Дарья Есенина : Жид.

Глава 3.

Что-то шло не так. Что-то явно становилось другим.

Ночью Либерман видел один и тот же сон. На стуле в обшарпанном кабинете сидит он. Рубашка на нем порвана, везде шрамы, кровоподтеки, руки связаны со спины. Помимо него в помещении еще три человека. Все они в форме. Один сидит за столом и что-то пишет, второй курит и наблюдает. Третий же подходит к нему и задает один и тот же вопрос: «Кто уносил?» Не получив ответа, третий размахивается и бьет кровавым кулаком по лицу, в грудь, в живот. И несмотря на то, что из двух окон проливался слабый, но мягкий свет, Либерман не мог рассмотреть лица третьего. Как и второго с первым. Но самым страшным и одновременно странным было другое. Сквозь ощущение ударов, падения капель крови и треска рубахи «палача» было осознание: он — это его отец. Это отец сидит на стуле, это отца допрашивают загадочные трое, это отец не выдает чего-то, точнее кого-то, хоть тот и предал. Череда сновидений закончилась внезапно. Через неделю. Пережив в седьмой раз удары и допрос, Либермана разбудил голос.

«Исаак...» — прогремел стойкий, но с тем же мягкий баритон отца. Ися проснулся. Внезапно быстро он набросился взглядом на комнату, залитую тьмой и лунным светом. Он накинулся на каждый сантиметр четырех стен с четким пониманием, что в комнате стоит отец. Но отца не было. Часы на стене спокойно отсчитывали третий час ночи.

Вечером следующего дня дома у Залесских, соседей Либерманов, собрались гости. Обстановка здесь всегда была теплая, дружная. Люди на этой улице знали друг друга не один десяток лет, начиная с детства. И поэтому они всегда собирались вот так, в горе и радости, тепле или холоде. Стол никогда не был пуст. Помимо того, что готовили и ставили на стол хозяева, стояло на нем и то, что принесли гости. Особенно была в почете вареная картошка. Ее могли подавать несколько раз, сдобрив сливочным маслом, привезенным из ближнего села, да зеленью, издававшей приятный аппетитный запах. А к картошке — хамса. Маленькая, но очень вкусная рыба, которую солили целыми бочками. Из выпивки — вино, тоже домашнее. Да и как же без водки. Но никто не напивался в уваль.

Исаак сидел за столом, сложив руки и наклонившись. Он выпил стопку. И о чем-то задумался, во что-то погрузился. Мать Исаака, притаившись рядом с ним размышляла: как Ися похож на отца. Он окреп, голос стал более мужественным, а взгляд осмелел, глядел глубже, словно смотрел внутрь, немного прищурившись. Улыбка выглядела будто добрая ухмылка, не желающая никому зла. Мать думала, что останься в живых ее муж, то у Исаака появилась бы сестра, которую звали бы Анной. И Исаак не остался бы один, совсем один. Злата прекрасно знала, что сын выберет одиночество. Вечное, но почему-то родное ему.

Ее осенило воспоминание, которое ожило сегодня. Еще будучи молодой девушкой, она сидела вот также возле любимого, в этой же комнате, среди гостей. Исаак сидел так, как сидит сейчас сын. Она посмотрела на мужа робко. Тот, почувствовав взгляд жены, оторвался от мыслей, поднял голову и, улыбнувшись, спросил: «Все хорошо, родная?» Та утвердительно кивнула. Исаак обнял ее. Эти минуты так и остались в памяти, прокручиваясь ясно и отчетливо в душе.

Удивительно ясно происходило это сейчас с сыном. Он повторял точь-в-точь движения и манеры отца. И когда Злата хотела проронить хоть одну слезу, сын очнулся. Он обернулся, посмотрел на мать. «Все хорошо, мам?» Злата ответила сыну, как и двадцать лет тому назад мужу. Ися обнял ее.

Зоечка Эйхман, сидевшая в углу и наблюдавшая за Исааком, явно испытывала интерес к нему. К слову, из себя она представляла белокожую, полноватую девушку с полными руками и пальцами, на которых были тонкие ногти, накрашенные красным лаком. Красный цвет, кстати, у Зоечки в глубоком почете. На ней сидело черное платье, открывающее выдающийся белый бюст, окаймленный красной лентой с такого же цвета розой (хотя непотяно было, роза ли это вообще). Платье обтягивало также и щедрую стройность полной девицы, показывая, где заканчиваются, ну или начинаются чулки. Несмотря на природную сытую белизну кожи, Зоя зачем-то покрывала лицо и бюст пудрой цвета известки. Оттенок помады соответствовал цвету лака, а глаза окантовывал черный контур. Пышноволосая брюнетка, хитрой гиеной выжидала момента, когда Либерман отойдет от стола.
И дождалась.

Исаак отпустил мать, закашлял и извинился, чтобы отойти. Ися начал курить. От этого пристрастия укрыться он не смог. Поправив пиджак, он вышел из дома на прохладное одинокое крыльцо.

Либерман достал из кармана сигарету и готов был закурить.
- Не угостишь? — кокетливо спросила Зоечка.
Исаак молча дал ей сигарету и огня.
- Чего это ты все один да один?
- Почему же один. Мать со мной. Разве один?
- Мать-то мать, — протянула Зоя,- а девушка твоя где?
- А что, должна быть?
- Среди наших холостых уж и нет почти.
- Так чего же ты одна тогда?

Вопрос ввел Зоечку в ступор. И действительно. Красивая, молодая, хоть куда. Но Зоя не отступила.

- Так вот тебя жду. Пока придешь. А то капризный какой.

Глаза Либермана обрели выражение такое, словно сам черт к нему свататься пришел.

- А меня ждать не нужно.
- Почему? Выбрал уже другую себе? Хотя нет. Кто за тебя пойдет. Ты же еврей. А для них просто жид. Да еще и сын врага народа. Родители крали узнают о «зяте» и сразу дело закроют. Вот тебе и вся любовь. — отряхнула пепел Зоечка.
- Ты думаешь, я возьму тебя замуж только потому, что ты еврейка? — ухмыльнулся Ися.
- А что сразу еврейка-то? Мне твои еврейки в подметки не годятся. Зоечка встрепенулась, будто курица перед петухом.
- Мои еврейки? — Исаак захохотал. — Ошибаешься. У меня евреек нет. Да и на что они мне сдались?
- Они тебе ни на что. Это ты верно мыслишь.
- А ты мне, получается, сдалась?
- Конечно. Я вижу насквозь все твои мысли. За мной столько парней побегало, сколько ты пальцев у себя не сосчитаешь.

Либерману казалось, что абсурд обрел женское тело, назвался Зоей и пришел проверить его. Сам черт был здесь. Да. Именно он. Исаак прищурился, повернулся к Зоечке и начал говорить тихо, убедительно и резко, с издевательской лаской.

- Пальцы свои я сосчитать могу. Благо, есть ум в голове. Парни?.. Хм… Много говоришь?

Зоечка довольно кивнула с приторно сладкой улыбкой.

- Жалко мне тебя, Зоя. Ох, как жалко. Ну вот посмотри на себя. Полная, белющая, мерзкая. Вымазанная белилами, будто приведение. Вижу, красный цвет любишь. Так вот знай, что даже шлюху я себе такую, как ты, не снял бы. Брезгливый я. А ты мне про брак говоришь, смешная. Зря парней пропустила. Теперь не пропускай. Только если дочь потом родится, ты ее такой вот не расти, послушай совета. Ей так проще будет. И не болей.

Либерман бросил окурок и зашел в дом. Зоечка осталась стоять на крыльце. Через 15 минут она ушла. Зоечка была разбита.

Исаак вернулся к матери. Гости продолжали оживленно говорить. Ися выпил стопку и закусил картошкой.