ГринВИЧ : про контер

Наша-то помойка опосля школы стоит. Место сирое, наброс густой, да пасмурный, одна бумагея. Все потому, что у жильцов мусор-провод, вниз не ходят. Весь наш с Публей гешефт с коробок из магазина туфляного, компуртный клуб несёт, да наложная полицейская станция.

Станция-то та еще чебурашная — макаронны охапенки, всё резаное от в таку нитку, хоть бы какой документ. Берем когда на растопку, туда и цена. Голодуем мы, в общем, на добытой себе территории.

Ну как соврать, голодуем — праздники отож не отменяли. Стеклышек бывает что так насуют, с неделю жировать можно.

Вот и полез я, как чувствовал.

Бутылка предмет драгоценный, как не полезть. Нащупал уж среди коробок и ухватил.

— Живем, Публий, сердешный ты мой императер без пристани, — радуюсь, потому как пленку нащупал, — тут, Публя, цельная упаковка.
— Недопитое-то есть, — трясется, — щас бы самое то…
— Погоди, — сам головой шевелю, — тут, кажись, живет кто-то.

Бутылки давай, Публя мне говорит. А я сижу-то в контере и сильно прислушиваюсь. Есть рядом кто-то, а вот понять не могу, откель и зачем. Самое страшное — кто? Решил покопать в направлении.

Гляжу — коробки навалены, с длинных таких сапогов, здоровенные, а одна ну ходуном, агоническое в ней происходит шараханье. Я ж и отогнул, а там — когтищи…

Как высоко да ужасно подпрыгнул, сам не возьму. Орлом возлетел, прочь небесной торпедой вознесся с контера проклятого.

— Чо, — Публя орет прям, — опять лялька?! Живая?!

Публя ведь почему в контеры не лазит? Это он по прошлому году пуганый. Вот так же сидел, ковырялся, ну и вынул себе ребятенка. Дело-то было зимой, летом бы, может, до людей донесли. А так он у Публи за пазухой тихо преставился.

Хорошо мы его схоронили, аккурат к Моисейке, Володарский который мост охраняет. Закопали вдоль памятника, Алёнкой назвали да молитву Публя сказал. Все ж человечней выходит, чем в полицейской конторе рассказы врать.

— Хуже, — говорю. — Хляби небесные, в полста оборота скрутилися. Тафун и торнадо в башке, сам смотри.

— Кошонок, что ль, — Публя грит, да и полез. Ему что, он детей находил. Ничего не боится.

***

Открыли мы, конешно, эту коробку. Сконч отодрали, заглядываем — а там черти што, будто в гробике. Сам белый, лапы когтистые, глаз мутный и уж поволока на нем смертная блазнится.

— Это, кажись, попугай, — Публя ж знатный животновед, — африканский. Катманду.Что с людьми делается, ладно бы ляльку. Птицу-то за што, иностранную безответную подданную? Жрет мало...

Мычу я, а Публя попугая достал, отряхнул, точно курицу, под хвост заглянул.

Здоровенный петух, вам скажу. Сам белый, торжественный, клювище серьезный и на башке опахалка кровавая, чисто индеец Гой Митич.
— Первый раз близко вижу, — стою, удивляюсь, и про бутылки-то запамятовал, — сколько ж за такого дадут?
— А ты как думаешь,- Публя уже и в клюв слазал, и так и сяк, — только он сильно больной, кажись. Вишь, обгаженный. Решили, что сдохнет, вот и схоронили. А он и не замерз, под бумагой пригрелся.
— Хотя, -Публя знаток, — можно ему бошку свернуть и пожарить. Только надо, пока живой. То есть прямо щас.

А птиц-то живой, вижу. Публя его, как очучелка, без уважения к животу прижимает, головенка печально болтается. Курёнок и курёнок, сжевать можно да и дело с концом.

— Я тебя когда, Публя, на Обводном увидел,- грю, — ты сам на сам такой же был. Шейка тонкая, прямо вялая произрастала. Чебурек пришлось попрошайничать, чтобы ты клювом своим заработал. А я-то еду никогда не прошу, сам понимаешь...

— И што, куда мы с им денемся? Ни продать, ни сожрать!
— Дай сюда, — и положил я болящего птица се да за пазуху, — помрет, похороним. Всё.
Еле влез, африканец.

***

День так-то удачно пошел. Бутылок натарили, в приемке тож быстро сканало, триста рублей восемнадцать копеек (это я уже коло Пятерочки насобирал)
Птиц тихо сидел, ну воздрыгивал редко, не коченел и то хорошо.
К вечеру насбирал я каштанов, нажевал со слюной и в горстке сую:
— Жрать-то будешь?
А он и раз — проглотил. Оживился.

Так и зажили, потому что не дохнет товарищ господин Катманду Африканович, сидит у меня в подживотье и каркает чуть иногда.

Почему ж сидит — да ведь снег выпал. Летом, небось обучу. Бычки, штоль, искать. Посмотрим.