Безпальцев : Сны Алёны

Эта вода лилась отовсюду. Вода и её три дочери волны. Одна настигла Алёну своим гребнем из кухни, где варилась гороховая каша в большой эмалированной кастрюле. Алёна любила эту красивую кастрюлю и ненавидела кашу. Вторая волна была, будто гамак в яблочном саду, такая мягкая и благоприятная для белоснежных незагорелых ягодиц. Алёна чувствовала себя комфортно, сидя на волне, она говорила, куда вода должна течь и волна повиновалась. Когда вода второй волны растеклась, девушка оказалась на полу перед дверью. Дверь дрожала, что-то давило на неё. Вот дверь лопнула, и тихоокеанские воды внесли серфингиста на третьей волне. Серфингист ловил гребни на потолке, а Алёна погрязла в водовороте, она уходила на дно первого этажа пятиэтажного здания. В глубине воды глаза разъедала соль. Она их закрыла, потому что начало щипать и потекли слёзы. Когда девушка открыла глаза, её щипали пингвины на берегу Арктики. Пингвин сжимал в клюве отщепленный кусочек кожи, который ранее Алёна мазала кремом со вкусом смородины после душа. Она мазала не кусочек, а всё тело, но в долю секунды она осознала две вещи: именно на этот кусочек кожи пришлась самая большая порция крема и ей нужно бежать от этих птиц-людоедов. Бежать босиком было очень тяжело, ноги прилипали ко льду, что кровило ступни. Но она продолжала бежать, тем более, что впереди ей мерещился силуэт её любимого писателя. Она читала его книги, цитировала его знаменитый стих про чудное мгновение и нерукотворный памятник эгоиста, но больше ей нравилась его непревзойдённая андерграундовая проза, о которой мало кто знал, кроме нянечки писателя. Алёну не смогли догнать пингвины, девушка отдышалась и подошла к любимому писателю Ушкину. Она обняла что-то вроде голограммы, которая идентично девушке обнялась. Но подул ветер и голограмма начала исчезать, из лесу шёл друг Ушкина Ургенев. Он снял со своего плеча охотничье ружьё, достал из широкого прямоугольного кармана блокнот с жёлтыми засаленными листиками и сделал несколько записей карандашом с покусанным наконечником. Он задумался о нетленном порыве ко всему живому, вспомнил Бежин луг и другие пейзажики. Он улыбнулся, когда вслед за ним из лесу вышли две горячие рыжеволосые девицы. Алёна занервничала, потому что меркнущий силуэт Ушкина повернул свою голову навстречу девицам, а ведь она знала, как он любит рыжих. В придачу, они были конопатые. Ургенев заигрывал пальчиком с одной из них, в то время, как вторая стреляла глазами на Ушкина. Алёна оттолкнула писателя, почувствовав интригу и ревность, и начала убегать, а вслед она слышала лишь смех Ургенева и вскрики голограммного Ушкина. Но она не обращала внимания на эти извинения и бежала по снегу белоснежному зимнему хрупкому. Сугробы укутывали в покрывала прохлады, будто красивую новорождённую лялечку. Один сугроб проглотил Алёнку, она бесконечно долго мёрзла в нём, пока снега не начали таить из-за тепла. Не пришло лето, это было влекущее тепло. Это было тепло женщины, которая отогрела нашу путешественницу, она лизала ей бёдра, тёрла ладошками щёки, плевала на спину тёплой слюной. Алёна томилась в её объятиях, словно хлеб в печи покрывается хрустящей корочкой. Но вот лицо смутило. На нём не было изъянов, оно было прекрасным, но знакомым. Сначала лицо напомнило подругу, которая колола шприцами руки, затем показалось лицо подруги, которая обнимала француза, любила смотреть на поезда на вокзале и игриво оголяла грудь, не пристыжаясь. И вот Алёна извивалась на постели, будто играла в чехарду или боролась. Все тела блестели, Алёна взглянула на свой искрящийся острый сосок, и от яркого света она проснулась. Рядом с ней сидела её бабушка. Алёна сказала, что ей приснилось что-то невиданное, и сон не похож на хороший, одни лишь разочарования и горе. Бабушка ответила, что горе — не беда, при этом улыбнулась. Лицо бабушки Алёна где-то видела в своём сне, но вот цепочку памяти восстановить уже не получалось. Все детали улетучились, остался лишь кусочек кожи, пахнущий кремом со вкусом смородины.