Припадок спокойствия : Улыбайся баба Шура ...

Баба Шура стала моей соседкой по лестничной площадке, когда я переехал в дом, в котором прошло моё детство. Хрущевка в центре города, небольшой запущенный дворик хаотически утыканный старыми деревьями с паутиной бельевых веревок, поломанные качели и лавочка, на которой очередное поколение подростков употребляет пиво и нецензурные слова. Я рад был тому, что снова живу здесь, и что ничего не изменилось за 10 лет. Почти не изменилась и баба Шура, имя отчество которой знали лишь старожилы двора — низкая, грузная старуха с глазами навыкате и кривыми медленными ногами. Она лишь стала совсем седой, добавила себе морщинок, и поменяла бардовый плащ, в котором ходила в зимой и летом — на зеленый. Да и ещё — она сохранила в себе ту черту, которая удивляла меня в детстве и болезненно раздражала сейчас – она постоянно улыбалась. Улыбка у неё была простодушная, открытая, приглашающая улыбнуться в ответ, но она никак не вязалась ни с её возрастом, ни с её судьбой. (Когда муж ушел, она смогла сама вырастить сына, которому простила всё — и плохую учебу в школе, и проваленные экзамены в институт, и случайные работы, и пропитую его зарплату, и пропитую её пенсию, и побои, и его ранную смерть). Я не понимал чему она улыбается. Я не верил этой улыбке. Люди часто улыбаются когда им что-нибудь нужно, или скрывают за ней то, что им на всё насрать.
Обычно встретив меня в подъезде, она начинала словами: — Сирожа, послушай, шо я хотела тебе сказать...,- и разворачивала передо мной вереницу подъездных событий, вглядываясь плохо видящими глазами в моё сочувствие, и беззащитно улыбалась. Мне не было интересно, ни что стало с пьяницей Игорьком из соседнего подъезда, ни зачем Катерина Васильевна в третьего этажа просит её посидеть с внучкой, ни то, что с начала месяца опять понимуться цены. Я вежливо выслушивал, вглядываясь в её бесцветные подслеповатые глаза и старался не ответить на улыбку улыбкой.
Громкий дребезжащий звонок в дверь оторвал мою голову от подушки, и заставил наощупь дойти до двери. Глаза открываться отказывались, я все ещё видел Ленку, пляж, её милая ладошка в моей руке, и все же с сожалением я рванул из этой сладкой и липкой паутины: -Кто там?
- Сирожа, картошку привезли.
Черт, она вчера просила поднять к ней в квартиру заказанный у частника мешок картошки. Чёрт. Ленки уже нет, глаза открыты, а за увеличением дверного глазка — зеленый плащ и просящая улыбка.
- Секундочку.
Холодная вода, зубная щётка, унитаз, помыть руки и я уже спускаюсь.
Внизу у подъезда стоит белый микроавтобус, невозмутимый сельский детина в джинсах и с барсеткой в медвежьих лаапх нетерпеливо переминается с ноги на ногу у мешка с картошкой. Он критично осмотрел мою фигуру, шорты и тапочки, насмешливо хмыкнул, кивнул бабе Шуре и полез в кабину. Микроавтобус громко испортил воздух и рванул назад в село.
У подъезда остались я, баба Шура и мешок картошки.Баба Шура тоже скептично осмотрела меня, и вздохнув, – Пойду открою дверь ,– заковыляла в подъезд.Мы с мешком остались вдвоем. Ха, да чтобы я его не поднял? Взяв его за углы я резко дёрнул его вверх, он неохотно оторвался на десять сантиметров от земли и тут же насмешливо сел назад. Врешь, не возьмешь. Я присел, обхватил его руками и встал. Мешок затих. Пользуясь его замешательством и уговоривая себя в том, что я бывший спортсмен, и поэтому не должен обосраться, я нетвердыми шагами пошёл к подъезду. Пока всё получалось, однако пока я его поднимал по лестнице — он наливался новыми килограммами, а когда я опустил его поднявшись на наш этаж — уже весил не меньше тонны. Отдых. Руки радостно обвисли, а рот стал ритмично откусывать от воздуха дециметры кубические и отправлять их в лёгкие. Баба Шура все ещё копошилась с замком. Наконец дверь в квартиру открылась — я вдохнул и… Это был нокдаун. В нос ударил запах старости — вонь от старой залежалой одежды, от спёртого воздуха, от лекарств. Я поплыл. Я всё ещё не пришел в себя, как она сказала, –Неси Сирожа на балкон, его туды надо, –и исчезла внутри этой газовой камеры. Я решил посчитать, сколько шагов мне надо сделать, чтобы добраться до балкона, и прикинул смогу ли я так надолго задержать дыхание. Расчеты обнадеживали, и два раза глубоко вдохнув, я поднял мешок. Пересекая полутемную из-за прикрытых штор комнату, я зацепил лежащий на столе с витыми ножками большой альбом с фотографиями, в сиреневой бархатной обложке. Он упал на пол и фото рассыпались. Не останавливаясь, я дотащил мешок до балкона, и там уже выдохнул остатки сил. Баба Шура стала кудахтать над мешком, а я вернулся в комнату и стал собирать фотографии. Три из них меня заинтересовали. На одной из них баба Шура стояла вместе с сыном, который видно только вернулся из армии, и вид имел лихой и глупый — как все дембеля, в неестествеено выгнутой вверх фуражке и топорщащихся погонах ефрейтора отделанных белым кантом. На другой — она чинно сидела на лавочке рядом с каким-то мужчиной держа его за руку, наверное с бывшим мужем, оба строгие и осанистые. А третья фотография… На ней знойным летним вечером, на освещённых ступенях кинотеатра, окружаемые выходящими после сеанса людьми, стояли две молодые девушки, радостно возбужденные от просмотренного только что фильма, название которого кричала афиша справа — «Все будет хорошо». Одна из девушек улыбалась мне такой знакомой и простодушной улыбкой, что я не смог сдержаться — и улыбнулся в ответ.
Балконная дверь заскрипела, — Спасибо Сирожа, — и баба Шура втиснулась в комнату.
- Не за что, — я воткнул фотографии в альбом и выскочил из квартиры.
На улице сел на лавочку и закурил. Ровная струйка дыма. Кольцо. Опять струйка.
Пиздец. Неужели все так просто? Неужели после того фильма, она через всю жизнь пронесла веру в то, что все будет хорошо? Или это было было у неё от рождения ?
У меня не было её энтузиазма: я знал что женщины лгут, друзья предают, правительству с удовольствием насрать на всех, а мы нужны только родителям и детям. Я не верил в то, что все будет хорошо и завидовал ей. Улыбаться не взирая на всё, что тебя окружает — мог только очень добрый человек, каким я не являлся.
В это время из подъезда вышла баба Шура, остановилась, прищурилась на утреннее солнце, улыбнулась и поковыляла по дорожке вдоль дома.
Прожившая жизнь девочка, у которой судьба вымыла из глаз все краски, у которой все кому она была нужна — умерли, она все равно верила в то, что всё будет хорошо и пыталась передать эту веру через улыбку окружающим.
Улыбайся баба Шура, улыбайся — пока ты улыбаешься -у меня есть надежда, что всё и вправду может быть хорошо. Я прошу тебя –улыбайся!