Дима Фетишь : Congenital Hypoplasia

Перед сном она мне говорила: «и помни лишь то, что важно, мой друг. А важно то, в каких трусах ты завтра проснешься — в белых или в черных», и слова ее гулким эхом метались по бесконечным, холодным стенам огромного здания. «Если ты проснешься в белых», продолжала она, «значит, имя тебе Тесей и вчера ты убил Минотавра. И робкая красавица Ариадна встретит твое пробуждение поцелуем. И добрейший старик царь Эгей назовет в твою честь города и не сдержит старческих слез. И кругом будут петь соловьи, и сказочное благоухание источат нимфеи, и день не заменится ночью. Если же ты проснешься в черных — то имя твое Ясон, а днем ранее ты добыл золотое руно и вернулся героем домой на прекрасном могучем Арго. И томноокая, смуглая волшебница Медея отныне станет твоим верным спутником, другом и женой. И отлитые в бронзу-загар аргонавты сложат в твою честь бессмертные гимны, коим суждено вечно звучать по земле вплоть до самых последних дней. И народы планеты лягут у ног твоих, ибо знают твою справедливость, ибо веруют в твою доброту и любовь+»

Я лежал и думал: вот интересно, в каких трусах я сейчас проснусь — в белых или в черных?

От этого теперь довольно много зависит — в каких трусах проснуться. Если в белых, то значит меня зовут Тесей и вчера я убил Минотавра, а если в черных, то имя мое Ясон… и вчера я добыл золотое руно. И вообще, что лучше для меня с похмелья — ароматы нимфей, или друзья-аргонавты, у которых еще вдоволь вина в погребах? И кто ж более жарок, кто более свеж — робкая красавица с золотыми волосами, или томноокая волшебница с волосами, чернее чем смоль?

Так я размышлял, лежа в утренней тошноте, когда ночь уже сдернула свои черные шелка с нашего муниципального образования. Я ворочался на мокрой от пота простыне, под мокрым от пота же одеялом. Лоб мой покрылся испариной, и к нему липли перья подушки, которые во всю лезли из многочисленных дыр. Я лежал в невыносимом озорном ожидании, в щекотящем промежности предвкушении теперешних моих дел. Так все же: Ясон или Тесей?+ в конце концов, это не так важно.

Я слышал, как на кухне работал телевизор. По телевизору выступал speaker, который предлагал сделать подобные встречи регулярными, а также обозначил наиболее актуальные вопросы, требующие решения на государственном уровне.

«А-а! Вот вы значит как!» — закричал я со своего скверного лежбища. «Ничего-ничего! Скоро я и весь мир узрит, наконец, цвет моих трусов, и гневные прадеды восстанут из своих могил, дабы обнять меня, дабы рассказать мне в точности все, о чем можно спросить». И тогда с яростным криком я бросился на пол, таща за собой одеяло. Я лежал на полу, рядом с развороченной мерзкой кроватью, и я знал, что мне надо идти вперед.

И я шел, закутанный в свое влажное одеяло, давя босыми ногами смесь из снега, антигололедных реагентов, и чего-то еще, что никак не назовешь ароматом нимфей. В лицо мне дул холодный февральский ветер, и мне было особенно холодно, ибо одежды мои были мокры, а голова чисто обрита.

- Минуточку, — думал я, — а как же нимфеи? Как же счастливые слезы Эгея? Как же хор бронзовых друзей аргонавтов? Почему вместо этого предо мной бежала лишь коричневая лента февральского шоссе?

И я пришел на автобусную остановку, где о чем-то беседовали бабушка и дедушка.

- Вот Вы за кого голосовали? — спросил дедушка.

- Я — за коммунистов, — ответила бабушка.

- И я за коммунистов! — обрадовался дедушка.

- Извините, — робко спросил я, — извините, что прерываю вас, но… мне важно+ мне очень важно узнать+ меня ведь зовут Тесей+ а может Ясон+ и мне очень-очень надо узнать+ давно ли на улице февраль? И не обещали ли гневные прадеды+ — но осекся, потому что дедушка так строго посмотрел на меня, так яростно окатил меня взглядом, что я не смог продолжать.

- Это за них-то я воевал, — с невыносимой болью выдавил он, после чего просто превратился в плакат социальной рекламы о национальном проекте и повис на доске объявлений. Бабушка же стремительно помолодела, и, явно став при том проституткой, облизала мне ухо, а после сказала: «Давай останемся друзьями», тормознула проезжавшую мимо иномарку и уехала.

- Господи Боже мой, — подумал я и упал в обморок.

(+)

Ароматы нимфей, ароматы нимфей+ Тихий всплеск застоялой болотной воды, учиненный зеленой лягушкой. Привкус тумана, шорох травы под ногами. Озорное детское любопытство, помноженное на озорной детский страх. И кузнечики — сотни кузнечиков рядом с тобой и повсюду! Как ни старайся — не сможешь найти ни одного. Миллионы кузнечиков на тысячу Га. Каково?

Сегодня на небе большое количество звезд. Можно выйти на улицу, завернутым в одеяло, и долго смотреть на небо. Пускай июнь — звезд также много, как в августе. Даже больше. А самое интересное — заметить, как падает метеорит. Некоторые сгорают маленькой вспышкой, а некоторые — чертят длинную яркую линию. Какой же большой метеорит пролетал в прошлый раз! И прям над головой. Такого наверно больше не увидишь за всю жизнь. На небе казался размером с луну, даже больше луны! Как пятикопеечная монета! Он наверняка упал где-то в лесу. Вот бы найти его, когда пойдем за грибами. Как бы кто другой вперед нас не нашел.

А потом придет утро и разгонит туман. Старый отрывной календарь сообщает во сколько сегодня встанет солнце. И оно встанет, и первыми же лучами разбудит тебя, мой мальчик. Вчера конечно ты жутко волновался, переживал+ Ты очень ждал этого утра. И казалось тебе, что до него слишком долго, целая ночь. Это долго, и поэтому надо спать, что бы ночь пролетела быстрее. Но от волнения ты не мог заснуть, и ворочался в теплой темноте. Но вот уже отскрипели ночные сверчки и растаял туман. И первые лучи солнца бьют тебе в веки — ты ведь сам так хотел — тебе уже можно вставать, ты дождался мой мальчик! Сбрось одеяло — счастливое утро пришло.

(+)

Опер сидел за столом, а я сидел напротив, на диванчике. Опер был молодым, но очень решительным, несмотря на свое немыслимое лицо. Губы мои распухли, но в кабинете опера не было зеркала, и я не видел, что случилось со мной.

«Други, други мои! Зачем вы оставили меня?», — думал я. «В эти нелепейшие из дней, в эти чудовищные праздники — зачем вы оставили меня?»

Опер сидел перед листом бумаги, вертел в руках авторучку, и смотрел на меня с высшей степенью презрения, даже слегка приоткрыв рот. Он спросил:

- Ну и?

Я не решился переспросить «ну и — что?», поэтому вопросительно взглянул на Опера. Однако он не понял или не захотел понять моего жеста, мы продолжали смотреть друг на друга. Это выглядело глупо.

- Че ты пялишься, нах, щегол, бль?! — закричал Опер.

- Да я не пялюсь+- я сжался в комок, так как он привстал из-за стола, нависая надо мной.

- Все, пизда тебе, щегол, бль. Я тебя предупреждал, — Опер встал и вышел из кабинета, оставив меня одного.

Совсем скоро он вернулся и привел с собой Начальника.

- Здравствуйте, — он обратился ко мне по имени-отчеству и представился сам: — я Начальник.

- Очень приятно, — ответил я, а Начальник продолжал вежливо:

- Я вижу тут какая-то проблема? Недопонимание? А? — я не знал как реагировать, промолчал, и лишь поправил слегка съехавшее с плеча одеяло и потупил глаза, — Вы вообще знаете по какому поводу здесь находитесь?

- Нет, — честно ответил я.

Начальник укоризненно посмотрел на Опера, а тот фыркнул и отвернулся в окно. Начальник сел рядом со мной в пол-оборота, и положил руку на стол Опера.

- Видите ли в чем дело, — начал он, — решением федерального суда Вы признаны не несоответствующим действительности, — он взял со стола Опера какую-то бумажку, взглянул в нее и присвистнул, — аж с февраля месяца!

- Как это? — удивился я.

- Очень просто. Вы являетесь человеком, который не соответствует действительности. Вы как бы есть, но суд решил, что Вас нет, а судьи у нас независимые и при принятии решения руководствуются законом и внутренним убеждением. Их решения могут отменить только вышестоящие судьи. Но скажу Вам как юрист: решения о признании несоответствующим действительности в апелляционном порядке не обжалуются.

- А в каком же обжалуются?

- А ни в каком, — Начальник сладко улыбнулся.

- Поэтому не грешите на Ивана Арнольдовича, — Начальник кивнул в сторону Опера, — он ведь просто выполняет свою работу. Поймите, не мы с Иваном Арнольдовичем все это придумали. Была бы моя воля — отпустил бы Вас на все четыре стороны! И постановление о Вашем несоответствии в урну бы выбросил! Вы думаете нам это надо? Да нам только писанина и все. Вы согласны?

- Согласен, — ответил я, хотя решительно не мог понять, зачем он мне все это говорил.

- Ну вот и хорошо, — он совсем растекся в улыбке, — давайте теперь не будем создавать друг другу проблем и Вы подпишите необходимые бумаги.

- Хорошо, — согласился я.

- Ну вот и замечательно, — Начальник облегченно выдохнул, встал и направился к двери, считая свою миссию выполненной. Я окликнул его:

- Извините!+

Начальник участливо обернулся:

- Да?

Я немного помялся от волнения. Волнение было так велико, что я жутко потел, и одеяло не могло просохнуть.

- Извините, я только хотел спросить+ Может Вы знаете+ не передавали ли по радио бессмертные гимны в мою честь, коим суждено вечно+? или хотя бы+ не лег ли у моих ног хоть какой-нибудь захудалый народец?+ ибо знает и верует+?

Лицо начальника исказило страшное негодование:

- Так я и думал, — воскликнул Начальник, шлепнув ладонью по скатерти, — именно так и полагал!

- Филипп Филиппович, — тревожно воскликнул Опер.

- Вы стоите на самой низшей ступени развития, — перекричал Начальник, — Вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все Ваши поступки чисто звериные, и Вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости по поводу Ароматов Нимфей! А в то же время Вы наглотались зубного порошку...

- Третьего дня, — подтвердил Опер.

- Ну вот-с, — гремел Начальник, — зарубите себе на носу, кстати, почему Вы стерли с него цинковую мазь? — Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй наплел Вам этой ерунды?

+но залетевшая в окно шаровая молния окончила наш скучный диалог. Лишь секунда — и все.

(+)

О, это была секунда! Это было мгновение! Неописуемой силы мгновение — когда я сорвал себя прочь одеяло. Я сорвал его, кажется с кожей, вместе со всем своим мясом выбросил на какую-то проезжую часть. И был я отмщен. И был я восславлен. Я словно летел над бушующим лесом — звенело в ушах от молчания звезд. Мне словно исполнилась тысяча лет — такова была сила момента, мгновения.

- Эх, мой мальчик, ты опять все испортил. Тебе стоило лишь только проснуться в белых или в черных+ а ты проснулся вообще без трусов.

- Да зачем мне они? Я их никогда не носил. Врожденная недоразвитость гениталий, знаете ли… Мне нечего ими укрывать.

- А, ну конечно же.