Владимир Павлов : Темные небеса (Ремейк) Часть I. Глава 1-3

Глава 1
Меня везли по черной дороге в нарисованный мрак улицы. Я интуитивно чувствовал, что постоянно нужно притворяться кем-то другим, менять свою энергетическую оболочку, перевоплощаясь в совершенно иную сущность, иначе сидящие рядом со мной громилы разорвали бы меня на куски.
– Это Иван Грозный у нас?
– Да.
Сидящий рядом со мной верзила загоготал. Он то и дело подталкивал меня локтем в бок.
– Я – Распутин, – сказал я совершенно распутинским голосом, и мне показалось, что у меня в этот момент выросла борода.
– А-а, Распутин! Сосать будешь. Мы тебя сейчас где-нибудь здесь вытащим и убьем.
Страх сжал мне сердце, но я понял: если смотреть в верхний край окна машины, туда, где ночь казалась не такой суровой и безжалостной, можно спастись, они просто меня не заметят, как будто я пустое место.
Машина завернула в конце улицы налево и поехала вдоль длинного забора к металлическим воротам. Разбуженный посреди ночи охранник открыл не сразу. Мы повернули ко второму корпусу, прямоугольному пятиэтажному зданию. Меня вытащили за руки и поволокли внутрь, потом по коридору, пока, наконец, я не очутился в кабинете.
За столом сидела женщина в белом халате и внимательно смотрела на меня. Рядом – на стуле – пожилая женщина в засаленном халате, видимо, санитарка.
– Ну, что? Рассказывайте, — обратилась она ко мне.
– Я… должен вам кое-что показать. Я показывал вашему специалисту… Там… глаза. Они у него горят белым! Вы посмотрите на фотографию! Это Азазель! Он взял на себя Азазеля!..

Я почувствовал, как какая-то черная сила внутри меня хочет меня уничтожить. Надо перевоплотиться в нее, слиться с ней, чтобы она меня не заметила и не тронула. Я дал черной энергии выйти из себя. Из моей глотки вырвался нечеловеческий вопль, потрясший тишину коридоров.
– Ууу!.. Вампирище! – злобно пробурчала санитарка.
По ее глупому лицу разлилось негодование разбуженного ночью человека.

Врач что-то записывала, больше не глядя на меня и не задавая вопросов.

В кабинет зашла полная пожилая женщина.
– Пойдем.
Она отвела меня в ванную, находившуюся в этом же коридоре.
Предчувствие чего-то огромного и страшного не отпускало ни на минуту.

Голубой кафель, положенный еще с советских времен, впился в душу обжигающей тоской.
– Раздевайся.
– Зачем?
– У нас нельзя здесь в домашней одежде. Раздевайся. Вот тебе пижама. Тапочки у него есть? – спросила она кого-то в коридоре. – Нет? Залезай в ванную. Сейчас мы тебя помоем. Ты откуда такой грязный? Борода нестриженная, волосы…
– А, горячо!
– Вот так? Еще горячо?

Непривычно было ощущать себя таким беспомощным. Но горячая вода – вот она, магия воды! – вмиг сделала меня послушным, склоняющимся перед мощью великого НЕЧТО, этого учреждения.
Мочалка была жесткой, как наждачка.
Выключив воду и обтерев меня, женщина дала мне одежду.
Сама одежда – неудобная пижама нелепого синего цвета – была пропитана чем-то специфическим и влияющим на сознание.
– Коля, Вася, ведите его.
В коридоре меня ждали убогие нелюди – только так я могу назвать этих существ, утративших человеческий облик. Один был в пижаме, другой – в трико и джинсовой куртке.
– Держи, держи его.
– Упирается, блядь!
– Держи его, Коля, он рвется!
– Вампирище, блядь! Мальчик, мы тебя просто посмотрим там. Не бойся.
– Куда вы меня ведете?! Да не надо меня тащить!
– Сейчас домой поедешь. Медсестра тебе сделает укольчик, витаминчики. Поспишь, отдохнешь, а утром врач посмотрит, и поедешь домой.

Я не понимал, куда и зачем меня ведут. И даже не сопротивлялся. Просто представил проходящую через меня ось, уходящую глубоко под землю. Они едва могли сдвинуть меня с места, хотя я не держался и не упирался.
– Коля, ты сегодня, когда чифирил, забыл тряпку повесить.
– Коль, ну ты чего! Ослаб!

Когда меня потащили по лестнице вверх, я вновь попытался заземлиться, войти в то особое состояние, когда никто тебя не может сдвинуть с места, и у меня почти получилось, но один из тех, кто меня волок, худой и жилистый нелюдь, у которого постоянно вываливалась слюна изо рта, дал мне под ребра и хорошенечко рванул к земле.
Они почти внесли меня, когда на одном из этажей открылась железная дверь. Санитарка с недобрым взглядом проводила нас в палату.

Пришла медсестра со шприцем.
– Подставляй жопу.
– Не делайте этого! Я не согласен, это незаконно…
– Вали его с ног!.. Сука… Держи, ну чего ты ослаб?!
– Здоровый, сука!
– Вали на кровать… держи!..
– Коля у нас сегодня от чифира ослаб. Да, Коля?

У меня помутнело в глазах. Меня привязали к кровати.

Ночь за зарешеченными окнами не кончалась. В палате было двадцать семь коек. Уродливые твари, привязанные или просто лежащие, издавали нечеловеческие вопли и стоны. Это мучило, высасывало жизненную силу.
Мне страшно хотелось в туалет.
– Дядя-санитар, дядя-санитар, я в туалет хочу!
– Молчи там, а то ебну.
Фигура санитара, немолодого мужчины, была словно вырезана из черного камня. В проеме выхода, где он сидел, на фоне коридора с включенным светом, он казался египетским жрецом или богом.
– Дядя-санитар, дядя-санитар, я сейчас не выдержу!
– Сейчас.
Он подставил бутылку, и я облегчился.
– Я пить хочу! Дайте мне воды!
В этом заскорузлом человеке я чувствовал силу и стал подлизываться как щенок.
– Дядя-санитар, дайте, пожалуйста, воды!
– Сейчас дам. Вот. Пей.

Я проваливался в темные грезы, а реальность становилась сном, из которого выныривали то и дело лица дурачков, страшные, изуродованные лекарствами. Они помогали санитаркам убираться и ухаживать за такими, как я. Голоса врачей о чем-то меня спрашивали. Меня кормили с ложечки, пока я был привязан. Еда казалась пластмассовой, а рот был не моим, потерявшим чувствительность.

Входила медсестра с красивым недобрым лицом, та самая, что сделала мне укол.
– Мне нужно срочно выйти отсюда! Когда меня отпустят?
Улыбнувшись, она отвечала:
– Ну, вот, когда поколем вас, таблеточки попьете, тогда отпустим.
– А вы знаете, что уже воплотился антихрист?
– Не знаю.
– Вы верите в Бога?
– Я верю в себя и в своего мужа.
– А за что меня так избили, когда привели в палату?
– А ты поднял руку на женщину. У нас так: если ты поднял руку на женщину, тебя избивают.
Я смутно вспоминал, что, когда мне что-то вкалывали, я сопротивлялся и случайно кого-то задел.
– А почему меня били, когда везли сюда?
– Не знаю. Это милиция вас к нам привозит. Сотрудники милиции.

Меня отвязывали; мне с трудом давалось делать два шага. Свинцовый потолок обрушивался на голову, и сознание погасало. Я проживал жизни людей, которые обитали в районе психбольницы, их прошлое, настоящее и будущее; я видел их мысли; их чувства давили ужасным грузом, чувства тысяч человек…


Медсестра выругалась матом и велела меня опять привязать.
Стальные руки сгорбленных шестерок переворачивают меня для уколов.

Тень ползла ко мне со стороны двери, где была включена дежурная лампа и с потрясающим храпом спали санитарки. Тень хотела задушить, я ощущал на своем горле железные пальцы этого существа, которое сосало энергию со всех находящихся здесь.

Были какие-то черные коридоры, по которым я ходил. Комната. Яркий свет. Круглый каменный шар на середине. Словно какой-то алтарь, в котором не хватает божества. А вот и оно! Но, нет, что это? Страшный псих с гнилыми зубами – этот Бог комнаты. Почуяв недоброе, я стал бегать вокруг камня. Он носился за мной, пытаясь перехитрить, менял направление. Боже мой! Когда это, наконец, кончится?!!! Наконец, он накинулся на меня, и я с облегчением умер от ранящих укусов его зубов.

Огромные деревья. Тишина и спокойствие. Вот и мама пришла. Мы медитируем, поем песни под гитару. Я читаю вслух мудрые книги и рассказываю, что ждет человечество в ближайшем будущем.


Опять больница. Тусклый свет. Мучительное чувство в голове. Как будто башня, на которой обосновался мой недремлющий разум, вот-вот рухнет, я потеряю контроль над эмоциями, сознание погрузится во тьму…
– Притащился вчера. Я смотрю: насифонился. Собирался еще сходить. Хочу там поставить да расставить. Так он помыл да пошел вечером шататься. Еще насифонился.
– Ты не здесь ставишь. Это все убери. Обсерается. Он поспит и обсерается. Особый раствор у меня там есть. Для дезинфекции. Руки возьми, помой.

Каждое слово санитарок и психов что-то значит в отношении меня. Они недоговаривают, но их души знают то, что не доходит до их разума. А я считываю эту информацию. Это она про меня говорила, «обсераюсь» – значит, стряхиваю с себя невидимый кокон, который они на меня напяливают.

Тусклый свет в палате. Стены уходят в белую бесконечность березовых рощ Небесной Страны. Тысячелетняя паутина в углу ловит мои мысли. Перегородка посередине палаты, доходящая до трети ширины, кажется спасательной горной грядой, за которой можно укрыться от судьбы и от времени, спрятаться в прошлое.

Я пытаюсь разбудить соседа, чтобы поговорить. Мне кажется, я слышал, что говорил ему его ангел-информатор.
– Так, блядь, заебал меня этот мальчик! Коля! Иди привязывай его.
Это идут привязывать меня.
Мне кажется, что сосед слышит мои мысли.
– Встань! Развяжи меня!

Как мучительно это состояние, когда слипаешься душами. Оно настигло меня сразу, как только я оказался здесь. Здесь душа одна на всех, и ничего, никакой мысли не скроешь. Постоянно в голове чьи-то вопросы. Приходится отвечать.
Спина устала, и хочется сходить в туалет. Как сильно они завязали руки!
Туалет стал Монсальватом, местом великого паломничества. Дотерпи, дотерпи, до-тер-пи!

– Встань, развяжи меня! – посылаю я мысленный сигнал соседу.
Он встает и развязывает мне руки.
– Только притворись, что ты связанный. А то меня тоже свяжут.

Наконец-то можно принять удобное положение!

Глава 2
Я начинаю приходить в себя. Один из постоянно живущих здесь психов, которого я боялся, приглашает меня в компанию. Пятеро сидят на двух кроватях, совершая таинство.
– Чифир будешь?
– Да.
– Передай.

От этой кружки, которая идет по рукам, накаляет губы, облегчает мысли, мы становимся братьями, волхвами, пересекающими пустыню и еще не нашедшими Христа.
– Сегодня Саша подходит к санитарке и говорит: дайте мне ключи, я пойду там возьму кое-что.
– А, еблон, ну и что его? Нашли этот, тайник?
– Нашли. Теперь всю там заначку забрали.
– Пиздец. Бывают же такие долбоебы.
– Я его отвел в ванную, шею ему, так, хрустнул, ну, как ломают, – я умею.
– Ну.
– Он там заорал на всю больницу. Сука, пошел нажаловался. Надо его сегодня ночью отпиздить.
– Конечно. И будем пиздить. Весь погреб сдал, еблон.
– Давай заварим еще, замутим.
– Да, нет. Я ж тебе сказал, Танюша сейчас запарит.
– Да я уже не могу!..
Он трясущимися руками достал горсть заварки и проглотил.
– Тоже торкает! Меня просто от заварки торкает!..
– Короче, Нафаня, ты съел свою долю, тебе больше не достанется.
– Да похуй… Я уже не могу.

Неожиданно в палату входит врач, молодая татарка с модельной внешностью.
– Так. Чифирим? У кого потом глаза будут, как у бешеного кролика?
– Диля Ильгизовна! Мы больше не будем…

Она смотрит на меня с материнской нежностью.
– Как дела, больной? Иваном Грозным себя не считаешь?
– Нет, не считаю. Скажите, а когда меня выпустят?
– Скоро.
Она стремительно выходит из палаты, оставляя за собой голодные взгляды мужчин.

– На ужин!!! Мальчики, на ужин! – раздается крик санитарки. – Ну, чего сидим, вам особое приглашение?

Толпа голодных существ ждет, пока откроют дверь. Каждый стремился попасть в столовую первым.

Толпа ринулась, занимая самые лучшие места.
– Надзорка! Проходим!
Мы идем последними.

Компот холодил горло, как не свое. Я пью синее небо, отравленное горечью мирового заката.

– Коля Дорофеев, проходи! Я тебе добавки не давала.
– Да я ел уже.
– Монилицын ел?
– Ел, ел.
– Пусть идет квитанцию пишет.
– Танюш, себе можно оставить?
– Хлеба, хлеба мне! – басит
– Ищи в параше.
Толстая санитарка сидит у входа, рядом с буфетом. Ее лицо похоже на лицо летучей мыши.
– Че, Саша, иди туда.
– Сейчас, сейчас, сейчас.
– Не подходи, гавно ебаное. Не подходи сюда. Сюда садись. Сань! Возьми там мешок для хлеба!
– Мешок? Там пять мешков. Вон, посмотри.

– Тюрю мне давай, – шутливо наехал на буфетчицу только что пришедший шестерка.
– Поварешкой тебе в лоб! Садись.
– А вы мне оставите хлеба? – просит какой-то голодный.
С удивлением понимаю, что этот голодный – я.
– Нет, не оставлю. Встал вышел отсюда!
– Понял, понял.

По коридору идут шестерки, гремя пустыми ведрами.

Сидеть трудно, постоянно хочется ходить.
Кровать-могила. Утекаю в небытие.
Нет! Нельзя здесь оставаться ни минуты! Надо срочно, срочно, срочно выйти!!

Шмыгнув между санитарок, быстрым шагом иду по коридору.
– Опять вырвался! Стой, стой! – послышалось мне вслед.
Но я уже успел прошмыгнуть во второй отсек, где находились врачи, и войти в кабинет к главному.
Высокий дородный мужчина сидит, уставившись в кипу бумаг на столе. Он внимательно посмотрел меня, когда я осмелился подать голос.
– Вы можете меня выписать… завтра? Я здоров. Понимаете… я просто немного перенервничал…
– Понимаю, – сказал он тоном взрослого. – Завтра не могу. Выпишу в среду.
– Хорошо… Спасибо! А можно, я маме позвоню?
– Пойдемте, я вас провожу.
Он провожает меня в страшный отсек для хроников и громко кричит на санитарок:
– Кто пустил?! Лишаю премии.
Я с грустью и надеждой опускаюсь на койку.
– Ну вот, Ванечка, премии нас лишили… – говорит мне санитарка, полная пожилая женщина с пронзительно-синими глазами.
– Простите меня, пожалуйста…
– Да ты не виноват… – Она крепко затянулась, как мужик. – Леонид Юрьевич у нас строгий.– Не надо это пить,– остановила она скрюченного психа. – На таблетки! На таблетки!
Толпа странных созданий, вырванных из невидимой почвы, строится в очередь, неуклюже двигаясь в нашем, трехмерном, мире.

Согбенное существо моет полы и что-то бурчит под нос.

Одеяло – это целый мир. Это сплющенный вчерашний день, который еще был свободным.
Я скидываю одеяло, подхожу к санитарке и прошу телефон, чтобы позвонить матери.
– Ванечка, иди нахуй. Саня, иди поменяй мне простынь, вон у того мальчика.
– Куда поставить?
– Да, сюда поставь. Коля? Ты помыл? Ты помыл мне, зараза?
– Да, помыл. Баба Рая, что, я лестницу пошел мыть?
– Рай, ты мне свитер теплый принесешь? Ты обещаешь?
– Принесу, только завтра.
– Рай, дай мне сигаретку, я всегда лестницу мою.
– Ой, иди отсюда!
– Баба Рай!
– Да че тебе надо! Отъебись от меня, я целый день на ногах, и ночь еще впереди.
– Я в туалет хочу…
– Вань, отведи его в туалет.

Это обращаются ко мне. Но я не буду сотрудничать с ними. Ни за какие коврижки. Блин! Уже встал по инерции. Ну, ладно, тогда отведу. В последний раз.


В нашу палату привели крепкого молодого мужчину лет тридцати.
– Желтков! Будешь залупаться, я тебе 6 кубов галоперидола вколю, – сказал на прощание заведующий отделения.
– Придет моя матушка, и вы все скурвитесь!
Он сел на койку рядом со мной, слегка покачиваясь. От него несло перегаром.
– Моя мать в милиции работает. Я никакие бумаги не подписывал. Меня скоро выпустят, – говорил он, обращаясь то ли ко мне, то ли ни к кому. – Меня из-за драки на улице забрали. На нас напали человек десять, вот, смотри.
Он показал несколько ушибов и шрамов на теле.
– Я шестерых вырубил. У меня черный пояс по карате. Моя жена четверых положила. Худенькая такая девченка. У нее тоже черный пояс. Меня Дмитрий зовут.
Он протянул мне свою большую ладонь.
От всей его атлетической фигуры веяло здоровьем и жизнью, так что мне даже захотелось вырваться из объятий мертвеца-матраса и пройтись по палате.
Он тут же очаровал двух санитарок. Оказывается, у Марины сидел брат, которого Дима хорошо знал.
Через полчаса по палате разнесся запах свежеразрезанного апельсина.
– Вано, чего ты лежишь? Хватай. Ему дай.
Тут я обратил внимание на одного хилого паренька с тонкими чертами лица и умным внимательным взглядом через очки, который тоже подсел к нам.
– Хочешь, я научу тебя приемам рукопашки? Смотри. Вот это упражнение называется «змейка». Закручивающим движением ведешь руку вверх. Ййй-ух! Удар в шею. Вот в это место. Он труп. Ну-ка, попробуй, повтори. Очкарик, ты тоже вставай. Отжимайся. Сколько отожмешься?

Потолок, стены, окно – все поплыло перед взором, когда я попытался отжаться. Серый вонючий мир в палате превратился в невыносимо прекрасную и ужасающе страшную реальность. Невыносимо прекрасную – за окном, и ужасающе страшную – здесь.
– Давай-давай, ну! Ты двадцать раз всего, что ли, отжимаешься? Что-то ты слаб, Вано.

Дима гордился своим большим серебряным крестом, который висел у него на голой груди.
– Это – старообрядческий крест. Мне дал его один старообрядец. Сколько у меня его просили продать, ни за что не соглашаюсь. Хранит меня от всех бед. – Он перекрестился. – А психиатры, эти бесы – они ведь хотят отнять у нас то, что дал нам Бог, те дары.

Пульсирущая темнота выкинула из пасти дверного проема молодого человека. Он смеялся санитаркам в лицо и просил позвать врача.
– Как вы можете меня лечить! Я ведь сам врач! А где у вас тут заведующий? Можно, я с ним поговорю?
– Заведующий придет завтра утром. Завтра и поговоришь.
– Нет, вы позовите заведующего…
– Так! Ну-ка давай сюда свою задницу. А то сейчас ребят позову. Они не любят, когда с ними спорят. Есть такой Сережа Милюков. Он тебя быстро успокоит.
– Вас просто уволят, вот и все!
– Попрепирайся мне еще! Дураков вас нарожают!..
После укола Алексей – так его звали – сел на свою кровать. Он рассказал, что учится на врача.
– Просто в морге, когда проходило вскрытие, немного перенервничал. Сейчас уже в себя пришел. Я им говорю: отпустите меня домой. У меня завтра день рождения. Они: мы вот тебя посмотрим и сразу отпустим.
– Лохонули, короче, – усмехнулся Дима.
– Ну, да.
– Лех, да ты не волнуйся. Все в порядке будет.
– Да все нормально, пацаны!
– В морге спиртом пахнет?
– Приходишь, вонь стоит. Да, трупы пахнут. Там был такой кот – Конечность мы его звали – весь порезанный-перерезанный. Его для опытов использовали, а он выжил. Ну, смотришь, уха нет, тут зашито, тут. Пацаны ему палец от трупа отрежут, он жрет. К нам девочки заходили.
– Вы там сексом занимались?
– Нет. При мне, во всяком случае, не было. У меня там точно ничего не вставало.
– Наверное, в таких местах некрофилы любили работать?
– Спокойно. Ты ведь сам выбираешь специальность, когда заканчиваешь институт. Никто тебе не говорит: ты хирург. Или: ты паталогоанатом.
– Мне, вот, кажется, что в психушку идут работать те, кого чмырили в школе, в армии. Вот, он думает: меня ломали, а теперь я буду ломать!
– Да. Я как увидел рожу этого врача, который меня принимал, думаю: мне он будет в страшных снах сниться. Я ему пытаюсь объяснить, а он мне: Леша! Леша! – щелкает пальцами. – Ты в каком году родился? Сам, знаешь, одет так неопрятно. Сапог какой-то порванный.
– Короче, нас всех будут гнобить тут! – неожиданно сказал очкарик. – Поэтому давайте держаться вместе.
– Профессор прав! – Дима хлопнул его по плечу.

Пульсирующая темнота засунула мне в глотку тарелку с ужином и кружку с компотом. Потом она выкинула кровать, Диму, который пришел с перегаром, очкарика, который жаловался, что на него напали.
– Кто на тебя напал? – вмешалась Таня.
– Лука…
– Лука?
– Да. Он ко всем подходит и душит.
– Ну, сейчас мы свяжем его и укольчик сделаем. Ты чего, тварь?! Совсем? Лука – бывший боксер. Ему как мозги вышибли, десять лет уже здесь.
Дима подошел к спящему Луке, кровать которого была рядом с туалетом. Лука только притворялся спящим. Потому что, когда Дима толкнул его кулаком в спину, он дико заорал.
– Ты че так орешь, как будто тебя в жопу ебут? Тебя еще не бил никто.
– А!.. А-а!!! А!.. Хватит! Хватит!!.

Глава 3
Кровать плыла, сближаясь со стенкой и сплющиваясь об нее. Я уже был жителем маленького прямоугольника – следа от сплющенной кровати. И в этой двухмерности мне приходилось двигаться и принимать решения.
– Подъем! Заправляем постели! Скоро завтрак!
Неприятная толстая санитарка, которая сменила Таню и Марину, стянула с меня одеяло.
Я все готов был отдать за то, чтобы манка остудила мой раскаленный желудок, но встать из плоского мира в трехмерный и двигаться – это было выше моих сил.
Мне отломили стеклянную голову, набрали меня в шприц и вкололи какой-то рыхлой, разлегшейся на моей кровати ампуле.
В надзорку вошли студенты медвуза вместе с доцентом. Большинство из них были девушки.
Дима сразу стал знакомиться с высокой рыжеволосой студенткой.
– Вы какого хотите брать? – спросил доцент, хищно косясь на меня. – Вот этот? Пойдешь на беседу?
– Да, конечно! – с радостью согласилась ампула.
Это явно был не я. Каким-то образом мое сознание переместилось в нее.
– Если они тебе поставят диагноз, что ты здоров, тебя могут выписать, – шепнул очкарик.

Ампула жаждала новых инъекций МЕНЯ, поэтому голодно вопила:
– Вы меня выпишите? Вы попросите, чтобы доктор меня выписал?
– Хорошо, попрошу, – успокоил доцент.

«Вы считаете себя больным?»
«У вас был конфликт с этой женщиной?»
«Вы любили ее?»
«Вы вносили плату за то, что состояли в оккультном обществе?»

Светловолосая бойкая девушка, сидевшая напротив меня в светлой аудитории, была одна во многих лицах. Точнее, все остальные студенты, рассевшиеся полукругом, были ее проекциями, картонными куклами. Каким-то образом она выдавила их из их физической оболочки и теперь сражалась с огромной ампулой в тесной пижаме, а я наблюдал.
– Почему вы издеваетесь надо мной? Почему вы смеетесь?
– Мы не издеваемся… Вы сами, добровольно, согласились на беседу.
– Мне плохо! Я хочу домой! Выпишете меня!
– Достаточно, – прервал доцент. – Пойдемте, я вас провожу.

Коля Дорофеев разговаривал на входе с санитаркой. Ампула разбилась о его колкий взгляд. Я растекся черной лужей. Меня по каплям собрали и принесли на кровать.
– Он опять сознание потерял…
– Врачам скажи, чтобы они тебе лекарство поменяли.
Дима налил меня в стакан минералкой и дал мне выпить.
– Пацаны, кто идет со мной по телкам ночью…
– Собрался привести проституток? – улыбнулся Леха.
– Не, каких проституток… Я сегодня познакомился с санитарками с женского отделения. Зовут в гости. Я сказал: пацанам там можно будет придти? Для тебя, Дима, без проблем.

Никотиновая скорбь вскипела во мне: это ведь шанс убежать!

– А ты пойдешь с нами, Ванька?
И, когда я ответил «да», кто-то умер.
На пороге появился Толя Гараньков, абориген, шестерка, строивший из себя авторитета. Он дебильным голосом отчеканил:
– Бондажевский Анатолий Александрович умер! Пацаненок, дай десятку! – обратился он ко мне. – Помянуть нечем. Ну, пожалуйста! Сынок…
Он трясся от нетерпения, словно хотел в туалет.
– Гараньков, отстань от малого.
– Абсолютно ведь здоровый был! – содрогнулась Александровна, санитарка.
– Этой проститутке туда и дорога! – ухмыльнулся Дорофеев.
– Коль, ну вот, ничего человеческого в тебе нет…
– Эта проститутка меня не жалела, когда я просил сигарет в долг. А у меня брать это нормально. А потом, когда он залупнулся на том отсеке и его перевели сюда, он сразу подлизываться стал.

В надзорку вошел худой мужчина с иконописным лицом и скорбными глазами. Он подсел ко мне и начал говорить монотонным гипнотическим голосом:
– Бондажевский был великим человеком… Он меня воскресил. Он был подвижником Мира Синего Света. Здесь – особое место. Здесь открываются врата в этот мир. Ты хотел бы стать избранным?..
– Проповедник! – взвизгнул насмешливо липкий коротышка. – А здорово Бондажевский тебя бил, когда ты загонял! Помнишь, ты кровью харкал?
В ситуацию вмешался Дима.
– Слышишь, Проповедник! Здесь лежат люди, и ты от них отдыхаешь. Пошел в свою палату. А то я сейчас позову пидараса, и в твою жопу прилетит толстый хуй.
Я хотел булькнуть что-то в защиту уходящего Проповедника, но мой язык испарился от трусости.

Не знаю, что произошло, но после слов Проповедника я почувствовал себя настоящим человеком. А мое сердце сразу стало биться за десять.
Я хотел слушать его еще. Хотел узнать про этот мир. Хотел быть избранным.

Вечер прибил мою полыхавшую синевой душу к решетке окна. Мир Синего Света рассек сознание пополам, оставив живым лишь прошлое. Теперь нужно было идти по первозданной памяти, вспоминая дорогу, которой я уже уходил в иных временах и пространствах.

Дима сбросил с меня коготь скорпиона:
– Вано, мы пошли. Пацаны, не шуметь. Дорофеев, ушлепок, спит. Пока Александровна куда-то отошла, давайте быстрее.
Ряд кроватей был спиной гигантского полуматериального скорпиона, который вонзил свои невидимые ноги в наши копчики.
Дима был не простым человеком, он был Рыцарем Храма Небесной Розы, – такая мне пришла информация. Поэтому я, как ребенок, слушался любых его команд.
Лица Лехи и очкарика в темноте казались прогрызанными червями.
Дверь на служебную лестницу нам открыла санитарка из женского отделения, плотная женщина лет сорока, с крепкими ногами и татарскими чертами лица.
– Дима, ну вот этих дебилов я бы не хотела брать. – Она неприязненно покосилась на очкарика и на меня. – Очкастый, иди на постель! И ты иди!
Да, я знал, что она меня возненавидит. Потому что невидимому пауку, который к ней присосался, врос в нее, образовал симбиоз, я Мечом Света из пучка тонких энергий отрубил лапу.
Очкарик вытек из коридора сразу, а я стоял, как парализованный, и ждал ее нападения.
– Ну, чо ты на меня глазеешь? Ну, иди! Урод…
Она все-таки выпустила меня и стала подниматься на четвертый этаж, раскачивая своим внушительным, как у паучих, задом. На стенах были письмена Мира Тьмы, буквы плясали и менялись, как живые.
«Арахна срослась с ним… есть отдел мозга, где слияния эфирных тканей не происходит… концентрируясь на нем, человек способен отсоединить…»
Я знал, что написанное не предназначено для человеческих глаз. Я подглядываю их тайны. Они примут меня за своего, если я позволю симбиоз. Мимикрия.
– Дим, у нас там беспорядок. У Лиды вчера было сорок дней, как она отца… Она закуски наготовила…
– Он же в Афгане служил?
– Ну, да. Три ранения. Две операции на сердце перенес… Такой мужик был…
Санитарка закрыла служебную дверь, и мы пошли в маленькую палату. На импровизированном столе из двух табуреток и широкой доски стояли тарелки с картошкой, солянкой, солеными огурцами и другой снедью. И две бутылки водки.
– Давайте знакомится, – сказала по-простецки низенькая полная санитарка с рябым лицом. – Лида. Ее Света зовут. Моя лучшая подруга.
– Иван.
– Алексей. Я врач. Я здесь случайно оказался…
– Все вы здесь случайно, – усмехнулась Света, приклеив мой взгляд своей красивой полной ногой. – Че смотришь? Урод…
– Свет, не обижай мальчика, – заступилась за меня Лида. – Тебе налить?
– Я Александра Тимофеевича с детства знаю, – начала речь Света. – Он мне был… видит Бог… вторым отцом. Мы с Лидой с горшка друг друга знаем. В одной деревне выросли. А когда мой… батя… умер… Тимофеевич стал мне как батька…
– За героя афганской войны, – объявил Дима. – За человека чести! Таких бы людей побольше…
Все выпили. Леха налил еще. Я сделал буквально глоточек.
Мне казалось, что Света втайне была рада смерти, что она питалась энергиями страдания и скорби, хотя она искренне прослезилась и, я не сомневался, любила умершего.
– Сегодня у нас один мужичек умер, из местных, жил здесь, – нарушил тишину Леха. – От колес, наверное, подох. Вообще зеленый был, я его видел, когда выносили.
– Бондажевский, что ли? – усмехнулась Света. – Здоровый был, что-то с сердцем, оказывается.
– Не с сердцем, удушье, – поправила Лида.
– Кто как говорит. Александровна, наверное, убивается. Они же давнишние с ней друзья. Пока его родственники через дурдом, это, не лишили квартиры, он все подмазывался. Потом и доверенность на нее оформил, на пенсию по инвалидности…
– Да там на нее полотделения оформили.
– Лид, у тебя что ли мало?
– Ой, две всего. Я им лекарства покупаю, ничего с этого не имею… А ты как будто не знаешь!
– Девченки, не ругайтесь, – успокоил Дима распалившихся женщин. – Давайте лучше выпьем за афганцев и за всех пацанов, которые прошли через войну. Я не был на войне, но у меня своя война.