Atlas : Фашист-2

Другой же мой знакомец — мещанин погрязший в арийском дворянстве, фигуру представляет совсем иную. Внешность имея совершенно нордическую, женат тем не менее, никогда не был. Жил отшельником, грезил статусом рантье, отчего ввязывался в финансовые предприятия, успеха не имел. И все это время Александр Александрович сочинял музыку!

Надо видеть его возвышенное, вспотевшее лицо в меховой шапке, из-под которой вьется шнур наушников.
— Условий нет! — с привычной угрюмостью отвечал он всякий раз, когда я потрясенно спрашивал: — Александр Александрович, голубчик! Ну, отчего вы творите в муках столь нечеловеческих?

Будучи акустиком необычайным, пел он по обыкновению в платяном шкафу. Там стояла табуреточка, а на перекладине для вешалок висел микрофон и лампочка от карманного фонаря. Ушанка же, завязанная под горло, глушила звук от наушников, где играло музыкальное сопровождение. Комнату, в которой располагался шкаф, хозяин оклеил картонками из-под яиц — не везде чистыми, отчего помещение для занятий вид приобрело неописуемый.

Голая лампочка на липком, жирном проводе, да не на потолке, а сбоку на стене, вокруг на сальном пятне обоев записаны телефонные номера; шкаф для музыкальных занятий, полуторная кушетка. И везде — по углам и прямо на полу, складированы всяческие полезности, меж которыми оставлены тропинки для прохода. Он и спал там, принимал нечастых женщин, выпивал, радовался и плакал в приступе хмельного раскаяния над жизнью своей готической.

Называл себя панком, хихикал сдавленно рассказывая о похождениях, но забавнее всего ухал: “Ух-хы-хы!”, когда бывал доволен. Фашизм его проистекал из глубокого разочарования во всем советском, незаметно исчезнувшем вместе с молодостью. Всю свою социалистическую горечь он обратил в любовь к немецкому, отчего среда отвергла его окончательно. Бивали его часто, в том числе совершенно случайные люди.

Рифмовал отчаянно, немецкое любил на слух. Постоянно крутил какие-то марши, заучивал целые фразы и отрывки речей. Разгоряченный бывало визжал в распахнутое нутро шкафа что-то начинающееся с “Зольдатен!”, безжалостно коверкая слова, все более невнятно и тише, пока не заканчивал сомнительным “Дас ниньга гебот”.

Это был идейный фашист! Искусство свое Александр Александрович распространял безвозмездно. Он буквально высеивал неразумное и недоброе на подходах к станциям метро. Будучи человеком стеснительным, кассеты со своими записями выкладывал словно приманку на заячьей тропе.
— Да вы только представьте, голубчик! — бубнил он обыкновенно. — Идет человек, глядь — на земле кассета лежит! Возьмет, конечно, а дома послушает и все — отрава проникла в мозг!

Простодушие совмещал с маниакальной подозрительностью, уходя из дома подгребал к двери кошачьи колбаски, коими изрядно была загажена лестница, чтобы воры не сочли квартиру зажиточной.
— Это невыносимо! — сказал я ему как-то раз, после очередного прослушивания. — Ну отчего вы не используете ноты?
— Не хочу оставить ни единой фальшивой, — ответил он презрительно. После этого мы как-то охладели друг к другу.