Павловский : Шоколад

Ночью, даже мягкой августовской ночью, трава мокрая и прохладная. Я буду чувствовать её затылком, лёжа на земле. Мои пальцы будут копать землю, рвать травинки. Взгляд через шуршащие кроны на звёздное небо, такое чистое тут, вдали. И будет жутко тихо.
Будет очень странно, почему-то не будет птиц.
Только будет шуметь листва и еле слышно дышать речка.
Справа от меня будет лежать бледная рыжая девушка. Босая, в белом платье, покрытом тёмными пятнами. Она будет абсолютно неподвижна. Губы будут пачкать лицо кривой улыбкой. Будто криво нанесённая помада. Или разбитые в кровь губы.
В шелестящей тишине я не буду слышать её дыхания.
Мы будем лежать так уже очень долго. И мне будет казаться, я чего-то жду и очень хочу дождаться. Я буду копать пальцами землю в надежде на что-то, на хотя бы звук. Не знаю, сколько времени пройдёт.
И вдруг она повернёт голову.
Посмотрит на меня стеклянными глазами. И тихо, спокойно произнесёт:
–А потом его ёбнула молния и он сдох.

За запотевшими под дыханием дачников стёклами старого автобуса во тьме проносятся полосы огней. Это фары встречных машин. Раздолбанная подвеска грубовато укачивает. Я, провалившись в свои мысли смотрю в окно, там только чёрный лес. Время от времени одинокая пара автомобильных глаз выхватывает из темноты асфальт, придорожные кустики, краешек леса, и сразу быстро скрывается в ночи. За ней убегает шум колес.
Междугородний ночной рейс катит меня, убаюкивая, в старом сиденье со сломанным подлокотником. Слегка подрагивают красные шторки на окнах. Шумит мотор.
Скоро кончится лес и вдалеке загорится город. Скоро уютный дом. От этой мысли сон накатывает ещё гуще. Зеваю.
Что-то уж очень долго едем. Поскорее бы.
Автобус с чихом останавливается.
Не помню этой остановки. За окном всё ещё лес и крохотный посёлок. Глушь.
Открываются двери. И через трескучие динамики водитель хрипит:
–Приехали, конечная.
Эти слова нехорошо оседают у меня в области спины, и я чувствую, как она становится ватной. В испуге оглядываю салон – никого кроме меня. Это плохо.
–Молодой человек, приехали, на выход.
Я перепутал маршрут. Это плохо. Совсем плохо. Поднимаюсь на ноги, медленно прохожу мимо рядов пустых сидений и выхожу из автобуса. И остаюсь совершенно один у голой скамейки, когда он отъезжает и встаёт на парковку. Всё затихает.
Осматриваюсь – кучка пятиэтажек, закрытый магазин и шумящий лес. Пахнет хвоей.
Сажусь на скамейку, раскидываю руки на спинке, откидываю голову назад и глядя в ночное небо громко вслух говорю:
–Пиздец!
Коротенько отскакивает эхо от скучных стен с тёмными окнами. Сразу пропадает. И ничего, даже лая собак нету. Я тут совсем один. В какой-то дыре, посреди леса, в сотне километрах от города. Залезаю в карман – и с севшим телефоном. Я глубоко вдыхаю сосновый аромат.
И с шумом выдыхаю. В итоге у меня есть всего два варианта. Причём оба довольно хреновые. Либо пойти звонить во все двери, будить мирных горожан и просить ночлег. Либо ждать первый утренний рейс на скамейке. А потом узнавать, где это я, и пересадками добираться до дома. Вот дерьмо.
Ещё несколько раз прокручиваю эти единственные два варианта, матерюсь, злюсь сам на себя. И в итоге смиряюсь с ситуацией. В конце концов, не так уж всё плохо. Просто маленькое злоключение. Бывает.
Я ложусь на скамейке. Кладу руки под голову, устраиваюсь поудобнее и радуюсь тому, что ночь тёплая. И воздух свежий. А спать под открытым небом это кайф. Закрываю глаза.
Шумит большой лес, качая густыми кронами. Словно шепчет колыбельную.
И вскоре я расслабляюсь, мысли теряются и я забываю о твёрдых досках, засыпаю.

И просыпаюсь от шаркающих шагов по асфальту.
Я сажусь, тру глаза кулаками. На вяский случай ещё раз. Нет, не показалось. По улице действительно бредёт, слегка пошатываясь, бледная худенькая девушка в белом платье до колен и с растрёпанными рыжими волосами. В тапочках.
Она замечает, что я проснулся, поворачивается и с глуповатой улыбкой уставляется на меня. От этой картины мне становится не по себе. Что-то не так в её взгляде. Только никак не могу понять, что именно. Глаза?
Она направляется ко мне. Я не знаю, смеятся-ли, бежать. Сижу и жду, пока странная подойдёт ко мне:
—А что это вы тут, молодой человек, делаете?—спрашивает она делано поднимая брови в знак удивления.
—Ну так это, автобус жду.
—Да? А вы знаете, они уже не ходят.
—Какая жалость...
И мы оба начинаем истерически ржать. Она падает на колени, я сползаю со скамейки. И мы плачем со смеху. Я даже перестаю удивляться. Всё это настолько странно и нелепо, я просто хохочу, лёжа на асфальте. До боли в животе, задыхаясь, и взрываясь новыми приступами. Снова и снова.
Когда мы наконец успокаиваемся, я сажусь на скамейку, она усаживается рядом.
Я поворачиваюсь и внимательно смотрю ей в глаза. В красные до безобразия глаза. Глядя в них, я спрашиваю:
—Ты что, накурилась?
—Ага, ваще в хлам,–радостно подтверждает она, энергично кивая. От чего волосы сваливаются ей на лицо. Она убирает их и с улыбкой спрашивает:
—Будешь?—достаёт из-за уха крепкий косой и протягивает мне.
Я беру его, зажимаю во рту и на секунду задумываюсь о том, что я сейчас собираюсь накуриться посреди ночного леса в богом забытой дыре вместе с какой-то странной девчонкой. И невольно улыбаюсь. Кто-то скажет, что это неправильно. А мне, пожалуй, по душе.
Я подношу кончик косяка к огоньку спички, закуриваю. Ядрёный! Знакомый запах бьёт в нос, и я расслабленно выдыхаю.
Вскоре мне даёт в голову. И даёт сильно. Затягиваюсь, задерживаю дым, выпускаю. Спрашиваю:
—Как тебя зовут?
—Аня.
—Вот скажи мне, Аня. На кой чёрт ты в тапках?—протягиваю косяк,– подержи.
Она берёт его и с интересом наблюдает за моими действиями. Я наклоняюсь, сдёргиваю один тапок и что есть силы кидаю его за спину, в лес. Протягиваю руку, беру косяк назад:
—Спасибо.
Аня сначала смотрит на меня, потом переводит взгляд туда, куда улетел тапочек, обратно на меня.
—И впрямь, на кой они мне,—она стягивает второй и закидывает его туда же.
Я тихо хихикаю, приканчивая самокрутку. Хорошая трава. Меня накрывает всё глубже.
Аня что-то говорит про то, что по из-за меня она теперь босиком. Я собираюсь возразить, так как моей вины тут ровно половина, как в ночи слышится шум мотора. Я смотрю в сторону дороги: ещё вдалеке среди стволов деревьев мелькают, приближаясь, фары. И вот из поворота, превышая, вылетает грузовичок. Несётся сюда и с шумом тормозит у магазинчика. Хлопает дверь и вываливается матерящийся по мобильнику водитель.
Я почему-то вспоминаю, как батя часто повторял, чё я ручник тереблю, как клитор. Один раз так и не поставил его, чуть не утопив пассат.
Спустя какое-то время появляется второй мужик. Открывает магазин. Они с водителем, ругаясь, открывают фургон, берут здоровые ящики и кряхтя заносят их внутрь.
Я наблюдаю, как они скрываются в темноте помещения. Стихают голоса.
И тут меня словно кипятком обдаёт. На боку фургона большими красными буквами написано «nutella». Это грузовик, набитый шоколадной пастой.
Я смотрю на Аню, кажется, она меня поняла.

Играет диск St. Anger Металлики – водитель приятно удивил. От таких обычно ожидаешь радио на первой попавшейся волне.
Я накуренный еду в тихонько угнанном грузовике, набитом нутеллой, на соседнем сиденье гасится странная незнакомка. Кто-то скажет, что это неправильно. А мне, пожалуй, по душе.
К счастью, дорога абсолютно пустая. В противном случае мы вполне могли бы закончить в кювете со сломанными шеями в перевернувшейся машине. Ну или с мотоциклистом под колёсами, если бы повезло. Потому как даже с чистым сознанием я не лучший водитель.
Делаю музыку громче. Меня хорошенько унесло, поэтому я даже не думаю о том, что мы в общем-то серьёзно нарушили закон.
—Shoot me again, I ain't dead yet.
Мелькает лес за окном.
—Хорошо, когда всё похуй,—нарушает молчание Аня.
—Всмысле?
—Да в самом прямом. Например, когда ты загашенный, ты высоко-высоко. И ты выключаешь свет, зажигаешь свечи, ставишь ароматические палочки, включаешь индийскую мантру, садишься на подушку и раскуриваешь мятный кальян. И выпуская густой дым под медленный распев, ты погружаешься.
Я слушаю её.
—Ты погружаешься в себя, растворяешься в музыке, причудливых клубах дыма и подрагивающем пламени свечи. И тебя уносит куда-то невообразимо далеко. Там всё по другому. Там хорошо и спокойно, там не существует твоих проблем, они исчезают на фоне этой абсолютной гармонии.
Я слушаю её и музыка в машине уходит на второй план.
—Там, потерявшись в благовониях и тягучем распеве мантры, ты видишь всё в совершенно ином свете. То, что раньше казалось таким значимым, теряет всякую ценность. Ты понимаешь.
Я погружаюсь в её слова.
—Ты понимаешь очень много.

Что-то выводит меня из транса, и я хочу сказать… Но вдруг мы взлетаем. Так кажется в первое мгновение.
Я хочу сказать, что всё похуй может быть и иначе. Например, когда ты загашенный лежишь голышом в ванной. Лежишь на спине, жопой к верху, у тебя в очко вставлена воронка и ты заливаешь себе в прямую кишку мухоморный раствор. Чтобы тебя убило полностью. Или даже сильнее.
Я хочу сказать… Но вдруг мы взлетаем. Так кажется в первое мгновение.
Потом резкий удар, и мы несёмся по наклонной вниз. Мы уже не на дороге.
Блять! Мы вылетели с дороги! Я потерял управление!
Я успеваю увидеть впереди отблеск реки. И закрываю глаза.

—Хорошо, когда всё похуй,—я накуренный лежу на влажной траве, слушаю шум реки, смотрю на звёздное небо и черпаю шоколадную пасту рукой из банки.
Разбросанная повсюду нутелла белеет в ночи этикетками. Фургончик не докатился до речки, благополучно встав в полусотне метров от воды. Всё обошлось и теперь мы с Аней лежим у берега и поедаем угнанную нутеллу. Кто-то скажет, что это неправильно. А мне, пожалуй, по душе.
—Например?—спрашивает она.
—Например, когда ты слегка пьяный стоишь на балконе, куришь. Из квартиры орёт Nrivana. Ты стоишь, куришь и с лёгкой улыбкой думаешь о том, что тебе безгранично плевать на девушку, по которой ты когда-то так мучительно сох. Ты куришь, слушаешь Курта и думаешь, как хорошо, когда всё похуй.
—Есть вещи и прикольнее любви,—я слышу, как Аня облизывает вымазанные в шоколадной пасте пальцы,—например, шоколад,—говорит она,—или наркотики.
—Расскажи.
—Да нечего рассказывать.
Еле слышно шумит речка.
—И всё же?
—Ну, я любила его, а ему нравилось проводить со мной время. Но я курила дурь, а он был помешанным спортсменом. И вот, однажды, гуляя под дождём, он сказал:
—Либо наркотики, либо я...
—А потом?
Аня размахивается и кидает пустую банку в воду.
Всплеск! Банка коротко булькает, оставляя за собой тишину. Аня умолкает. И мы неподвижно лежим. Шумит речка. Наконец она поворачивает голову, смотрит на меня стеклянным глазами и споконой говорит:
–А потом его ёбнула молния и он сдох.
И мы подрываемся, как больные. Мы ржём, катаясь по мокрой траве, в дикой истерике, повсюду размазывая шоколад. До слёз. Уже кончаются все силы, но мы продолжаем плакать в накуренном угаре...
Наконец мы нервно хихикая успокаиваемся. Открываем по новой банке. И некоторое время просто молча едим.
Вдалеке проезжает машина. Я снова вспоминаю отцовский комментарий про ручник и клитор. Второй раз за день, с чего бы это?
—Слушай,—я отрываюсь от пасты,—так ты это серьёзно, молния?
Аня смеётся.

Их нашли утром. Грузовик, не поставленый на ручной тормоз, скатился по наклонной вниз, задавил обоих и свалился в реку. Заевший диск повторял:
...found safety in this loneliness
...found safety in this loneliness
...found safety in this loneliness
...