volhinskamorda : Уксус и ацетон.

Привет, пап. Ага, тебе того же. Ну как ты там? Скоро ведь уже 10 лет, как тебя нет. Целых 10 лет.
Я тебя не вспоминала лет пять, наверное, если не больше. А сейчас накатило как-то. Да. Сама не знаю отчего.
Знаешь, пап, сегодняшний день очень похож на тот, когда тебя хоронили. Почти как две капли воды. В памяти типично даниловский пейзаж: грязь, степь, Кадамовка, серое небо, дождь. Мы с Женькой и Викой месим эту грязь за околицей и до посадки, ревем белугами и жрем валерьяну, смотрим через реку на кладбище, где хоронят тебя. Нас-то туда не взяли.
Странно, но я совсем не помню тех двух дней, что прошли с твоей смерти до похорон. День смерти — да, помню, как мерзли с Женькой и дворовыми девчонками на улице допоздна. В квартиру нас не пускали. Помню, как ты меня пораньше в школу выпер и кого-то за димедролом послал. И потом — как мама билась головой о стену. А те два дня — они выпали из памяти.
Знаешь, пап, я до сих пор не пойму, как к тебе относиться. То ли любил ты меня, то ли нет. Такие противоположные, раздирающие в клочья чувства, тянущие каждый в свою сторону. Женька вот скучает по тебе, говорит, что ей тебя не хватает. А я… А я не знаю. То ли любить мне тебя, то ли ненавидеть. Для всего ведь причины есть. И из-за тебя я не переношу запахи уксуса и ацетона. Ты знаешь, почему так.
Мне было так хорошо, светло и счастливо, когда ты был трезвым, не под кайфом. Я чувствовала, что у нас семья как из той дебильной рекламы. Помнишь, как мы все вместе ходили купаться на став? Ты тогда катал нас с Женькой на себе в воде и говорил, что это прогулка на дебаркадере. Я думала тогда, что это какое-то странное водоплавающее животное. До сих пор ведь помню красную землю, крутой спуск к воде, тот большой осклизлый камень в воде на Скельнике, солнце жаркое-яркое и запах летней степи. Там еще недалеко шиповник цвел. А помнишь, как мы твой тридцатый и последний день рождения отмечали в посадке? Мама тогда сделала морковный торт и курицу с картошкой. Вкуснее этого ничего ведь не было! И жерделы везде валялись, да. Как мы с Женькой хохотали, когда ты травил байки! Или когда ты нам читал «Гулливера»...
Только, пап, и другое вспоминается. И его намного больше. Я тебя ненавидела, когда ты заливал глаза или кололся. Всеми фибрами души ненавидела, презирала, боялась. Помню, как в первом классе шарахалась по всем подружкам до маминого прихода домой, лишь бы не видеть тебя пьяного или под кайфом, друзей твоих, Шатю.
Знаешь, я не забуду, как мы жили тогда, когда все деньги и более или менее ценные вещи уходили по вене. И вряд ли смогу простить тебе то, что знаю, как варить мак, чем это пахнет (чертовы уксус и ацетон!), как вылечиться от туберкулеза и какие лекарства надо жрать, как общаться с наркоманами во время ломки и что вообще употребляют. И уж точно не смогу забыть, как в одной комнате ты избивал маму, а в другой мы с сестрой, обнявшись, ревели от страха.
Десять лет прошло, чертов ты урод, а я до сих пор не могу спокойно смотреть на счастливые семьи с отцами и слушать рассказы девчонок об отцах. Из-за тебя. Из-за тебя! Иногда мне и правда не хватает папы — но не тебя, просто абстракции, которой можно довериться и прижаться. Что-то мне не кажется, что ты бы это понял. Я вообще не думаю, что было бы лучше, если б ты остался жив. Скорее всего, мы с Женькой пополнили бы стройные ряды артемовско-шахтинских асоциальных личностей, если не было бы чего похуже. По пьяной лавочке ведь ни ты, ни Шатя не контролировали себя особо.
Знаешь, мне жаль тебя, дядь Вадика, Стасика Батиевского. Вы ж могли бы быть хорошими мужьями и отцами. Если б не водяра, хань и война. Если бы да кабы… Мне вас жаль до слез, но вы виноваты сами. Никто ничего вам в пасть и вены не совал насильно.
Скажи, зачем ты мне вспомнился, а?! Я после твоей смерти возненавидела бога — как он смел забрать у меня тебя?! Как он мог?! Я отрицала все, что было связано с богом и церковью. И с тобой. Знаешь, поэтому сейчас у меня нет корней, духовности внутренней. Я сама себе придумала законы и живу на этой острой грани, как акробат на тонкой леске. Шаг-наклон, шаг-наклон. Только я и моя извращенная мораль. Из-за тебя.
И, пап, я до сих пор не могу ходить мимо шахтинского морга. Оттуда несет тобой. Ацетоном и уксусом. Я тебя там вспоминаю. И если перед дедом я виновата и не раз просила прощения, то перед тобой — ни за что. И не за что. Хотя, возможно, я не права и сужу слишком строго, но простить тебя я не могу.
Надеюсь, ты не вспомнишься мне еще лет пять или даже пятнадцать. Я не хочу больше вспоминать тебя, думать о тебе. Тем не менее, спи спокойно и не тревожь нас. Не надо. И передавай привет деду.
Хотелось бы больше не чувствовать никогда этого проклятого запаха.
Ацетон и уксус. Уксус и ацетон.
Сука. Ненавижу.