Лузер : Любовь

Откроется дверь и в проеме появится маленький Леша. Он капризен и плаксив. Он пузат, и, ковыряясь в грязных трусиках, ждет угощений. Я даю ему заготовленную шоколадку, и он получив причитающуюся дань, бежит в комнату и кричит: Мама, дядя Гоша пришел! Мама! В прихожую выходит она, наполняя пространство запахом зубной пасты и тридцатипятилетнего женского тела. Она увядала и распространяла запах увядания. Недавно я стал ненавидеть этот запах. Я стал ненавидеть ее тонкие губы, маленькие хищные зубки и морщинки около рта. Я стал ненавидеть пустяковые признаки ее неряшливости. Я стал с садистским интересом разглядывать дряблость кожи в вороте халата. Сейчас она прижмется ко мне и по-собачьи заискивающе заглянет мне в глаза. Словно стараясь прочитать там ответ на вопрос: Я тебе еще не слишком противна? Я улыбнусь в ответ. Я еще могу спасительно лгать. Потом она торопливо оденет капризного Лешу, засунет недоеденную шоколадку в карман пальтишка и поведет его в детский сад через двор. Я ненавижу ебать ее днем. Для нее это единственная возможность—пока ребенок в саду. Но я начинаю проявлять изобретательность чтобы избежать наших с ней дневных встреч. В конце концов я работаю... Она должна понимать. Но она не хочет понимать. Она жадно цепляется за меня как за последнее косметическое средство, способное хоть ненадолго продлить ее молодость. Она прижимается ко мне еще эластичной кожей, стараясь стереть с себя этот запах тления. Знает что это невозможно. Я уже не хочу ее.
Они уходят и я прохожу в ее спальню и в одежде сажусь на большую неубранную кровать. Когда-то это была кровать-яхта, на которой мы отправлялись в плавание в далекий Хиндустан. На ней мы грезили о, сказочной жизни, о стране эльфов и гномов, строили замки из ракушек и вонючей морской пены. На ней мы восторженно еблись, по детски беззаботно пачкая семенем простынь и даже обои. На ней она читала дешевые детективы, рыдала о неудавшейся жизни, успокаивала капризного Лешу, маникюрила ногти, выщипывала волоски из бровей и над верхней губой. На этой кровати лежал я, когда она подставляла тазик к моей заблеванной голове и вытирала мой лоб мокрым полотенцем. На ней она заклеивала пластырем мою разбитую бровь и массировала мои виски. Здесь у нее был выкидыш. Мой, по счастью неродившийся эмбрион. Тогда я еще хотел ее и хотел ее ребенка. Хотел сам зачать себя, продлить себя в ее плоде, продолжив бессмысленную эстафету похоти, страдания и безразличия. Но мой плод не привился. Не смог прочно зацепиться корнями за пустынные складки ее матки. Я долго убивался и винил себя. Сейчас-то я понимаю, что видимо она и я генетически малозначимы. Что наши гены слабы и не должны участвовать в эволюции. Вот у Леши гены сильнее, и поэтому он капризен. Он цепляется за жизнь, он требует своего, он плачет и кричит, и я уже не могу прийти без шоколадки. Я всегда покупаю одни и те же шоколадки в продуктовом на углу и, глядя в лицо грустного дагестанца за прилавком, думаю о том что буду снова ебать ее. И снова она постарается задушить свой запах парфюмерией. Снова засунет под подушку тряпочку, (черт возьми ее вечную прозорливость) которой потом аккуратно вытрет свою испачканную, похожую на дохлую мидию пизду. Потом вытрет мой член. Как я ненавижу ее в эти моменты. Недавно я начал брезгливо вздрагивать от ее прикосновений. Она должна заметить. Она уже заметила, просто не хочет в это верить.
Однажды после ебли я скажу ей о том, что не люблю ее. Она уже давно смирилась с этим. Внутренне. Но все равно будет плакать и скулить. А может быть сегодня...
Может быть прямо сейчас...
Да, лучше сейчас, пока она еще не пришла, пока ее еще нет в спальне, в коридоре, в подъезде, в доме, в городе. Ведь она никогда не придет, если ее еще нет в моей жизни. Она плод моей депрессии, и дурных воспоминаний откуда-то из прошлого-будущего.
Мне скоро двадцать семь лет и дай боже чтобы ее никогда у меня не было.