Бабанин : Равновесие.

Сегодня от центральной площади отходит поезд в Бессмертие. С собой разрешено взять только самое дорогое. Я кинулся паковать чемоданы (так мало отпущено времени для сборов), и в назначенный час уже стоял в толпе страждущих туда попасть.

Каждый стремился первым занять место в вагоне (он был единственным), и от этого желания возникла дикая суета и давка, в которой многие не только не попали в вагон, но и лишились самой жизни. На перрон вышли четверо седовласых таможенников в длинных белых плащах. Каждому из пассажиров надлежало показать им, что они прихватили с собой. Сотнями открывались чемоданы, как вспоротые брюшки, и из них, как из материнской утробы, выпадали наши пороки.

Через мгновение весь перрон был завален алчностью и подлостью, предательством, братоубийством, ересью, адюльтером, стяжательством и многим другим житейским хламом. Хозяева чемоданов, потупив взор, сами пятились прочь от вагона. Через мгновение площадь опустела – я стоял один среди груды человеческого бытия, не решаясь сделать шага. Один из старцев поманил меня длинным пальцем, и, будто зачарованный, я пошел навстречу своему суду. Мой маленький чемоданчик открылся сам собой, и из него, подхваченные ветром, стаей голубей вырвались вырвались в небо мои бессонные страшные ночи, в которых я искал всеобщее счастье для людей. Искал, да не нашел.

Словно во сне, я развернулся и пошел прочь. Кому нужны бесплодные попытки поисков счастья? Сзади на плечи легла тяжелая костлявая рука: Старец, держа в одной руке лист бумаги, на котором остались мои размышления о счастье, другой указывал на светящийся фосфором вход в вагон. Счастлив ли я был? Пожалуй, нет. Я же хотел счастья и бессмертия для всех, а получается, что выпросил его только для себя. С тяжелыми мыслями сидел я у окна, боясь взглянуть на мир, который покидаю.

И вдруг услышал такой знакомый детский плач. По перрону, спотыкаясь о брошенные вещи, падая и разбивая в кровь локти, бежала моя девочка. Видно, она только что проснулась: волосы спутаны, под глазами такие милые припухлости. Она металась по перрону, заглядывая всем встречным в лица. Она искала меня!

Я вскочил с места и что есть силы стал бить кулаками в окно, пытаясь его высадить или хотя бы привлечь ее внимание. На кой мне бессмертие без нее? Один из стариков шепнул что-то другому, а тот, поймав ее за руку, повел к вагону, где, как в клетке, с ума сходил я. Она вырвалась и, схватив за подол плаща какого-то нищего художника, повела за собой. Тот потащил за собой двух слепых музыкантов, те – бродячих артистов, и, когда они подошли к вагону, их была великая толпа. Старцы не посмели остановить людей, которые шли вслед за моей девочкой. Всех несчастных она вела за собой, и вагон тут же забился до отказа. Разыскав меня, она со слезами бросилась мне на грудь. А я разрыдался, уткнувшись в ее растрепанные волосы, пахнущие сиренью.

Уж если не доброта спасет мир, то его не спасет никто!