Atlas : Неправильно живем

Проснувшись поздно, Матвей напился кофею и встал возле пыльной шторы. За окном вовсю полыхал день. Солнце высушило мостовые после утреннего дождя и теперь поднялось над крышами, нестерпимо сверкая в маленьких лужицах. Воробьи шумно скандалили в ветвях, с которых уже начала опадать листва. Жизнь текла своим чередом, свежий ветер подхватывал кружащиеся желтые звезды и швырял под ноги прохожим, пугая расхаживающих повсюду голубей.
Осенний день был так хорош, так светел, что Матвей ощутил острый укол сожаления, укоряя себя чрезмерной сонливостью. Внезапное чувство вспыхнуло так ярко, что он не удержался и выругался вслух.
«Вот ведь несносное самоедство! — подумал он, отходя от окна. — Порицаю самоё Я, разрушаю хрупкое эго, но какой прок сетовать на мелкие слабости, не умея разорвать цепь судьбы...»
Он огляделся.
Вот его комната, никого и ничего. Даже матушка не заглядывала сюда пожурить за неопрятную небрежность обстановки. Время застыло здесь, зацепившись за углы потемневших шкафов, запутавшись в плотных шторах давно потерявших цвет.
“А может мы неправильно живем? Может не в том наше предназначение, чтобы тратить жизнь на хлопоты. Взять, к примеру, пьяницу-дворника из соседнего дома и Николая Алексеевича — судейского чиновника, занимавшего комнаты во втором этаже. Оба скончались третьего дня, возраст имея одинаковый. Один всю жизнь посвятил службе, устраивая карьеру — эфемерное творение, рухнувшее с его кончиной. Другой проводил жизнь в праздности, много ленился, выпивал, но прах их сравнялся меж собой, не имея отличия.”
В задумчивости Матвей подошел к столу и оглядел привычный беспорядок. Каждая отдельная вещь имела отношение к остальными, и в кажущемся хаосе имелась определенная система. Блестящие металлом щипцы, свеча, коробок спичек и пачка папирос связывались незримой нитью с тяжелым пресс-папье, на выпуклую подошву которого налипли крошки табака. Он чиркнул спичкой и с сомнением поглядел на желтое пламя под синей каймой. Было немного неловко, но глубоко внутри уже разлилась теплая волна предвкушения.
Запалив свечу, Матвей переждал сердитое потрескивание фитиля и встал перед книжными полками в углу. Запустив руку за ровный строй тисненых переплетов, достал искомое и вернулся к столу. Высыпав на ладонь коричневые камушки, выбрал один чуть меньше горошины, привлекший его светлеющими изломами. Теперь надлежало действовать быстро.
Ухватив аккуратно щипцами, разогрел податливый комок на пламени свечи, отчего по комнате поплыл пряный, дразнящий дух. Уронил оплывшую смолку на мраморную пластину от письменного набора и немедленно раскатал подошвой пресс-папье, с которого давно была снята промокательная бумага. Теперь следовало немного выждать и Матвей прошелся по комнате.
“В сущности, нет никакой разницы! — подумал он играя кистями халата. — Сама их судьба уравняла беспробудное пьянство и солидное, ответственное дело. Значит оба эти занятия пусты и безнадежны в реестре мироздания. Есть лишь бесконечная людская масса да терпеливая снисходительность Творца, позволяющая раз за разом — из поколения в поколение, повторять прежние ошибки. И не в том ли предназначение, чтобы отыскать иной путь. Обрести цель и наполнить жизнь истинным смыслом...”
Матвей возвратился к столу, стараясь не упустить возникшую мысль. Взяв из пачки папиросу, он выдул табачную набивку в кулак, положил на край стола и, отряхнув ладони, взялся за папиросную гильзу.
“Работа и праздность словно стороны одной монеты, которой норовят расплатиться с вечностью!” — красота определения взволновала его и он едва не порвал тонкую бумажку. “Измельчая твердость замысла, смешивая эти крохи здравого смысла с щепотью беспорядочной повседневности, мы создаем врата в новую реальность...”
Матвей оглядел готовую папиросу, чуть ли не вдвое длиннее прежней: “Воистину невероятна сущность эмпирического познания!”
Он торопливо перекрестился и чиркнул спичкой. Скоро позовут обедать.