Domestos : Посмотрите...

Посмотрите, вот он — тихий закат человечества. Что-то вертится в воздухе, чем-то отчетливо воняет уже не первую сотню лет. Мы скатываемся, скатываемся в сраное говно плавно и грациозно, как по осенней грязи скользит дырявый ботинок. Мы скатываемся, празднуя каждый кубический сантиметр, каждый литр собранной грязи. Конец неизбежен, и он не будет громким — мы все учахнем, задохнемся в полиэтилене собственных амбиций. Останется лишь зловоние, которое некому будет ощущать, и некому будет черпать жидкий понос из корабля нашего тщеславия. После нас не останется ровным счетом ничего. Наше отсутствие попросту не заметят, как не замечают убранной с тротуара замерзшей сопли.
Cледующие поколения дикарей будут плясать на наших могилах и резать овец в жертву своим языческим богам, когда наше наследие будет растворено в грунте, когда каждый и каждое будет пропитано им — и когда никто не будет замечать этого. Нам не будут воздвигнуты памятники, ибо недостойны мы и упоминания. Мы будем тлеть в неведении. Мы будем меньше, чем тень, меньше, чем самое слабое эхо в мертвом, сухом лесу. Те, кто придут после нас — будут существовать точно так же и умрут так же безмолвно, наслаждаясь собственной агонией. Те, кто будут пытаться что-то изменить, исправить — не будут услышаны, они бессильны, беспомощны, смешны в своих поползновениях.
Надежды нет и не будет. Не будет радуги в темноте, никто не будет строгать спасательных каноэ, и тогда, в конце, мы будем смеяться, глядя в пустые глаза надвигающегося небытия, не осознавая ничего, не обращая внимания ни на что, кроме самих себя, принимая все это за какую-то новую игру. И мы погибнем, так и не осознав ничего. Снова и снова. Мы будем безжизненно существовать и бодриться, и мы будем верить самим себе, что все — к лучшему, каждое изменение — тенденция к новому и светлому. Никто из нас никогда не увидит настоящего света — испепеляющего, пронизывающего, всепеглощающего — каким он и был задуман. Нас будет тянуть собственное тщеславие, тянуть в сладкое, приторное болото, дна которому нет. Облизываясь и прося еще, мы будем лакать склизскую массу дерьма, такого сочного и аппетитного. Пудрой мы будем замазывать синяки на наших чахлых телах, неприспособленных более к жизни, но способных на одно лишь движение — движение в ничто, во мрак, в глухую серость вечного. И тогда только ненависть — только ненависть и тупая ярость останутся от нас, впитаясь в почву будущего, как единственная сила, по-настоящему движущая.