Питающийся крохами залупогрыз : Порнографическое растление населения.

Давным-давно, уж точно и не сказать когда, жила в землях наших дворянка одна. Приходилась она троюродной внучатой племянницей что ли, Царю — Батюшке. В обчем земли эти по факту не наши, а её были, и деревня её, и людишки. Иван, сосед наш, управляющим при ней служил. По должности, значит, Ванька обязанность такую имел – всех в деревне кнутом погонять, да батогами потчевать. Делал он енто действие так усердно, что не было в деревне человека, кто бы его жаловал добрым словом. И жены у него оттуда не было, а родителей своих ещё по малолетству схоронил, в обчем один жил, даже кошки себе не заводил. Так вот как-то случай приключился:

Дарья – дочка Савраса Кузьмича, другого соседа нашего, накануне втихаря с женишком нагулявшись, сказала бате, что прихворала и на покос с остальными не пошла. Весь люд в поле ушёл, она, значит, одна в деревне осталась. Вышла Дарья на крыльцо в одном исподнем, потянулась, зевнула сладко, благодать! Подошла к яблоньке, сорвала яблочко наливное, присела под деревцем с целью спелый фрукт искушать, да тут её и сморило. Крепко уснула. На её беду Ванька мимо проезжал, увидел горе работницу, рассвирепел поначалу, да на белы ножки Дарьины загляделся. Подкрался к ней, да как хвать её за лодыжки и на себя давай тянуть. Кричит, мол, проучу тебя проказница как от работы отлынивать! Дарья с перепугу верткость необычайную обрела, и давай ужом по земле извиваться, ногу одну высвободила, да и вдарила Ваньке в промежность. Иван скрючился, Дашка наутёк, через огороды. Догнал её Ванька, на нашем дворе за волосы поймал да как давай хлестать плёткой. Девка по земле вьётся, кричит ниистово, кровища из ран хлещет, пёс дворовый лаем заходится, с цепи рвётся, а душегуб знай себе плётку по ней тянет. Так бы и забил бедную насмерть, на счастье Барбос цепь сорвал да Ивана за штанину прихватил. В обчем пока изверг животину убивал, Дарья в поле убёгла. Еле дошла до людей, прямо на руках у бати из сознания и вышла.

Кузьмич тогда глаз тёмный на лицо принял. Все знают, если у Кузьмича глаз тёмный – быть беде, близко не подходи. Вскочил на коня Саврас и погнал его в сторону деревни. Бабы заголосили, на колени попадали, да давай креститься, мужики на коней, да за Кузьмичом. Прискакали к дому барскому, смотрят – Саврас возле окошка стоит, на них смотрит, глазами хлопает растерянно. В руке топор трясётся, чистый, кровью не запачканный. Подступают аккуратно мужики к нему, самим боязно. Фрол – известный в деревне павраментёр, ближе других подходит.
- Чего эт ты, Саврас Кузьмич, будто тебя мешком муки по голове приложили? – спрашивает Фрол, а сам топор с руки тянет.
- А чего они там делают? А, Фрол? – Саврас глаза удивлённые на соседа направил и рукой освободившейся на окно машет.
Подтянулся Фрол к окошку и оторопел. А там, значит, барыня лежать на перинах пуховых, голая абсолютно, ноги бесстыдно раскинула и выгибается в эхстазе, а Иван мордой своею водит там, куда собака обычно и нос не суёт. Так с отвисшей челюстью Фрол от окна и отошёл. Мужики, не дождавшись разъяснений, в очередь за просмотр построились. Так все и отходили без слов, да с отвисшей челюстью.

В обчем слух по деревне пошёл. Ивана на смех подняли, работа коллективная разладилась. Уволила барыня Ваньку, только на его место в деревне никто идти не согласился. Поехала она тогда в столицу за новым управляющим. Машка – Петрова дочь с барыней ездила. Потом рассказывала, что там в очередь кавалеры ээ… соискатели выстраивались. Говорила, там таких пруд пруди, дамскими угодниками называются. Ешо говорила это модно там, это слово такое повожительное заграничное. Набрехала, поди…

В обчем привезла с собой барыня из столицы нового управляющего. Смотрит, а деревня пустая стоит. Тишь да гладь, только место, где иванов дом стоял огарками дымится. Машка к нам через год прибёгла, если чё.