшая на много лет. Она была все еще красива, несмотря на появившиеся морщины у глаз, тело ее было по-прежнему гибко, смех по-прежнему звонок.
- Ты что-то сказал? – спросила она. – Ты не пожалеешь?
- Ничто не сокрушит нашего союза! – сказал я, смутно о чем-то догадываясь.
- Счастливец! – воскликнула она, пламя в каимне вспыхнуло ярче; улыбаясь смотрел я на тенец счастливой Анойи, — и снова облик ее изменялся с каждым движением, юные годы возвращались к ней.
- Я никогда не оставлю тебя, — пели ее плывущие гибкие линии.
(пылающий сверчок вылетел из камина и запутался в воздушном нарядке Анойи, платье вспыхнуло, я не успел пошевелить и пальцем)
Поздно, было слишком поздно; падая лицом на горящий ковер, я успел увидеть суетящегося с бутылкой тутового вина Дезоближана – фиолетовые капли с шипением испарялись. Анойя безвозвратно погибла……………………

54. Подозрение.
Дезоближан повернул ко мне залитое слезами лицо; во взгляде его ни презрение и ненависть, но удивление и раскаяние.
Топая высокими каблуками, в комнату вбежал Хаспар, взгляд его упал.
- Бедная девочка, — сказал он. – ей так не хватало вашей любви. Однако, не будем терять времени, через несколько минут мы трогаемся в путь… Я жду вас в лимузине.
Он еще раз печально склонил голову в сторону погибшей Анойи (мне показалось, что в глазах у него встрепенулись лукавые ящерицы тайны) и вышел в дверь.
- Любезный мой друг, — сказал вдруг Дезоближан, водружая на нос большие профессорские очки, — обстоятельства и злые наветчики восстановили вас против меня, вот уже долгое время вы ждете фантастической каверзы… некоторым образом – мышеловки. Однако я действительно ваш друг и всегда старался помогать вам, а приказы Хаспара исполнял по-своему.
Голос Дезоближана снизился до торжественного шепота:
- Близится конец путешествия, гибель Анойи – первый сигнал, над Городом уже замерли темные облака, слышите хлопанье тысяч крыльев – это полчища гиппогрифов ждут окрика властелина и демона бури, чтобы смять все живое… Знаете, кто он? Да, да, Хаспар! только его настоящее имя, скрытое в веках…
И Дезоближан, наклонившись, прошептал мне его настоящее имя.
- Теперь и вы обладаете силой, мы будем осторожны, злодей Хаспар не сможет погубить нас обоих! Вы верите мне?
Мне оставалось только ошеломленно кивнуть. С улицы раздался автомобильный сигнал.
И в тот же миг безжалостные молнии вспороли темно-фиолетовое полотно неба.
- Спешим! – воскликнул Дезоближан. – Я буду рядом с вами, Хаспар будет повержен!
Мы бросились к выходу, Дезоближан, несмотря на свою тучность, оказался впереди; когда он уже бежал по лестнице – внизу у парадного входа в полумраке мелькнули бледное лицо и пальцы Хаспара, и что-то тяжелое полетело в Дезоближана. Я слышал шорох сопутствовавших жесту слов: жалкий шут…
Дезоближан вскрикнул и словно мешок с опилками повалился на лестницу.
(Я поднял отскочивший от стены предмет – бронзовую чернильницу Хаспара, которая, я видел с отчетливостью, не коснулась Дезоближана. Однако он лежал у ног безжалостного Хаспара недвижим, проходя мимо него, я заметил фиолетовую капельку на его левом виске).
Подчиняясь тяжелому взгляду Хаспара и настойчивому заклинанию грома, я не остановился и даже не распознал, жив Дезоближан или мертв. Мы вышли на улицу и, стараясь не смотреть на беснующиеся молнии, побежали к лимузину. Хаспар втолкнул меня в лимузин и сам плюхнулся на заднее сиденье. Только тогда я увидел, что за рулем сидит надменная обезьяна в пурпурном плаще.


Часть четвертая.


52. Древние размышления.

Приближаясь к истинной цели повествования, обычно чувствуешь, страсть и мысль, владеющие тобой, родились давно, даже поспешный взгляд позволяет различить морщины, складки и прочие свидетельства безжалостности времени; однако никакой силой не снять с горла ветхие пальцы.

53. Зеленая комната.

Лимузин не трогался с места. Как в самом начале путешествия Хаспар ждал. Моего слова? моего жеста? моего движения?
Обезьяна не оборачивалась. Куда могла на сей раз завлечь нас очевидная нелепость? Или послушная воле Хаспара обезьяна повиновалась его немым приказаниям? Я посмотрел на Хаспара. Он улыбался. Взгляд его обещал возвращение покоя счастливых страданий. В глазах его блеснул свет, он промолвил печально:
- Кончается ночь…
Я поразился: над нами гремел гром, трещали молнии, а я расслышал такую тихую фразу.
- Вы хотите в последний раз взглянуть на зеленую комнату? – спросил Хаспар, положив мне руку на плечо.
- Я был там… там Анойя…
- Анойи нет… Вам говорили, что основное свойство зеленой комнаты в том, что в нее приходят в любое время, она всегда рядом… Ступайте…
Я покорно кивнул, вылез из лимузина (облака застыли надо мной, блеснула и не погасла молния, время затаило дыхание) и побежал к знакомому дому. Трудно сказать, на что я надеялся, взбегая по темной лестнице. Продуваемый ветрами коридор, знакомая дверь, я в комнате. Никаких следов недавней трагедии. У камина в кресле сидит… Господи, неужели Дезоближан? Я делаю несколько шагов и замираю, услышав голос, это не Дезоближан:
- Вы все-таки зашли напоследок…
(это же хранитель зеленой комнаты)
- Вы так и не узнали меня? – ворчливо спрашивает старик в оранжевом халате.
- Я требую вернуть принадлежащую мне вещь, — говорю я, пропуская его вопрос мимо ушей.
- Вазу с красным цветком? – неожиданно улыбается старик. – Пожалуйста… Может заберете и сломанные часы? Впрочем, они давно в лимузине Хаспара. Простите, что не могу предложить картину Клода Мюрэ, она у Хаспара; в день разрушения города к нему принесли все захваченные картины, но он оставил себе только одну...
- Вы Дагер Малер! – воскликнул я.
- Дагер Малер… Бездарный художник, написавший тысячи картин и не написавший одной картины…
Я с изумлением всматривался в черты Дагера Малера – его лицо горело, в его горестной улыбке было больше страдания, чем в стонах грешника в аду.
- Вы повстречали Элиабель? – спросил Дагер Малер спустя минуту.
- Не знаю, все кажется странным, я не верю, что повстречал ее не во сне… Анойя…
- Постойте, я знаю, вы скажите, что обнаружили в ней черты Элиабель… Несчастный! Это же все проделки Хаспара… Анойя, Элиабель – не одно ли это и то же?
- Чепуха!
- Сударь, путешествие вас ничему не научило. Анойя – часть Элиабель, которую вы храните в себе…
Я коротко рассмеялся. Дагер Малер взбешенно топнул ногой:
- Жалкий шут! Ты любишь придумывать имена, но не слушаешь своевременных предупреждений, ты самонадеян и глуп! Кому как не Дагеру Малеру знать, что означает имя Анойя…
(А н о й я… Б е з у м и е)
Безумие, мой молодой друг!

Ужас пронзил мое дыхание – я не мог вымолвить слова (перед глазами застыла предсмертная маска Анойи – закушенные синие губы и побелевшие глаза).
Дагер Малер поднес к моим губам тяжелый кубок с ароматной жидкостью. Я слышал этот аромат давно, давно не испытывал столь быстрого облегчения от чудодейственного аромата.
- Настойка эллебора, — укоризненно покачал головой Дагер Малер, — как вы могли так быстро забыть этот аромат.
Он подошел к столу, сгреб рукой десяток исписанных листов и протянул мне:
- Ваши письма, сударь. Все ваши письма.
Я покачал головой, и он спокойно отправил письма в камин.
В тот самый миг, когда письма обратились в пепел, я заметил, что из комнаты стали исчезать вещи. Последним исчез столик со спиральными ножками. Дагер Малер подошел к чудом уцелевшей тяжелой пустой раме, взгляд его говорил: «Вам пора».
- Хаспар не убийца, — произнес он, рассмотрев в моем взгляде последний вопрос. Он не убивал Дезоближана, это мистификация. Дезоближаном был я – вечный слуга Хаспара, расплачивающийся за свое преступление, большое преступление…
Он повернулся к окну, и я увидел на его левом виске фиолетовое пятнышко.
- Мы очень любим наши маленькие преступления, — вдруг нараспев произнес Дагер Малер, — и ненавидим большое, ибо оно любит нас до нашей смерти…
- Преступление? – удивился я. – Вы совершили преступление?
- Она любила этого сумасшедшего Клода Мюрэ, а я любил ее, вечная история…
Дагер Малер швырнул в камин шутовское одеяние Дезоближана и повернулся ко мне:
- Ночь кончается… Скоро часы пробьют шесть… Идите…
Аромат эллебора, слышимый в коридоре, на лестнице исчез.

54. ………………………

я быстро шел к лимузину, предчувствуя близкие раскаты грома и суету молний.
Я многое узнал от Дагера Малера. Но оставался Хаспар и последние шаги путешествия.
Я не испытывал более ненависти к Хаспару, только узел сомнений виделся мне, мои пальцы судорожно сжимались, в мозгу трепетали рождающиеся в муках догадки.
(кто же такой Хаспар?)
«Демон бюри, погонщик облаков, бедный погонщик упрямых облаков, умирающий подобно последнему шороху ночного покоя, оживающий с шелестом холодящего серебра рассветных лучей…
демон холодных дорог, бледного счастья холодных дорог, где ни путников, ни пристанищ, только странный зверь покажется человеком и вздохнет за спиной неожиданный страх;
демон света, бегущий пропасти тьмы – в оперении тонких мелодий, исторгающих слезы – потерявший лицо, только пропасти глаз, только пропасти лет;
тьма дорог, медлителен ход облаков над дорогами, в теле бредущем нет места унынию, нет места радости – неутихающий шелест бедного путешествия бесплотной тени – она плащ Хаспара и его кровь! – в складках плаща его тысячи лиц, незнакомых ли чуждых, фиолетово пламя в их глазах – ожидание, торжество!
плащ опустится на город, пробьют часы, и оживут крохотные мосты, в каналах отразятся знакомые лица, отчаянной нитью пронзит неподвижный плащ Хаспара единственный свет, единственный свет…
тогда я распрощаюсь с Хаспаром, гиппогриф ли унесет его в неизвестные дали или он растворится, попросту растворится в фиолетовых сумерках собственного плаща
и если не лгал Дагер Малер в обличье Дезоближана, то грозное и шутовское имя, даже произнесенное шепотом, будет услышано и фиолетовый плащ почернеет в одно мгновение и вместе с хохотом и стоном налетит буря, развеет судорожно звенящее шутовскими бубенчиками имя, разрушит, поглотит Город тысячи крохотных мостов с литыми фигурами моего путешествия.»
Лимузин мчался по темному Городу, дрожащему от раскатов грома, качающемуся в мгновенных вспышках молний. Обезьяна в пурпурном плаще вела лимузин с сумасшедшей скоростью, я не успевал заметить из окна ничего.
На перекрестке двух дорог, двух судеб странная птица возникла перед стеклом лимузина (голая шея, налившиеся кровью глаза), я не уверен, но в тот миг мог поклясться, что видел со свистом рассекшие воздух копыта; обезьяна вывернула со стоном руль и лимузин закружился на скользкой мостовой.

55. Милостивый Хаспар.

- Никто не пострадал? – спросил Хаспар, придя в себя. Я смотрел в окно (птица-чудовище исчезла, колонны темных облаков с мерным многотонным шелестом сходились над нами, гром отчаянно бился в сетях молний).
Что-то захрипел рядом с Хаспаром, и мы услышали бой часов, молния озарила циферблат и сочувствующее лицо Хаспара; маленькая стрелка указывала на цифру шесть; большая на цифру двенадцать.
- Ступайте, — сказал Хаспар и распахнул дверцу лимузина. В душу мою устремились невесть откуда взявшиеся весенние ветерки, майское солнце, запахи тысяч трав, в которых я с волнением ощутил аромат эллебора.
- Вы позабыли об этом… — Хаспар, склонив голову, передал мне (да, да!) треснувшую вазу с красным цветком. Бормоча нелепые благодарности я схватил ее так порывисто, что она развалилась на несколько осколков и с комьями земли упала на землю, но в моих руках остался красный цветок.

56. Зеленое утро.

… цветные круги плясали перед моими глазами, я глубоко вздохнул, невидимая птица коснулась прохладным крылом моих глаз; Элиабель стояла на мостике, облокотившись на перила, и удивленно и лукаво смотрела на меня.
Проверяя реальность происходящего, я обернулся – фиолетовый лимузин стоял в нескольких шагах, окутанный фиолетовой тенью нависшие тучи, из приоткрытой дверцы лимузина донесся шестой удар часов.
- Элиабель, — прошептал я и прикоснулся к ней рукой.
- Ты обещал путешествие, — улыбаясь произнесла Элиабель.
_ Да, да, — отвечал я рассеянно, — путешествие, фантастическое путешествие, столько лет я мечтал об этом.
- Странно, — удивилась Элиабель, — мы недавно познакомились… где же ты был столько лет?
- Не знаю.
- Но ты любишь меня давно?
Я безмолвно смотрел на Элиабель, под мостиком воды канала спешили навстречу спокойному морю, весенние ветерки скользили по нашим лицам: лукавый вопрос ее глаз и безмолвное счастье моего взгляда, окутываемые ветерками одной минуты. я протянул к ней руку, пальцы ее, сжимавшие букетик фиалок, разжались.
Гром прогрохотал где-то далеко, но вслед редким тяжелым каплям неожиданно хлынул настоящий весенний ливень. Нам некуда было бежать. Я, не отрываясь, смотрел на мокрый красный цветок. Элиабель прижимала его к груди, только яркий цветок нарушал наше безмолвие.
- Мы уедем далеко-далеко, — прошептала Элиабель, почти касаясь губами моего лица, — далеко-далеко…

57. Буря.

Неожиданный мрак обступил нас.
- ЭЛИАБЕЛЬ! – отчаянно закричал я.
«Кончается ночь», — услышал я звенящий шепот сочувствующего Хаспара. кончается ночь. Несколько мгновений я различал в темноте красный цветок, но и он растаял.
- Элиабель…
Хищной птицей мелькнув над Городом, ночь пронзила цепь облаков на горизонте, темные крылья ее растворились в холодных лучах неторопливого рассвета.
С отравленными ненавистью глазами я обернулся к лимузину, он дрожал подобно испуганному ослепленному яростью, ужасом и страхом чудовищу.
Вспомнив секрет, открытый мне Дезоближаном или Дагером Малером, я выкрикнул грозное и шутовское имя, настоящее имя Хаспара:
Г Э Л Л Е К Е Н !
Страшный порыв ветра швырнул меня к лимузину, сильные руки Хаспара схватили и бросили на заднее сиденье.
С распятой на губах улыбкой Хаспар крикнул:
- Вы сошли с ума! Буря!
Лимузин сорвался с места, с окаменевшим лицом и сердцем я смотрел сквозь заднее стекло на обрушивающуюся бурю.
Адская ли охота сил природы, полчища ли гиппогрифов или месть милостивого и безжалостного Хаспара, но Город мостов с литыми фигурами моего путешествия погибал на глазах: рухнули стены, ладони пыли в ужасе поднялись к небу.
Небесный гром слился с первым залпом осадных орудий, на бледном от мгновенной вспышки небе отпечатались темные контуры тысяч гиппогрифов, выползающих из темной тучи, со свистом и хрипом несущихся к погибающему Городу.
Я напрягал зрение и слух, сердце мое дрогнуло, когда я понял, что не голос Хаспара, насмешливый хриплый милостивый примиряющий звучит рядом, а дыхание фагота, задумчиво плетущего свою мелодию; небесный гром и грохот осадных орудий уступали мелодии власть, в последний раз мелодия скользила по обреченным мостикам, тяжелея от воспоминаний; тяжелея, мелодия наполняла мою душу нестерпимою болью, и вот уже дьявольский хохот, вырывающийся из раструба фагота, заполнил все мое существо.
«Какими дорогами ухожу я от тебя, моя Леди Скраснымцветком?»
«Кончается ночь, кончается жизнь, которая короче ночи… разные наши путешествия…»
«Лгал ли, ошибался Дагер Малер, но и м я не уничтожило Хаспара, он рядом со мной с прежней улыбкой сожаления на бледных губах… Смех душат меня, лихорадочные догадки с издевательским клекотом носятся в моем мозгу…
Имя Хаспара – горечь, имя его – горькие сны, посещающие нас по прошествии солнечных лет, имя его в опустошенном фиолетовом небе нашего путешествия, где мятущиеся высокие голоса поют прошлое-будущее неведомое мгновение звезд, когда среди миллиардов мерцающих точек ослепительно вспыхивает одна, и свет ее, единственный свет проникает нам в кровь, и мы живем с этим светом годы и годы… Имя Хаспара с- страх: забвенье ли откроет перед нами бледную маску – под холодом ее впадины глазниц, пропасти лет; долгое и мучительное имя Хаспара – одиночество в хороводе судеб, карнавале лиц, маскараде чувств…»
В то самое мгновение, когда дьявольский хохот фагота заполнил весь мир, обозримый сквозь стекла лимузина, несколько десятков теней мелькнуло над крышей, хищные клювы, когти и копыта обрушились на мчащийся с сумасшедшей скоростью лимузин, обезьяна в пурпурном плаще застонала – все закружилось и утонуло во тьме.
«гиппогрифы, — прошептал Хаспар, — порождение тягучего сна, на исходе ночи они особенно жестоки и немилосердны…»
Обе руки Хаспар прижимал к правому уху.
Страшный ветер прижимал пламя от горящего лимузина к самой земле. Фиолетовая земля дрожала от залпов осадных орудий.
Напавшие на нас гиппогрифы, хлопая крыльями, с трудом поднимались в небо; затрепетал и растаял плащ Хаспара, уносимого гиппогрфом; обезьяна в пурпурном плаще стремительно, не разбирая дороги помчалась к погибающему Городу и через несколько секунд исчезла в гремящем пламени.
Вокруг бушевало пламя: тысячи мостиков с литыми фигурами моего путешествия, дом с горящим угловым окном и чудесной зеленой комнатой, безлюдные улицы, перевернутые фиакры, — все плавилось, трещало, рушилось.
Я же находился на безопасном удалении от места катастрофы, один, без спутников, без лимузина.