Бабанин : Собака, ежик и Юдифь.

Семенский – художник, причем невъебенный, поэтому у него прошла персональная выставка в здании дореволюционной тюрьмы. На открытии все много пили и почти не смотрели на картины. Зря, ведь на них были изображены обнаженные тела: мужские и женские. Нет, Семенский – не педик (у него даже жена есть!), но он пишет и мужские торсы, хотя, лично мне нравятся девичьи «нюшки» — они получаются какие-то пронзительные и беззащитные, как вены перед бритвой. Через обнаженные натуры с Семенским говорит Тот – мне так показалось…

Выставка через неделю закончилась, но ни одну картину никто так и не купил. Семенский не сильно-то и расстроился – его работы скупают большие дяди из европейских галерей, поэтому он набрал всевозможных напитков и пригласил меня к себе на дачу. Причем, не одного, а с Дашей и Воцмушем.

Воцмуш, ко всему, еще и художник-аквалерист, поэтому он нарисовал обложку к моему роману. Сюжет я ему диктовал по телефону: на взбитой простыне лежит обезглавленный кровоточащий торс, а рядом – отрубленная мужская голова. Но, если приглядеться к торсу, то выясняется, что никакой это в жопу не торс, а окровавленная женская промежность с широко раздвинутыми ногами. Но это по телефону так было сказано. Воцмуш включил собственное воображение и в результате мы получаем то, что имеем. А имеем мы выгнувшуюся женскую пизду и жопу, сверху которых торчат силиконовые сиськи с сосками! Поэтому, валяющаяся под ними голова мертвого бородатого мужика выглядит высранной – и это в лучшем случае! А я ведь представлял Олоферна и Юдифь!

Я развернул лист бумаги с вышеописанным изображением и застонал..! Воцмуш из-за моего плеча взглянул на свою акварель еще раз (будто ни разу не видел!) и довольно ухмыльнулся. Тогда мы пошли в магазин сувениров за Дашей (она постоянно туда заходит, чтобы что-нибудь повертеть в руках и понюхать ароматические свечи), и я резко показал обложку двум продавщицам… Тихий ангел пролетел!

И мы втроем поехали к Семенскому. Я поочередно показал «обложку» ему и его жене – Маше. Они поржали! Сказали, что роман будут покупать даже из-за обложки! То есть, таким образом, они намекнули, что можно продавать только обложку. На хуя, спрашивается, я тогда написал роман?! И мы выпили.

Я бродил по их запущенному саду и наткнулся на скамейку, заросшую плющом. Я почувствовал, что это – нехорошее место, здесь кто-то умер! У меня даже почти остановилось сердце – настолько я почувствовал. Художники собрались у меня за спиной и молча наблюдали.

- Здесь кто-то умер, — шепотом сказал я.
- Здесь однажды умер ежик, а потом еще и собака, — признался Семенский. Маша подтвердила.
- Нет, здесь умер человек, — настаивал я, едва сдерживая спазмы в горле.
- Это – правда, — опустив глаза, произнесла Маша и поправила очки. – Отсюда в августе ночью ушла Марина. И больше не вернулась. Просто мы не хотели тебе говорить, чтобы…
- У нас была коктейльная вечеринка, и все напились, а Марина потом еще «ускорилась». И пошла по этой тропинке в два часа ночи затем упала с обрыва в море. Вот.

Я пошел по этой же тропинке и подошел к краю обрыва… Подо мной шелестело море, а в нем отражались звезды. Я сел и свесил ноги. Потом посмотрел в пропасть, «а пропасть посмотрела в меня».

- Хочешь ко мне? – Голосом пропасти спросила Марина в порванном бордовом вечернем платье, к тому же мокром. А вот волосы были абсолютно сухими, как если бы она и не падала в море с семидесятиметровой высоты. – Это не страшно и нисколько не больно: летишь сначала вниз, и тут же – вверх!

Я отпил из бутылки и…
Но Воцмуш заорал за спиной, схватил меня за волосы и потащил обратно в дом. По дороге они с Семенским еще и побили меня. Зато потом до утра я просидел с Мариной на той самой увитой плющом скамейке. Мы просто болтали, а я еще и пил. Перед рассветом к нам молча подошли ежик и большая кудлатая собака. Они забрали Марину и на цыпочках, чтобы никого в доме не будить, куда-то ушли… Мою голову Марина забрала с собой. Словно Юдифь, но без единой капли крови.