Илья ХУ4 : городской волченок

… жил я тогда в жигулях «шестерке», с которой днем лица кавказской национальности торговали картошкой, поэтому в багажнике всегда можно было найти пару-тройку картофелин. Забирался в нее ночью, открывая ножиком «бабочка» заднюю дверь. Просыпался от утреннего холодка часа этак в четыре и шел украсть что-нибудь. Магнитолы, колонки, какие-то сумки, в общем отметал все что оставляли в своих автомобилях жители Москвы, что в последствии можно было втюхать.
Как выяснилось некоторое время спустя, на том районе, где я промышлял, мужики выставляли посты по ночам. На меня. Ну да ладно, бог с ними.

Грудь была полна восторгом свободы, а жедудок вечно пуст.

Иногда залезал на почту и ночевал там, порой в многочисленных подвалах, подъездах.
Какие-то люди постоянно пытались меня поймать, долго бежали, входя в раж спускали собак. А я убегал. Постоянно убегал от них, прятался на чердаках, забегал и гасился в подсобках магазинов, залегал в кустах. Непонятная свобода берегла свого выкормыша.
А рядом никого. И не нужен никто. Только я, да ветер и солнышко. Ножик в кармане и бутылка газировки в рюкзачке.
Краденое продавал в автобусном парке, недорого, поэтому шоферы постоянно с удовольствием все скупали у «шпаненка» и в мусарню не сдавали, даже подкармливали по возможности. На вырученные филки я брал анаши и всяких вкусных приколюх. Подкармливал, в свою очередь, бродячих шелудивых «шариков» и «бобиков». Но особенно любил ходить на пруд. По пути заходил в булочную-пекарню, покупал длинный, еще горячий батон с хрустящей корочкой и пакет кефира. Половину багета сьедал сам, половину крошил, попивая кефирчик, серым уткам. Уточки, кстати, очень воспитанные — благодарили меня дружным веселым «кря-кря-кря».

Поймали меня первый раз на почте, за то что украл чайник и, зачем-то табличку «Уходя гасите свет!». Долго били, досталось даже газовым ключем по хребту. Знаете, когда взрослые здоровые мужики до полусмерти избивают четырнадцатилетнего пацана железным разводным ключем, это помоему ненормально. И больно.

Отлеживался долго, дней пять, в подвале, без еды, пил только ржавенькую воду из под крана. Пальцы на руках, изрезанные, в процессе открывания машин ножиком, и болячки побоев немного загнили от сырости. Проведать меня в мой лечебный стационар приходила кошка, не знаю как ее звали, но она совершенно безвозмездно лечила меня, вылизывая раны на руках, грела мне ноги и спину, мурлыча песенки из их, кошачьего, фольклора. За что ей спасибо огромное, пусть немного запоздалое, но все же.
На улицу выгнал голод. И опять бесконечный лабиринт улиц московских спальных районов, драки с поножовщиной, в темных зассаных подворотнях, втыкалово «по-отверке», ибо «ничо не отвернешь, хуй чо пожрешь».
И свобода, свобода, свободушка — такая непонятная и дикая.

Старшаки, блатные на том районе, где я шевелил как-то раз выловили меня, накормили, дали понюхать героина, «белого», как тогда именовали лезущий из всех щелей дьявольский порошок, и довели новость, что Хижняк, смотряга района, сел. И коли уж я такой неебаца крадун, то обязан сделать грев на тюряжку. Подсветили мне девяностодевятую с магнитолой на компакт дисках, что тогда было ах какой редкостью дорогущей. А я что… я ее спиздил недолго думая, отбежал за угол рынка и поканал пешком, поэтому и попался рыночным чехам, владельцам той телеги. Меня стали тромбовать, потащили в сторону рынка, кровь хлестала ручьем из разбитого лица. Так вобщем-то, произошел первый в жизни жесткий прием. Подъехавшие на визг сигнализации менты забрали меня из лап разъяренных горцев, тем самым быть может спасли мне жизнь. И отвезли в местный отдел, оказавшийся современным гестапо.
В отделе били. Сильно и долго. Пытались навесить еще делюг с автокражами. Я молчал, поэтому опять били. Потом наконец-то решили закрыть и повезли арестовывать.

Прокурор оказался толстомордым дядькой, похожим на пьяного филина. Спросил, страшно зыркнув белыми глазами:
- Ну, что с тобой делать?
Я быстро без запинки, глядя сквозь свои фингалы прямо ему в глаза ответил:
- Вор должен стдеть в тюрьме!
Краснорожий филин отрывисто заухал, что означало хохот и отпустил под подписку о невыезде...
… в обьятья непонятной нетрезвой и голодной свободы...
Господи, как я бежал оттуда, нет, летел навстречу солнышку, травке и ветру. Голоду и грязи, бесконечным поискам чего б украсть — к радостной игре в жизнь…